ЦОК, ЦОК, ЦОК, ЦОК, ЦОК.
Если он не освободится до её прихода, всё будет кончено. Больше он не увидит ни Одноногую Леди, ни Стокс, вообще ничего. Жизнь, которую он знал, закончится самым жутким и ужасным образом, и он ощущал, как паника, безумие и абсолютный ужас сливаются в нём. Его детство проносилось перед глазами. Его дерьмовое детство и мачеха-садистка, тёмные стены чулана, избиения, ожоги, угрозы и ненависть. Это был чёрный призрак, который преследовал его всю жизнь.
И теперь здесь, в этом ужасном месте, ему угрожал не столько паук, собранный из кукольных частей, сколько темнота детства, которая, наконец, пришла за ним, чтобы задушить его собственным тайным ужасом.
ЦОКЦОКЦОКЦОКЦОКЦОК!!!
Наверху не могло быть Бога, потому что он или она не могли остановить эту тварь. Потому что если бы он действительно существовал, то дети не умирали бы в концентрационных лагерях, не умирали бы от голода, не были бы похищены, избиты, изнасилованы и убиты. Бога не было, был только хаос. Бог был сотворен, потому что людям нужно было во что-то верить, во что-то, что убедило бы их, что они не простые букашки, ползающие по земле, и что действительно существует какая-то сказочная страна, куда попадаешь после смерти.
Чазз смеялся над откровениями, которые пришли к нему в последний час. Они могли бы обогатить его, наделить силой и превратить в достойного, заботливого человека, если бы пришли раньше, но им никогда не удавалось пробиться сквозь стену страха, высокомерия и разочарования, которую он выстроил вокруг себя.
Чазз заметил, что в паутине он не один. На ней висели десятки обглоданных трупов мужчин, женщин и детей. Теперь тонкие нити паутины сильно дрожали, и он чувствовал, как леденящая тень паучьего ужаса приближается к нему, зная, что это воплощение первобытных страхов человека, страха перед неизвестным. Так оно и было.
А потом она нависла над ним, огромная абстрактная скульптура, сплетение ног, рук и голов кукол, костей и паучьих яиц. Она жужжала, щёлкала и шипела. Токсичные испарения вырывались из её многочисленных чёрных ртов, которые сморщивались, открывались и закрывались, вязкие сгустки слюны падали с них на его лицо и жгли, Боже, жгли, как кислота, и Чазз закричал, когда почувствовал, как кожа его подбородка и щёк растворяется.
Я не сдамся так просто! — проревел голос в его голове. Я не умру вот так! Я… ОТКАЗЫВАЮСЬ!
Боль придала ему сил, и последним неимоверным усилием ему удалось высвободить одну руку. Он отбрасывал спадающие шёлковые нити и разрывал гроздья выпуклых яиц, которые лопались, как водяные шары, проливая на него желеобразную слизь.
И всё же он боролся.
Он вырвал кукольную руку, разбил вдребезги ухмыляющееся кукольное лицо и принялся колотить Матерь Пауков. Она направила на него дюжину пустоглазых лиц-манекенов, и он бил их кулаком, отбрасывая одних и разбивая другие. Он причинял ей боль, он знал это. Она визжала и дрожала.
Если бы только этого было достаточно…
Он продолжал это делать, не обращая внимания на сломанные костяшки. И единственное, что действительно останавливало его, — это лица, которые открывали свои чёрные, влажные рты и брызгали на него липкими шёлковыми нитями. Они облепили сеткой его лицо и окровавленную руку. Они были влажными, эластичными и жгучими, их невозможно было порвать.
Она поймала его.
Он причинил ей боль, но теперь она обездвижила его. Одно из лиц распахнулось, появился мясистый хоботок, ужасающе фаллический и пульсирующий. Кончик его сморщился, открылся, как крошечный ротик, и оттуда появилась хирургически тонкая чёрная игла. Она воткнула её ему в горло, и в то же мгновение другие рты выпустили такие же хоботки и точно так же ткнули его. Оцепенев от токсинов, Чазз безвольно повис, когда Матерь Пауков начала сосать его кровь со звуком детей, сосущих молоко через соломинки. Она выпила достаточно, чтобы вывести его из борьбы, и к тому времени он был вялым и частично закутанным в кокон, хныча от страха и безумия.
— Итак, Крутой парень, — произнесла она дюжиной шелковистых и откровенно чувственных голосов. “Твои части были обещаны другим, и моя работа — разделить тебя на них.”
Головы манекенов раскрылись, и появились жвала, хитиновые челюсти, их внутренние края были усеяны бритвенными лезвиями. Матерь Пауков взяла то, что Одноногая Леди и женщина-пузырь хотели получить в первую очередь: его мужское достоинство. Она откусила его яйца и член, а Чазз заверещал высоким, воющим звуком, который усилился в огромной комнате, отдаваясь эхом и возвращаясь к нему.
Должно быть, где-то там внизу была публика, потому что он слышал, как сотни голосов стонут от удовольствия: ОООООООООООООО…
Матерь Пауков билась в экстазе, её рты выпускали горячие струи пара, а внутри неё что-то жужжало и визжало.
Чазз всё ещё кричал, хотя силы быстро покидали его. Когда кровь хлынула у него между ног, бесчисленные распухшие розовые языки высунулись из-под паука и жадно принялись лакать её. Тем не менее, он продолжал метаться в своём коконе, крича и мотая головой из стороны в сторону, его глаза были выпучены, как будто они собирались вырваться из своих глазниц.
Она отрезала ему левую руку, потом правую.
AAAAAAAAA, застонали возбуждённые голоса.
Последнее, что она взяла, было его всё ещё бьющееся сердце, вырвав его из груди, как луковицу из чёрной почвы, выставив его на всеобщее обозрение, прежде чем опустить её, в протянутые руки.
49
Рамона стояла на дороге, глядя на фабрику на холме, и холод пробирал её до костей. Даже если бы она не знала, что это сосредоточие зла Стокса, она бы почувствовала это. Фабрика вырастала из вершины холма, как ядовитый гриб, сочась токсинами и отравляя всё вокруг, включая город. Это была злокачественная опухоль, которую нужно было вырезать, вырвать с корнем и сжечь дотла.
Она была незваной гостьей.
Матушка Кроу не хотела видеть её здесь. На самом деле она боялась этого так же сильно, как сама Рамона боялась зайти туда. Вот что у них было общего: страх и ярость. Они обе были готовы сражаться насмерть, и ни одна из них не отступит.
Это был конец игры.
Затем Рамона решительно направилась к заводу.
И всё стало меняться так же, как и в парке. Реальность искажалась, и она почувствовала запах дыма. Да, густой, едкий дым горящего города. Она услышала что-то вроде приглушенного взрыва, и фабрика перед ней буквально раскололась, извергая языки пламени и огромные клубы пепла.
Все началось здесь. Пожар начался здесь, на фабрике, и перекинулся на город. Вот что случилось на самом деле.
Она никак не могла этого знать, но была уверена: всё началось здесь, и она видела это. Что бы там ни говорила миссис МакГиннес, всё началось не в городе. Все началось с завода.
Небо над головой было освещено красным сиянием, и волны жара накатывали на неё. Деревья по обе стороны дороги вспыхнули ярким пламенем. Поле горело. Фабрика была охвачена языками пламени, и она слышала крики людей. Она оглянулась и увидела, как сзади горит город. Это был неимоверно мощный пожар, больше похожий на огненный шторм. Она снова перевела взгляд на фабрику. Та была полностью разрушена, высокие стены огня достигали небес. Раздался ещё один взрыв, а затем ещё один из её пылающего чрева, и с неба посыпались обломки горящего дерева, тлеющие кирпичи и раскалённые куски металла. Фабрика испускала дух, и вот что она извергала в предсмертных муках.
Жар был достаточно сильным, но Рамона продолжала идти, не обращая на это внимания. Она двигалась сквозь тлеющий пепел глубиной в четыре дюйма, обходила горящие обломки фабрики, отмахиваясь от клубов дыма. Раздался ещё один взрыв, и ещё больше обломков посыпалось на поля пепла. Сначала она решила, что это части трупов, но это были не трупы, а части кукол и манекенов. Она видела ухмыляющиеся оплавленные лица и почерневшие головы, конечности и тела. Вещи, приваренные друг к другу невообразимым жаром, человекообразные каркасы, чья пластиковая и восковая плоть пузырилась и стекала. Вдруг она поняла, что крик, который она услышала, был не криком людей, а криком самих кукол… их обугленные и покрытые волдырями рты кричали в ночи, мучимые общей агонией.
Но куклы не могут кричать. Манекены и куклы не чувствуют боли, — сообщил ей голос разума. Но я их слышу…
Потом… всё начало исчезать, лишь фабрика вокруг неё осталась лежать в руинах. Почему ей это показали? Но ответов не было, поэтому она просто перестала задавать вопросы и приняла всё как есть. Останки завода были разбросаны повсюду, как кости в поле после великой битвы. Кирпичи застряли в спутанной траве, из их груд росли молодые деревца. Жуткая тишина повисла в воздухе. Она слышала скрип металла на ветру, может быть, останки водосточного жёлоба или какая-то другая железяка.
Две дымовые трубы всё ещё вздымались над почерневшими обломками, как лишенные плоти пальцы, одна прямая и высокая, другая накренившаяся, как будто могла рухнуть в любой момент. Вороны сидели на них, расправив крылья и каркая.
Чем ближе она подходила к фабрике, тем больше встречала обломков.
Кроме кирпичей, сгнивших досок и старых почерневших брёвен, появились ещё ржавые детали различных механизмов, останки трубопроводов и железных труб, в которых гнездились ласточки. Она обошла останки третьей дымовой трубы, обильно оплетённые сорняками. Огромные шестерёнки вырастали из земли, как спины древних ящеров. Фабрика рухнула сама под себя, заполнив огромные ямы и подвалы грудами искорёженного железа и множественными плитками черепицы, напоминавших ей чешуйки кожи.
И всё же она не могла не задаться вопросом, почему ей всё это показывают?
Но теперь ответ был очевиден. Матушка Кроу показала ей пожар и его последствия, словно вбивая ей в голову, что всё, что жило (или существовало) на фабрике, давно ушло. Огонь нейтрализовал его и сделал безвредным. Теперь всё это было лишь напоминанием, а вся местность превратилась в кладбище. Здесь не было никакой опасности. Рамона должна вернуться в город. Вот откуда исходила настоящая угроза.
Но Рамона, конечно, на это не купилась.
Она открыла дверь и вошла.
Потому что пришло время.
50
— Куда же ты, куколка? Что ты собираешься делать, когда доберёшься туда? — произнёс скрипящий голос. Знаешь ли ты, кого найдёшь и что они скажут тебе?
Крип прижался к стене, ощущая нереальность происходящего. Он ждал, думая: "Я должен убежать от неё, пока она не нашла меня".
Но куда бежать? Хороший вопрос. Да, он слышал голос, но он звучал и спереди, и сзади, и со всех сторон одновременно.