По ту сторону пламени - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 1

Глава 1

Первый июньский полдень. Оглушительная жара. Солнце выжгло жизнь из каждой щели. Линялые двухэтажные дома затаились, доживая последние дни перед сносом. Истрескавшиеся стены напрочь отрезают городской шум. Значит, никто не услышит. Идеально.

Крики — большая проблема.

На сорок второй улице пусто. Ни припаркованных машин, деревьев, ни клочка тени. Заколоченные окна, граффити и выбитые двери в парадных. Рваный ритм мертвой застройки. Подходящее место. Полдела сделано.

Снова подкатывает тошнота, кружится голова. Тяжесть сумки впивается ремнем в плечо. Я не спала… сколько? Щурюсь в попытке вернуть миру четкость. Бесполезно. Я тянула слишком долго, и теперь руки дрожат от усталости, а движения выходят вялыми и медленными.

— Мне нужна слабая жертва, — очень слабая. Прошлый мужчина оказался сильнее, чем выглядел, и после я две недели пряталась на пустующем чердаке — пока не облущились ссадины и не потухли синяки. Отсюда до убежища под дырявой крышей кварталов пять. Удобно, если пострадаю. Но вдруг близко? Вдруг отследят? Я наведывалась в этот район трижды. Слишком много.

— Но я выучила наизусть каждый закоулок. Каждый дом. Это важно. Плюс, два трупа так и не нашли, я проверяла совсем недавно.

И все же…

— Успокойся. Давай решать по проблеме за раз, — голос тонет в раскаленном воздухе. Надо пойти домой и попробовать поспать. Набраться сил, вернуться с темнотой.

— С темнотой, — скрипучим смешком срывается с губ. Разворачиваюсь и бреду назад по горячему асфальту. Связанная солнцем тень покорно плетется следом. — Все будет хорошо. Скоро я от них избавлюсь, — пусть ненадолго, пусть ценой чьей-то жизни. Моей совести. Пусть. Мне нужно поспать.

Звук. Замираю. Что?… Вроде звяканье… стон.

Плач.

Оглядываюсь. Нашариваю нож. Тени? Человек? Если человек, то вот — мой шанс! Освободиться прямо сейчас! Крадучись, возвращаюсь. Рыдание захлебывается, и лишь шорох моих шагов нарушает зыбкую тишину.

— Давай же. Где ты, — словно в ответ, из черноты арки неподалеку доносится всхлип. Туда. Только тише, тише…

После белого полуденного зноя темнота за покосившимися створками ворот кажется плотной. Смаргиваю ее с ресниц, пытаясь разглядеть фигурку, скрючившуюся в ветхом кресле посреди тоннеля. За ней еще одни ворота сияют дырочками и щелями — будто кусочек звездного неба. Выдыхаю: человек. Но… надо проверить.

Старая мебель в беспорядке. Мусор, постели из тряпья и газет. Дом для бродяг. Хорошо, они-то мне и нужны. Обхожу по дуге ощерившиеся распахнутыми дверцами шкафы и комоды, всматриваюсь в углы. Пусто. Глаза привыкли, и теперь я ясно различаю источник шума: девочка. Лет шесть-семь. Красное платье и белые кроссовки. К ножке кресла прислонился розовый, в бабочках, рюкзак. Дерьмо.

Я не убью ребенка.

— Эй, — выдавливаю. Пора убираться. Здесь слишком темно. — Ты заблудилась? Тебе помочь? — подхожу ближе, пряча нож в сумку, но не выпуская. Среди жестких лучиков на периферии зрения оживают тени.

Она вскидывает голову, сжимаясь в комок, но тут же расслабляется. Вытирает распухший нос и убирает налипшие на щеки прядки.

— Что случилось? — хмурится, шаря по мне взглядом. Отталкиваю звонкую пустую бутылку. Вздрагиваю, когда на потолке у пыльного фонаря колышется тьма. — Не страшно сидеть одной в темноте?

Малейшее движение зрачка ловит плотные силуэты. Позвоночник продирает холодом, волоски на шее поднимаются дыбом. Впиваюсь ногтями в толстый шрам на левой ладони: успокойся. Выход рядом, успеешь. Они не пойдут следом — не посмеют покинуть свой вязкий мир полутонов.

Не решатся. Еще ни разу не…

— Страшно, — отвечает, скривившись. Сейчас снова заплачет. У меня нет времени. Задерживаю дыхание, потихоньку выталкивая воздух сквозь стиснутые зубы. Почти не слышу сквозь грохот пульса, как говорю:

— Мне тоже страшно. Я боюсь темноты, — страх гниет внутри, наполняя тело слабостью. — Я пойду на улицу. Если тебе нужна помощь — идем.

Позволяю рукоятке ножа выскользнуть из потных пальцев и стукнуться о дно сумки.

Она быстро кивает и подскакивает — высокий хвост вспыхивает под звездчатыми лучами. Хватает за запястье и тянет наружу.

Мы останавливаемся посередине дороги, где тени собираются в лужицы под ногами и мертво повторяют движения. Девочка дергает руку, морщится: только замечаю, что с силой сжимаю влажную кисть.

— Извини, — отпускаю и глажу ее русую макушку. Шмыгает:

— Ничего. Я тоже боюсь темноты.

— Тогда чего ты там сидела? — охватывает себя за плечи и бросает взгляд на черные ворота. Горестно вскрикивает — я едва не подпрыгиваю:

— Рюкзак! — господи!

— Я принесу его… но… дай мне прийти в себя, — туда-назад, они не успеют.

— Спасибо, — опять цепляется за мои пальцы, заглядывает в глаза. На бледных щеках — грязные разводы.

— Что ты здесь делаешь? Ты одна? — напряжение тает под жарким летним солнцем. Потихоньку расслабляю плечи, когда она говорит:

— Я прячусь. Меня ищет чудовище, — дергаюсь, оглядываюсь на арку. Девочка частит, будто плотину прорвало:

— Оно ведь не покажется, если я буду тут? В смысле, чудища… призраки же только в страшных местах ходят, да? Обязательно надо, чтобы было темно? Я читала в интернете, что надо, вот и ждала в темноте, но его так долго нет, а мне очень-очень страшно! Очень! Я не могу больше!

— Не понимаю, — хмурюсь. — От чудовищ, наоборот, убегать надо. Нет?

— Надо, — трет лицо. — Но я не буду. Мое — другое. Я точно знаю, оно не обидит! Мне бабуля рассказывала, и папа… ну, папа не рассказывал, а только ругался, когда я спрашивала… но я нашла его рисунки: бабуля все сохранила. Везде — оно! Белое, вроде привидения! Придет сегодня, и я хочу его встретить! — ее голос вибрирует. Опускаюсь на корточки. Надо спросить, что за странная игра. Она не может быть как я: тени бы давно ожили. Минута моего присутствия — и в черноте за воротами теперь отчетливо кто-то есть.

Отворачиваюсь и спрашиваю другое:

— Почему сегодня?

— Сегодня мой День рождения. Оно всегда приходило в седьмой День рождения, — девочка оправляет красное платье. Нарядное. По подолу и широким карманам вышиты крупные маки, черные с белыми серединками. На тонком запястье звякает серебряный браслет: переплетение цепочек и звездочек. Блестящий, совсем новый.

— Красиво, — касаюсь хрупкой металлической вязи и улыбаюсь. — С Днем рождения.

— Спасибо! — на секунду она сияет почище украшения, но быстро серьезнеет:

— Подожди со мной, пожалуйста. Уже, наверное, совсем скоро. Вдвоем не так страшно.

Пожимаю плечами:

— Если будем на солнце, — накатившая усталость ломит кости. Сажусь на горячий асфальт и вытягиваю ноги, выгибаюсь до хруста в пояснице. Вот бы лечь сейчас на спину и заснуть. Прямо тут, под тяжелым светом. Здесь можно, здесь им до меня не добраться.

— Вдруг оно постесняется… — тянет с сомнением, но тоже садится на пол. Странно мы смотримся, наверное.

Странно — что она не боится меня. Почти все боятся: тени отпугивают. Впрочем, бывают и исключения.

— Чудовища не стесняются, — отвечаю, закрывая глаза. Горячий ветер оглаживает щеки, путается в волосах. Я сутками прячусь под солнцем от своих преследователей, и отросшие ниже ключиц пряди выгорели и отливают рыжим. Зимой потухнут до каштанового. Говорю:

— Расскажи по порядку. Должна же я понимать, что мы тут делаем, — хотя лично я отдыхаю. Ночью предстоит охота.

Она долго молчит. Я почти задремала, убаюканная переливчатым мерцанием на изнанке век, когда девочка зашептала:

— Оно приходило к бабуле и папе. И к прадедушке, а до него к пра-пра-пра… нет, пра-пра-дедушке… а потом не помню. Когда исполняется семь, как мне сегодня, — в интонациях сквозит гордость, — и протягивает руку, вроде хочет, чтобы ты с ним пошла. Но бабуля не ходила, и ее папа тоже. И мой не пошел, наверное. А я пойду! Бабуля закрыла меня в комнате, но я вылезла через окно. Мы живем на первом этаже, там совсем невысоко.

— Ничего себе, — встряхиваюсь. Девочка придвинулась совсем близко, теребит браслет. Ее родители сейчас, должно быть, с ума сходят, пока именинница выдумывает себе монстров. — Зачем тебе идти? Вдруг оно тебя съест?

Дергает плечом:

— Оно чего-то хочет. Так бабуля сказала. Она жалеет, что испугалась тогда. Говорит, оно было очень грустным. Я уже много читала о привидениях — я думаю, это привидение, — они получаются оттого, что у умершего человека осталось незаконченное дело. Значит, он сам не может справиться, вот и ищет помощника! Я помогу, и он наконец отдохнет.

Мне тоже необходим отдых. Рассматриваю ее тонкую шею и птичьи кисти. Если затолкать обратно в арку, закрыть ворота, придержать створки — дело сделает тьма. Нож не понадобится. Я буду… невиновна. Слово горчит на языке. Подслушав мысли, силуэты на границе света и тени обретают плотность.

— Ты веришь в чудовищ? — спрашивает девочка, подаваясь вперед. — Не только в привидения, в разных? В вампиров и оборотней? Ведьм? Видела мультик — Маленький волшебник и большой мир? Там про всех-всех рассказывается, жутко интересно! Особенно оборотень классный!

— Я не верю в мультяшных чудовищ. Они добрые. Это бред. Настоящие чудовища злые, и только. От них стоит держаться подальше, — афиши с забавными монстрами из Волшебника висят по городу уже несколько недель. Это вторая часть, первая была про девочку-ведьму. Стоит мне захотеть, и третий фильм новая знакомая не увидит.

Глупая. Что ты знаешь о чудовищах? Стягиваю ремень сумки и растираю красную полосу на коже. Опускаю ресницы.

— Никто не может быть только злым. Вот, смотри, — у лица шуршит бумага. — Просто… ну, в каждом есть что-то хорошее! Бабуля так говорит, и Волшебник сказал птичке… Да смотри же! — я сдаюсь и смотрю.

На смятый лист, желтый от времени. Грубые посеревшие линии складываются в угловатый силуэт с огромной, закрашенной черным протянутой лапой. Поверх перечеркнуто красным карандашом. Штриховка выходит за границы фигуры и закручивается к верху рисунка — огонь над фитилем. Вокруг пламени пляшут крылатые кляксы.

Совсем не похоже на привидение.

Скорее на человека вроде меня и тех, кто прячется в темноте.

— Ты ошибаешься, — выдыхаю, — ты ничего не понимаешь в…

— В чудовищах? А ты понимаешь?… Я вот, что знаю точно-точно: мир очень большой. Огроменный! В нем могут жить и злые, и добрые чудовища. Совершенно любые! Кому угодно хватит здесь места!

Я не отвечаю. Спорить бесполезно, да и она наверняка просто цитирует мультик. — Сколько всего может прятаться в лесу, пещерах, под водой…

Привидение же появляется прямо здесь, за растрепанной светлой макушкой. Девочка продолжает болтать, смеяться, а над ней в вихре искр стоит белое как кость, четкое и зыбкое, завораживающее: внутри двигается и рвется, ощериваясь острыми гранями, разлагаясь и сходясь воедино — время и пространство. Жизнь и смерть.

— Что такое? — я давно перестала дышать. Я не видела подобного прежде. Она оборачивается и кричит — далеко, глухо, будто сквозь толщу воды. Воспоминание накатывает приливной волной, пальцы привычно находят толстый шрам на ладони:

— Откуда он?

— Ты… упала с крыши, когда тебе было пять. Полезла в заброшенный дом, выбралась на крышу веранды, а она не выдержала. Твои друзья… поранились тоже. Разве не помнишь? — мама подняла брови. Я покачала головой. Я не помнила.

Тринадцать лет не помнила. Но сейчас…

Девочка продолжает кричать, я же, наоборот, молчала, когда осколок прошел между костями. И потом, когда доски прощально треснули и подломились, а встреча с землей выбила воздух из легких.

Онемела, ведь главное случилось в момент после боли и до падения.

Чудо: мир замер и расцвел.

Девочка прячется за мной, больно цепляется в плечи. Призрак вырастает ближе. Его лицо непрерывно меняется, словно принадлежит всем умершим разом. Чаще прочих проглядывает ухмыляющийся череп.

— Прогони его! Прогони, прогони! — вопит девочка. Мертвец протягивает руку — ладонью вверх, приглашая следовать за ним. Повторяя рисунок. Ноздри щекочет аромат хвои и горького, влажного дыма. Как же здесь жарко, как ярко: она права, привидения должны ходить в темноте.

— Ты же хотела помочь ему, — шепчу. Не оторвать взгляда от переменчивой, отчетливо чуждой плоти. Очень реальной.

Боже мой. Я и мои монстры не одни.

Ее бабушка говорила, чудовище грустное, но это не… Грустно — рядом. Будто медленно умираешь, и слишком поздно отступать: мы уже навсегда пропахли смертью.

— Посмотри на него. Не бойся, — ты нужна ему, а мне нужны ответы. — Давай. Копошится, всхлипывает. Вечность ничего не происходит. Я считаю вдохи и закрываю глаза, чтобы не видеть пляшущего слоистого существа.

— Пожалуйста… — начинаю и замолкаю, почувствовав движение.

Поверх плеча тянется маленькая ладошка.

Касается мертвых пальцев.

Улица смазывается и меркнет. Обнаженные ноги продирает морозом. Привидение остается исходящей рябью константой, а вокруг шумит вечерний лес. Голые деревья, зябкий туман, палые листья. Обломанные ветки повсюду, целые горы вязанок. Колет в бок. Острый запах реки и подступающей ночи, совсем рядом журчит вода. Сзади — вскочить, оглянуться, — дом из бревен, полуразрушенный и просевший. Мигнув, сверху, в перекрестии цепей, зажигается фонарь. Качаясь под ветром, посылает тени вглубь чащи, резкий свет скользит по ветвям, разбивается о наши тела, но не задевает мертвеца.

В новой сумеречной реальности он кажется раненым и почти понятным.

— Нам нужно войти в дом, — девочка мотает головой. Тяну, поднимая с ледяной земли. — Мы уже здесь. Поздно трусить… эй, нас все-таки двое! Что он сделает? Мои личные монстры отстали. Испугались? Потерялись? Хорошо. Великолепно! Набираю полную грудь ночной свежести. Холод проникает под майку, прогоняет липкую усталость. Я свободна. Пока, но, если повезет, сегодня не придется никого убивать.

Если повезет, никто не убьет нас.

— Пойдем.

Почему горит фонарь? Строение выглядит давно покинутым. Зачем здесь столько веток, кто их принес? Почему призрак так смотрит? На дом, в черноту выбитых окон. Наши вытянутые тени колышутся, касаясь макушками перекошенного дверного проема.

— Там случилось что-то ужасное? — тихонько спрашивает девочка, очень теплая и дрожащая. У меня стучат зубы, поэтому просто киваю, плевать, что она не видит. Случилось, и, похоже, еще не закончилось.

— Вдруг оно привело нас на обед к тому, кто сам выйти отсюда не может? — шепчет. Первая здравая мысль. Хмыкаю:

— Или просто хочет что-то показать. Свое незаконченное дело, помнишь? — останавливаюсь на крыльце. Щурюсь, привыкая к темноте. Выискиваю движение на периферии зрения. Пусто. Дом дышит сыростью и сладковатой гнилью. Угадывается мебель: вон шкаф и диван, гора стульев. Кусок стола. Пол уходит резко вниз, а где-то в дальних комнатах хлюпает вода.

Достаю из заднего кармана шорт мобильный и зажигаю фонарик. Черт, сумка с ножом осталась на дороге.

Под ногами мятая земля. Паркетные доски вперемешку с обломками вещей, камнями, грязью и мелким мусором громоздятся у стен тесной комнаты. Почти в центре — большая яма. По углам две двери: за одной луч спотыкается о стол с битой посудой, а вторая ведет в помещение побольше, с несколькими кроватями и перевернутым креслом-качалкой.

Сжимаю потную ладошку:

— Давай осмотримся. Если что — убежим, — в лес, по узкой тропке, которой наверняка и принесли хворост. Рядом должны жить люди. Растираю покрытые мурашками бедра. Дыхание клубится паром.

— Л-ладно, — отвечает чуть слышно.

Ныряя внутрь, пригибаюсь: совсем низко над головой сходятся стропила. Идем на кухню. Обходим яму по кругу, как можно дальше от края. Тянем время: именно к яме мертвец и вел.

Отчего-то я знаю наверняка.

В кухне узко и по колено досок — не пройти. Ноет от сквозняка оконная рама. Поворачиваем в спальню. За ней еще одна. Стены в рисунках животных, сломанный манеж. Мы отражаемся в мутном, изъеденном временем зеркале комода. Девочка прячется за мной, видны лишь тонкие предплечья. В неожиданно слепящем отсвете фонаря я сама напоминаю привидение. Белое пятно лица, растрепанная челка, скрытые в тени обычно карие глаза зияют черными провалами. Малышка высовывается, встречается взглядом со своим ночным двойником и вскрикивает.

— Это только зеркало. Пойдем дальше, — толстый слой грязи на полу глушит шаги и сохраняет цепочки следов. Влажная… странно, что дом не зарос сорняками. Неправильно.

Я ищу что-нибудь личное, способное рассказать о хозяевах, но полки и выдвинутые ящики пусты, а на стенах светлеют прямоугольники и квадраты. Даже детских игрушек нет. Возвращаемся к яме.

Отняв руку, девочка останавливается в дверном проеме. Ладно.

Взявшись за рукоять торчащей из земли лопаты, свечу вниз. Дыра около двух метров в диаметре и меньше метра в глубину. Комковатая почва, снова ветки и битое стекло, золоченый угол рамы: фотография? Нужно достать. Железо с шелестом входит в мягкую почву. Что-то хрустит, скрипит. Под крышей гудит ветер. Призрак появляется на пороге, отчего девочка задушено всхлипывает и исчезает в комнате. Я дергаюсь было пойти за ней и замираю. Роняю телефон. Древко будто примагнитилось к ладони. По виску сползает капля пота, по позвоночнику — озноб. Я смотрю в лицо мертвецу.

Копай.

Пусть идет. Далеко ей не убежать.

Вот, зачем ему человек. Но — ребенок? Как бы она справилась?

Легко. Куча вырытой земли стремительно растет. Я двигаюсь, не чувствуя усталости, только волны дрожи и укусы занозистого дерева. Бледная тень охраняет выход. В кухне капает вода.

Девочка затаилась или ушла. Рамки оказываются пустыми.

Не стряхнуть обморочное онемение. Вскоре приходится спуститься на дно углубившейся могилы, где звуки ярче, запахи душат, а ссадины вспыхивают огнем. Холод тоже полыхает — в легких. Я не гляжу вниз, цепляюсь за подсвеченную фонариком груду хлама в дальнем углу ямы.

Вечность спустя лопата проезжает по жесткому. Разом наваливается слабость, подламываются колени. На расстоянии вытянутой руки из грязи выступает клетка ребер. Я сижу прямо на чьих-то останках, а стены вокруг кажутся недосягаемо высокими, и нет сил встать, поднять телефон или позвать девочку. Глажу шрам, считаю клубящиеся паром выдохи: тише, успокойся. Еще минуту передохнешь и поднимешься, конечно — поднимешься.

Сверху падает букет белых роз. Подавившись, отскакиваю к противоположному краю ямы, вжимаюсь, путаясь пальцами в торчащих корнях. Под потолком колко переливается смех. На осыпающемся краю показываются ноги в тяжелых ботинках, выше зажигается маленькое солнце — острый зимний свет. Я заслоняю глаза, перехватываю лопату.

— Удачно, что ты уже закончила. Мне очень не хотелось копаться в грязи, — девушка садится на корточки. Притушив сияние, отводит фонарь в сторону и вдруг отпускает. Он остается висеть. — Давай руку. Этого достаточно. И брось лопату. Я не кусаюсь.

У нее кобура под мышкой.

Нет, лопата остается.

Протягивает ладонь. Хватаюсь и едва успеваю оттолкнуться от стенки — с легкостью выдергивает наверх и резко отшатывается, забирая тепло и мутный лавандовый аромат.

Высокая, стройная. Уверенный разворот плеч. Отчего-то удивленные серые глаза под густыми, вразлет, черными бровями. Длинные волосы убраны в косу. Одежда вроде военной формы, в карманах и переплетениях ремней, а на груди блестит эмблема: щит из металлической паутины. Помимо кобуры, на поясе — большой нож. Кто она? Из местных жителей? Охотница на привидения? Как прошла сквозь мертвеца? Он по-прежнему ждет у входа.

Зачем она здесь? И зачем…

— Зачем розы? — спрашиваю я. Незнакомка долго не отвечает. Глядит странно, а тонкие пальцы замерли, почти коснувшись пистолета. Часто моргает, откидывает косу за спину и делает шаг назад. Голос звучит хрипло и растерянно, но с каждой фразой набирает силу:

— Белые розы… высасывают смерть. Впитывают, как воду… Нам нужно ослабить духов, чтобы провести ритуал изгнания. Иначе они просто вышвырнут нас или чего похуже, — отходит, не сводя настороженного взгляда. Поднимает с земли рюкзак, достает и споро раскладывает вокруг ямы небольшие мешочки.

Значит, все-таки охотница на приведения.

Свет, тихонько вращаясь, висит прямо в воздухе. Я щурюсь в попытке разглядеть, что же это такое. Девушка вытаскивает бутылку и делает круг поверх разложенного, высыпая на землю пахнущий серой порошок. После снимает нож с пояса и дает мне:

— Главная честь предоставляется потомкам. Помимо раскопок, конечно, — криво усмехается. Нож тяжело и удобно ложится в руку. Втыкаю лопату на старое место у могилы:

— Потомкам? Каким еще потомкам?

— Тебе, конечно. Почему, по-твоему, он выбрал тебя? Ты, кстати, вроде бы старше, чем нужно… ну да ладно, неважно. Порежь руку и…

— Не меня, — хмурится. — Он не меня выбрал. Я просто оказалась рядом, — спешу в другую комнату. На полпути разворачиваюсь — подобрать телефон — и почти врезаюсь в девушку. Она снова тянется к кобуре:

— Здесь кто-то еще?

— Девочка. Прячется. Нужен свет. Ты лучше здесь подожди. Чтобы не испугать еще больше.

— Я не страшнее привидения.

— Ну не знаю, — моя очередь ухмыляться. — Ты вооружена. И ты грубая. Просто дай мне пару минут.

— Грубая? Да что ты… — фыркает. Возвращается к яме, а через мгновение кидает светом. Шарик холодного пламени ударяется в грудь и отлетает, повиснув рядом. — Вот. Побыстрее, — осторожно провожу по льдистой поверхности. Шрам от осколка отзывается пульсацией.

— Двигай давай! — вздрагиваю.

Нахожу девочку в шкафу. Спрятав лицо в коленях, лишь мотает головой на уговоры, отчего худенькое тело раскачивается из стороны в сторону. Даже не смотрит на волшебный шар. Замолкнув, поднимаю на руки. Ухо обжигает дыханием:

— Я умру здесь? Он поэтому дал тебе нож? Убить меня? Тогда он тебя отпустит?

— Что?… — лезвие призрачно отблескивает, отражая ее испуганные голубые глаза. Девочка всхлипывает, дрожат мокрые ресницы. — Нет. Нет! Что ты, глупая! — меня знобит. Да. Ты права. В другом месте и в другое время, когда моя тень клубится вязкой тьмой, а вереница бессонных ночей лишает всякого сострадания, я бы могла убить тебя, чтобы освободиться. Не сегодня, но однажды — я перейду и этот рубеж. Убью ребенка.

А пока несу к разрытой могиле. Губы не слушаются — от холода? — и слова выходят кривыми и виноватыми:

— Смотри, мы больше не одни. Она пришла нам помочь, — охотница на привидения вздергивает бровь. — Мы скоро вернемся домой. Еще чуть-чуть.

Или нет. Я понятия не имею, чего ожидать:

— Расскажи, что происходит. Начни с того, кто ты такая. Что это за существо. И дом. И зачем…

— Стоп-стоп-стоп, давай по порядку, — девушка скрещивает руки на груди. — Во- первых, вы не задаете вопросов. Во-вторых, делаете все, что я говорю, и так, как я говорю. После я доставляю вас домой, и каждый идет своей дорогой, забыв сегодняшний день как страшный сон. Доступно?

Черта с два.

— Нет. Я могилу выкопала, и вправе знать, почему, — опускаю девочку на землю и заслоняю собой. Пусть стреляет, если хочет.

Вопрос времени, когда мрак вокруг вновь заживет собственной жизнью. Мне нечего терять.

Она сжимает кулаки. Я — нож. Втягиваю цветочный запах. Странный выбор духов, совершенно не подходит незнакомке. Девушка до желваков стискивает зубы. Наконец, вздохнув и закатив глаза, садится на рюкзак.

— Привидение вы наверняка опознали. Они существуют, впечатлились и проехали. Этот дух… человек. Ребенок. Перед смертью жил здесь вместе со своей семьей. Их было четверо. Мать, сын и две дочки. Отец пропал без вести на охоте, после чего вдова подрабатывала колдовством. Или просто знахарством, но слухи о ней пошли плохие… да, магия тоже существует, заткнись, — закрываю рот. Шар качается и искрит. Девочка высовывается, привлеченная сказкой и волшебным огнем. Охотница, замолчав, задумчиво щурится.

Рассматривает меня.

— И что дальше? — ежусь. Каменею, чтобы не обернуться, не проверить темноту — ее она ищет? Нет, моих монстров больше никто не видит. Чувствует, слышит. Не более. Провожу ногтями по шраму. Осколок в наполняющейся кровью ладони на

секунду затмевает реальность. Девушка склоняет голову набок. Продолжает чуть мягче:

— Неудивительно, что все так кончилось: они жили на отшибе, ни с кем не общались. К тому же, как я узнала, женщина была молодой и симпатичной, к ней стали захаживать мужчины, что не нравилось ревнивым соседкам. Идеальная мишень. Сначала травили по мелочи, потом дела пошли хуже. В итоге вдова покончила с собой. Пыталась убить и детей, но вышло только с младшей, другие сбежали. Когда соседи пришли жечь ведьму, нашли два трупа. Закопали, но спалить тела и дом не дал наш новый знакомый, — призрак на пороге бесстрастно мерцает, привязанный к мертвецам в яме.

— Кто он? Их папа? — спрашивает девочка. Прижалась к моему боку и трясется, но, кажется, теперь лишь от холода. Обнимаю и говорю раньше незнакомки:

— Один из детей.

Девушка хмурится:

— Верно.

— Откуда ты знаешь? — девочка трет красный нос. Пожимаю плечами:

— Просто угадала.

— Сбежавший мальчик не пережил ночи в лесу: разорвали волки. Останки нашли и даже похоронили по всем правилам, но призрак никуда не делся. Его сестра, очевидно, оказалась удачливей. Выжила и продолжила род, — охотница на привидения коротко улыбается девочке. — Благодаря ей ты появилась на свет. Ровно семь лет назад, верно?

— Д-да…

— Тот мальчик умер в день своего рождения. Ему тоже исполнилось семь. Став призраком, он приходил за помощью к твоим предкам, но никто не смог упокоить его, — но пытались, ведь яму начали раскапывать. Почему остановились? Что с ними случилось? — Многие даже не добирались сюда: если не трогать духа, он просто проторчит перед тобой, пока день не кончится, а потом исчезнет.

Девочка энергично кивает:

— Да! У моей бабули так было! И у папы…, наверное. Он не говорил. Как думаете, он был здесь? Он поэтому… молчал целый год до следующего дня рождения, — коротко заглядывает в могилу. Добавляет, без перехода:

— Он запрещал мне смотреть ужастики… хотя теперь я и сама не буду.

— Будешь, не волнуйся, — успокаивает девушка. — Через месяц сегодняшний день покажется всего лишь очень ярким сном или услышанной сказкой, я обещаю.

— Конечно, нет! Как такое может быть?! — удивляется малышка. Незнакомка беспечно отмахивается, но в прищуре светлых глаз прячутся искры: она знает, о чем говорит.

— Они хотят попрощаться. Все трое еще тут, и им важно знать, что ты расскажешь их историю.

— Зачем? Кому? Кто мне поверит?

— Однажды у тебя будут дети. Дети любят истории, даже страшные. Пусть не поверят, но запомнят. Перескажут своим детям, — она поднимается с рюкзака. — Те передадут дальше. В самом конце память — все, что остается. Без памяти тебя будто и не было никогда. Что может быть страшнее? — опять разглядывает меня, водит пальцем по губам. Не выдерживаю:

— Что?

— Ничего, — смаргивает, шарит по карманам. Достает потертый блокнот. — Суть в том, что сейчас эти четверо — лишь местная страшилка. Заложные покойники. Мы должны вернуть им лица. И надо поспешить: время роз заканчивается. Духи тоже боятся умирать, и, возможно, будут сопротивляться, — из ямы тянет холодом. Заглянув внутрь, вижу, что цветы ссохлись и потемнели, а выкопанная земля ручейками бежит вниз. Голова идет кругом, мигрень простреливает виски. Зажмуриваюсь, сжимаю стучащие зубы, выдавливаю:

— Почему здесь ночь? Где мы? — девушка издалека отвечает:

— На другой стороне мира.

— Это ты была в арке? Перед переходом сюда, — пусть она, иначе как я вернусь? Такие плотные силуэты хуже всего: они говорят. Шарят рядом, в стенах, месяцами, дотрагиваются и ранят, шепчут и кричат даже днем, заглушая прочие звуки. Я не выдержу, мне нужно отдохнуть. Поспать, пока не зашло солнце. Сколько времени мы здесь? Будто годы. Вдруг дома уже закат? Я не переживу еще одной бессонной ночи. Скажи, что это ты…

— Нет, сама знаешь, — вскидываюсь, но она уже отвернулась и командует:

— Дай ей нож! Я займусь защитными чарами. Призраки не смогут выйти за пределы круга. Когда появятся, ты — скажи их имена: Эйлин, Натан, Анна и Истер. Повтори!

— Эйлин, Натан, Анна и Истер! Зачем мне нож? — девочка принимает оружие. Держит, смешно вытянув руки. В голосе пляшет паника.

— Надо порезать руку, а потом отдать его призракам. Подойдите к могиле, — заметив, что мы не двигаемся с места, девушка раздраженно поясняет:

— Ты обязана им жизнью. Отдавая кровь, показываешь, что знаешь и ценишь это. Железо же… нож прогоняет призраков из реальности живых. Ритуал, по сути, просто прощание. Если не примут дар, ударьте каждого ножом. Возможно, придется побегать. Из дома им не выйти, а навредить, пока я читаю заклинание, духи не в силах. Так что не бойтесь и ни в коем случае не мешайте мне. Ясно? — она открывает блокнот.

— Я не смогу их поранить! — девочка пятится, прижимая нож к груди. Ловлю за шиворот:

— Я смогу, все нормально. Главное — кровь и имена. Помнишь имена?

— Эйлин, Натан, Анна и Истер! Но как узнать, кто где?

— Да плевать. Заткнулись и приготовились. Я начинаю, — девушка закрывает глаза, выдыхает и чертит в воздухе полупрозрачный знак. Кладет сверху руку — зыбкие линии расплываются в сложный узор, паутиной повисают между нами. Шар полыхает белым светом, прогоняя ночь на улицу. Волшебница бормочет, читая — напевно и тягуче. Молитва? Они никогда не помогают — мне не помогли, — неужели с привидениями работают? Меня трясет, но не от холода. Пульсация в висках учащается до единого спазма. Закусываю губу, чтобы не закричать. Мертвецы появляются внезапно. Моргнула — стоят. Сжимаю плечи вскрикнувшей девочки. Напрочь одинаковые, смерть стерла различия. Наш призрак дрожит на пороге, бьется, словно в закрытую дверь, исходит волнами ряби. На бледной плоти проступает кровь: мальчик умер в лесу, и лес не отпускает его.

— Имена! Говори имена! Давай же! — круг порошка осыпается вместе с землей. Мешочки ползут, а мертвые становятся ярче, вспухают объемом. Я качаюсь от накатившего морока, встряхиваю девочку:

— Скорее! Они впитывают нашу жизнь!

— Эйлин! Натан! Анна! Истер! — она с плачем падает на колени, роняет нож и закрывает голову руками. Перехватываю оружие и дергаю за запястье. Режу ладонь. Края раны раскрываются ртом. Проступают алые бисеринки, медленно набухают, а потом черная кровь моментально заполняет разрез, жарко выплескивается. Господи. Шрам будет больше моего! Прижимаю лезвие, переворачиваю, пачкая.

— Дай им нож, живо! — окрик из-за спины. Я пропустила, когда оборвалась молитва. Защитный контур разрушен. Отталкиваю девочку на землю. Малышка рыдает и баюкает раненую кисть, но перестает существовать, когда я делаю шаг вперед. Мертвые совсем близко. Вновь чувствую запах огня, но не старый едкий дым, нет — боль горячих танцующих языков. Время и кровь будто замедляют ток. В ушах шумит, а на периферии зрения мелькают изломанные силуэты.

Они нашли меня.

Голодные тени скользят за окнами. Рвутся и перетекают, уклоняясь от света. Ищут лазейку. В сравнении с ними, двое впереди живее всех живых. Протягиваю окровавленное лезвие. Сзади щелкает взводимый курок.

Верно, пули тоже из железа. Навсегда духов не прогонят, но нас защитят.

Я почти вижу, какими они были. Искрами в изувеченных разложением чертах, звуками: имена возвращают покойникам лица. Прикосновение костей в черных ошметках мяса отзывается морозом за лопатками.

Теплая кожа.

Кем бы они не казались, внутри мы одинаковы.

Разжимаю пальцы. Нож падает в могилу.

Стены вздрагивают. Мир накреняется, расплывается на мгновение, где-то лопается стекло — прямо в моей голове. Воздух мерцает, пропуская мальчика домой.

Нарастает звон. Упав на колени, закрываю уши, только не помогает. Если тени тоже войдут, что со мной станет? Может, у незнакомки есть молитва и на этот случай?… Господи, невыносимо гром…

— Эй. Ты жива? — что-то давит под ребра. Ботинок.

— Отвали, — с трудом переворачиваюсь набок. Земля обжигает холодом щеку. Вокруг очень тихо и легко. Пусто. Тьма… ушла, забрав тревожные шорохи. Я выдыхаю не вижу дыхания.

— Вы молодцы. Я думала, будет хуже.

Да уж. Хорошо, что они не сопротивлялись. Я бы не смогла гоняться за призраками с ножом — после того, как видела их живыми. Поднимаюсь и помогаю встать бледной как полотно девочке.

— Надо перевязать рану, — порез сильно кровит. — Я не хотела резать так глубоко. Просто…

— Испугалась, — всхлипывает она. — Я так испугалась!

— Прости.

Подходит девушка, достает из кармана стилет:

— Я не взяла аптечку, — хмуро признается прежде, чем отрезать подол от девочкиного нарядного платья. — Потерпи, будет больно. Надо туго затянуть. Малышка зажмуривается и стискивает губы. Полоса ткани с вышитыми маками расцветает свежими бутонами.

— Готово. Пора уходить. Но сначала сжечь дом. Помоги притащить ветки с улицы.

— Зачем? Они ведь уже ушли, — не знаю, куда деть руки: девочка прижалась к ногам, вцепилась в шорты. Повторяю про себя: глупая. Я же тебя ранила. Что ты делаешь?

— Призраки — да. Но если не хочешь, чтобы твои друзья последовали за нами, придется дать им что-то взамен.

Горло перехватывает спазмом. Лицо незнакомки нечитаемо.

— Что… почему ты их видишь? — и знаешь способ прогнать. Пожар отвлечет их на пару часов. — Кто они? Кто ты?

— Нина, — моргаю. Девушка дергает косу. Смутилась? — Я вижу их по той же причине, что и ты. Мы похожи. Ты не заметила?

— Чего не заметила? — она не делает вещи понятней.

— Что нам обеим нравится поджигать, — Нина криво улыбается и, подхватив рюкзак, ныряет в черноту дверного проема.

Поджигать. Как просто. Замираю, прислушиваясь к новому знанию. За ним кроется что-то особенное, подобно отголоску чуда в белесом шраме на ладони. Не ответы, лишь вопросы, но…

Это место. Сколько еще домов с похожей историей?

Сегодня станет на один меньше. В груди разливается тепло:

— Пойдем, — говорю девочке. — Сожжем здесь все.

Перетаскиваем хворост к могиле. Девочка помогает, несмотря на почерневшую от крови повязку. В конце Нина, забрав свет, ненадолго спускается в яму. Сухой хлопок. Шелест. Девушка возвращается с запахом горелых волос, бесцеремонно запихивает блеснувшую стеклом колбу в карман моих шорт:

— Всегда носи с собой. Нет, не трогай, — перехватывает за руку и больно выкручивает запястье. — Потом посмотришь. Этого хватит на некоторое время. Они перестанут тебя видеть. Не открывай, не повреди печать — тогда чары нарушатся. И уж точно постарайся не разбить, — она словно хочет сказать больше, но отворачивается, поправляет ближайшую вязанку. — Тебе нужна передышка. Выглядишь ужасно.

— Спасибо…

— Разве ветки не должны были сгнить? Прошло много лет, — спрашивает девочка из-за целого леса по ту сторону могилы. Трогаю гладкое, прочное дерево. Она права: странно.

— Местные постоянно приносят свежие. Думают, что так запирают духов внутри дома, — на мой удивленный взгляд девушка пожимает плечами:

— В глуши обожают суеверия. Они будут обсуждать сегодняшний пожар месяцами.

Киваю. Нина щурится и закусывает губу. Начинает рисовать: несколько невесомых линий — и воздух высыхает, а в самой гуще ветвей, где кости, зарождается огонь. Щелкая и дымя, рыжие языки карабкаются к потолку.

Жар опаляет лицо, гонит прочь:

— Эй! Иди сюда, — зову девочку. Клубы дыма наполняют комнату. Спеша к выходу, малышка оборачивается и звонко выкрикивает:

— Эйлин! Натан! Анна и Истер! Я запомню! — невольно улыбаюсь. Я тоже запомню: чудовища обратились людьми. Многие годы существовали страшилкой для детей, а завтрашним утром станут пустыми горелыми скелетами, но сегодня, на несколько секунд — сжимая окровавленную сталь, осыпаясь прахом, — они были живы.

Быть может, есть способ воскреснуть… спастись — и для монстров вроде меня. ***

Пламя ширится, пока не завладевает крышей. Выбивает тени из-под деревьев, заставляя лес отступить. Дом гудит, визжит, ухают лопающиеся балки, с длинным вздохом обрушивается кровля. Мы пятимся от колючих искр.

— Как нам вернуться домой? — отсветы пожара делают лицо волшебницы по- детски беззащитным. Я вижу родинку-слезу на скуле под правым глазом и что Нина младше, чем кажется. Чем хочет казаться.

— Придется прогуляться. Пару километров вдоль реки. Идем быстро, иначе опоздаем, и тогда сидеть здесь еще сутки. Не отставайте.

Девушка резко разворачивается и, не оглядываясь, уходит в чащу вслед за своим огоньком. Скользит между стволов с легкостью, выдающей привычку к подобным прогулкам. Мы же спотыкаемся о каждый чертов корень, влезаем в какие-то дремучие заросли, хотя идем прямо за ней. Девочка путается в ногах особенно часто. Белый шар безжалостно удаляется.

— Стой! Подожди нас! — кричу я. У меня полно вопросов, но их не задать, когда между нами половина леса.

— Я не собираюсь с вами нянчиться! Не успеете — брошу здесь до завтра, — доносится в ответ. Черт возьми! Да она просто убегает!

— Эй! — и притворяется глухой. Я ругаюсь сквозь зубы и, подхватив девочку на руки, ускоряю шаг. Тяжело, очень, но нельзя оставаться здесь. Ночь пока спокойна, но к рассвету погребальный костер догорит, и тьма оживет хищными силуэтами. Поэтому — почти бежать, пусть колючие кусты царапают кожу, цепляют волосы и одежду. Нестрашно, скорей.

— Посвети телефоном, — вспоминает о фонарике девочка.

— Я его потеряла, — бросила в грязи могилы. Идиотка. Глаза давно привыкли к темноте, но с фонариком перебираться через поваленные стволы и скалистые уступы было бы гораздо проще.

Нинин свет вспыхивает и меркнет, потом вовсе пропадает, и вот мы продвигаемся вперед скорее по инерции. Мышцы дрожат от усталости, и вскоре я опускаю девочку на землю.

— Смотри! Там! — она указывает на серебристый отблеск чуть слева. — Это Нина! Нет, это деревья кончились, запнувшись о каменистый берег реки. Журчание потока оглушает — после хрупкой тишины чащи, где звуки прячутся в шелесте хвойного ковра. По берегу идти проще, а видно дальше: лунный свет дробится в течении, оглаживает серые валуны и расчленяет угольный монолит подлеска до мельчайших веточек.

— Вон она! — нашли. Холодная звезда вновь обозначает направление. Цепляясь друг за друга и стараясь не поскользнуться на гладких камнях, переходим на другую сторону: вода не достает и до колен. Холодная и быстрая, обдает ледяными брызгами и норовит сбить с ног. Девочка высоко подбирает оборванное платье, но все равно промокает до пояса. Жалуется:

— Есть хочу, — киваю: мой желудок тоже давно сводит от голода.

Лес редеет, рассыпается тонкими деревцами по долине. Река здесь разлита шире, камни сменяются травой и топкой грязью.

— Я вижу дорогу! — радуется девочка, когда шар замирает. Чем ближе, тем яснее различимы столбики на каменной изгороди, отделяющей ленту асфальта от полей. Один из столбов, обмотанный куском тряпки, отмечает конец пути.

— Успели, — констатирует Нина, когда я помогаю малышке перелазить через ограду. — Еще пара минут в запасе.

Девушка курит, прислонившись к камням и запрокинув голову к звездам. Пахнет не табаком. Я выдыхаю:

— Тени, что приходят за мной. Как их отогнать? Что они такое?

— Скорее, что ты такое, — дымом в небо.

— Хватит! — рявкаю, выдергиваю сигарету и комкаю, обжигая пальцы. — Отвечай! Иначе, клянусь, я выкину, что бы ты мне ни сунула, и буду преследовать тебя, пока они не вернутся, и тогда… — она им тоже нужна. Я вижу в ее прозрачных глазах и сладковатом запахе травки: Нина убегает.

Но не сейчас, сейчас шагает вплотную, от мнимой расслабленности не остается и следа. В ребро упирается острие стилета, ноздри щекочет аромат лаванды. Девушка шипит:

— Никакие ответы тебе не помогут. Ничего не поможет, даже обереги не спрячут надолго, а цена за них… Забудь! Ты родилась такой, и этого не исправить. Пойдешь за мной — будет хуже. Есть вещи страшнее тварей, уж поверь мне, — между темными бровями появляется горестный залом.

— Тварей?… Что может быть страшнее? — голос срывается, в горле комок. Пожалуйста, не оставляй меня так.

— Люди. Люди страшнее всего, — лезвие со щелчком возвращается в рукоятку. Нина отстраняется, но я перехватываю за локоть:

— Что я такое? — на секунду кажется — ударит. Но лишь смотрит устало. Высвобождает руку, щелчком подзывает шар со шлейфом мошкары:

— Вот. Только вместо мух — твари, и их ночь длится вечность. Просто… прячься получше. Убегай. Это все, что можно сделать.

— Я… у меня не выходит прятаться. Больше нет.

— Конечно, — мягко говорит Нина. — Ты сияешь как солнце.

— Я больше не могу, — крупная бабочка бьется о свет. — Я не могу… — рассказать ей, что я наделала. — Что будет, когда я остановлюсь?

— Я не знаю. Я никогда не останавливаюсь, — Нина оборачивается на светлеющий горизонт. — Оберег даст тебе фору в пару недель. Советую переехать и держаться подальше от осевых мест, тогда твари нескоро догонят.

— Осевых мест?

— Места трагедий. Ты их чувствуешь. Тебя туда тянет.

Закусываю губу, чтобы промолчать.

Я их создаю.

— Возьмитесь за столб. Мы возвращаемся. Крепко, нет, не так, — тянет притихшую девочку за платье, заставляя стать вплотную, кладет руки поверх наших. Выдыхает заклинание. — Теперь ждем.

— Те люди, которые страшнее теней. Они знают, как прогнать их? — шепчу. Нина слишком близко. Серые глаза широко распахнуты.

— Да. Но это и я тебе скажу: вспыхнуть, сжечь дотла тварей или погаснуть самой. В первом случае придут новые. Во втором — смерть.

— Должно быть что-то еще, — я не верю тебе. Не хочу верить.

Ночь превращается в яркий день, жара обрушивается пыльным покрывалом. Под пальцами вместо ржавчины лущится голубая краска: столб изменился. Я давлюсь несказанными словами.

— Ничего нет, — девушка лезет в рюкзак. Достает слипшийся конфетный ком — грязно-зеленый, с резким запахом полыни. Отламывает два кусочка.

— Вот, это восстанавливает иммунитет после контакта с мертвыми. Съешьте, или заболеете, — девочка безропотно сует конфету в рот. Я медлю.

Подчеркнуто равнодушный тон и — пристальный взгляд. Нина врет. Кладу свою часть в карман, к оберегу.

— Серьезно? Хочешь умереть от какой-нибудь простуды через неделю? Ешь, я хочу видеть. Мне не нужны проблемы, — поднимаю брови. — О, да ладно. Ты не сдашься так просто.

Волшебница истолковала мой жест по-своему. Фыркаю. Нет, конечно не сдамся. Я скорее вспыхну, чем погасну. Нашариваю звонкую мелочь, заколку, холодную колбу… мягкий кругляш стирательной резинки. Кладу в рот. Нина не замечает подмены.

— Выспись. Станет легче, — советует, уходя. Выуживаю и рассматриваю на просвет оберег: сургучная печать с символьным узором закупоривает склянку с серым порошком. Прах. Смеюсь и кричу вслед:

— Ты ведь только ради костей и пошла туда, верно?! Не для того, чтобы освободить их! Чтобы себя защитить! — Нина не отвечает, только шаг становится деревянным. Выдыхаю, глажу хрупкое стекло. Ладно. Ладно…

Не разбивать. Не открывать. Не повредить печать. Осевые места…

— Где мы? — девочка тянет за майку. Баюкает кисть: повязка черная от крови.

Мы на парковке, среди рядов раскаленных машин.

К Нине с лаем бросается собака.

— Привет, засранец. Что-то ты совсем свалялся, — девушка гладит пса. Дворняга скулит от счастья.

— Скоро узнаем, — там, где Нина уже не раз бывала. И будет снова, если повезет. Она исчезает за воротами, мы спешим следом.

— Твою мать, — выплевываю резинку. Не считая пса, улица в обе стороны совершенно пуста. Нинин знакомый виляет хвостом, но шарахается в сторону, когда я протягиваю руку.

— Смотри. Тут ходят трамваи, — девочка бежит к остановке. — Есть мой номер!

— Покажи рану, — усаживаю ее на скамейку. Напитавшись влаги, тряпка почти сползла. — Давай перебинтую.

Отрываю новую ленту от еще мокрого подола. Теперь юбка лишилась всех маков. Быстро, стараясь не смотреть, прячу под обмоткой чудовищный порез.

— Извини. Я так испугалась, что совсем не соображала, — она вытирает набежавшие слезы, размазывая грязь по щекам:

— Почти не болит, — кривится от боли. — Как думаешь, они теперь вместе? И с папой, и той девочкой…?

— Твоей пра-пра… кучу раз прабабушкой, — от жары мысли тяжело ворочаются в голове.

— Да. Анна, Натан, Истер и мама Эйлин. Я не забуду, — серьезно говорит девочка, болтая ногами. Вдалеке появляется трамвай.

— Вот, — вздрагиваю: запястье опутывает цепочка. Малышка возится, пытаясь застегнуть замочек одной рукой. — Ты тоже не забывай.

— Это же твой подарок? Зачем ты даешь его мне? — серебряные звездочки позвякивают при малейшем движении. На некоторых кровь. Меня знобит.

— Железо прогоняет смерть. Так Нина сказала, помнишь? — железо, не серебро, но я киваю. — Браслет прогонит чудовищ, которые пугают тебя.

— Прогонит… — повторяю эхом. Смаргиваю: глазам горячо.

— Спасибо.

Трамвай подобрался совсем близко, и девочка вскакивает, читая вслух номер:

— Девять! Мне подходит!

— Ты доедешь сама? — ей всего семь. Но усталость растекается в костях, и я вряд ли смогу хотя бы встать.

— Да! Конечно! Я сто раз сама ездила, — отмахивается, перекатывает во рту конфету: то одна щека округляется, то другая. Похожа на оборванку.

— Почему? — спрашиваю раньше, чем думаю. На перепачканном лице застывает уязвимое выражение:

— Бабуля уже старая, ей тяжело ходить.

— А мама и папа?

— Мама не живет с нами, только в гости ходит. А папа…

— …умер, да? — позади нее с лязгом останавливается вагон.

Опускает ресницы. Стряхивает мусор с остатков юбки. Едва разбираю слова:

— …ма сказала: такие, как папа, не попадают на небо. Я подумала, что встречу его там, где живут привидения. Но хорошо, что не встретила, да? — из открывшихся дверей выходят люди. Поток равнодушно огибает малышку, обнявшую себя за плечи. — Там страшно… только я теперь не понимаю, где он.

— Здесь. Он будет рядом, пока ты его помнишь. Пока скучаешь, — в конце все хотят лишь иметь значение. Пусть даже для одной только маленькой девочки. — Невидимый, но… это гораздо лучше дома с привидениями и даже неба.

Улыбается дрожащими губами — кругляшек леденца уже едва заметен. Голубой взгляд теряет фокус, а потом девочка рвано кивает, коротко машет раненой рукой на прощание и успевает скользнуть в закрывающиеся створки. Я смотрю вслед, пока фигурка за стеклом не размывается расстоянием. Ложусь на нагретое дерево скамейки. Мышцы ноют. Живот сводит от голода. Надо вернуться на сорок вторую улицу, забрать сумку: внутри пропуск, без него не попасть в общежитие. Но сначала полежу пару минут, я по-настоящему заслужила. Тихонько, чтобы никто не услышал, обещаю:

— Сегодня я перестану убегать.

Летний зной обнимает одеялом. По спине ползет капелька пота. Люди расходятся, мимо шумят машины. Звуки отдаляются, тают. Еще чуть-чуть отдохну, и… Проснувшись, долго не могу понять, где я и когда. Спрашиваю время у ждущей трамвай старушки — та брезгливо поджимает губы, но выплевывает:

— Двенадцать дня.

Что?

— Какой… какой сегодня день?

— Среда, — второе июня. Господи! Я проспала весь день и ночь! Целую ночь, полную темноты, и ничего не случилось! Я фыркаю — старуха шарахается в сторону. Ха! Конечно, я грязная, растрепанная, залитая кровью. Как не забрали в полицию? Подтягиваю колени к груди. Внутренности горят, тело ломит, а в горле клубится кашель, но я хохочу, не в силах остановиться:

— Кости работают! Я не одна вижу тени! Я не одна такая, я не сумасшедшая! — часто оглядываясь, старуха семенит прочь. Я смеюсь, спрятав лицо в ладонях, и вместе со мной смеются маленькие серебряные звезды.

***

Парковка оказалась на другом конце города от общежития и улицы, где я нашла девочку и потеряла сумку. Мелочи в карманах хватило доехать до центра, дальше я шла пешком, да что там — почти летела. Я умирала от голода, пропустила смену в баре, телефон остался в могиле. Но главное — я должна была скорее вернуться к столбу-порталу.

— Даже если Нина не объявится, она явно не единственный человек, понимающий в тенях и призраках, а значит — есть смысл поспешить обратно.

После сна мысли очистились, и стало ясно, как мало она, в сущности, сказала.

— Да ни черта вообще! — я бормотала под нос, сворачивая в коридор заброшенных домов. — Что за люди, которые страшнее темноты?

Быть может, у них, как у Нины, блестит металлом знак на груди: щит из тонких пересекающихся линий? А обереги? У них тоже есть обереги, прогоняющие теней?

— Тварей. Она назвала их тварями.

Чего она боится? Стоит ли бояться мне? Нина сказала: да, но…

Я остановилась, будто врезавшись в стену:

— Нет. Я не могу так жить. Больше не могу. Она предупредила, что кости перестанут действовать через несколько недель. Этого мало.

И гораздо больше, чем я мечтала.

Сумка стояла у бордюра. Но я бросила ее посередине дороги. Внутри не хватало кошелька и плеера, а у ежедневника выдрали первую страницу с логотипом бара. Студенческое удостоверение сменило карман.

— Хочешь знать, кто я? Даже записала, — говорить вслух — глупая привычка, как и вечные прикосновения к шраму. Я разглядывала белесый рубец, впервые — узнавая.

Тогда, в центре подломившейся крыши, я ползла прочь от края, обратно к разбитому окну по стремительно складывающимся доскам. Почти успела — с размаха схватилась за раму, прямо за стеклянные зубья.

Осколок прошел между костей. Я еще ничего не почувствовала, но алые струйки уже горячо побежали по предплечью. Одернула руку — стекло отломилось. Я потеряла равновесие и упала на колени.

Боль билась вторым сердцем, и остальное пульсировало вместе с ней. Песня воробьев, далекие крики, занозы и ссадины, ветерок в прядях у висков, мерцание насекомых. Шершавость и тень, запахи пота и трухлявого дерева. Подчиняясь дрожи в кисти, по льдистым граням осколка туда-сюда скользил свет. Кровь наполнила ладонь, сорвалась каплями с пальцев. Как красиво. Как страшно.

Как красиво.

Я вдруг поняла, что крыша давно должна была обвалиться. Оглянулась.

Прямо в воздухе висели щепки и камешки, сухие листья. Облако пыли покачивалось, но не оседало, напоминая след краски в воде, когда только обмакнешь кисть. В центре дрейфовал обломок доски.

Внизу, на земле, кричали друзья. Я не видела их, но они видели колдовство. Через секунду я осознала, что чудес не бывает, и все рухнуло.

— Не просто рухнуло, — выстрелило деревом и камнем, шрапнелью из ржавых гвоздей и стекла. Амалия лишилась глаза, лицо навсегда изуродовала сетка шрамов. Миша и Эмре отделались переломами, Лизе повезло меньше всех: кирпич вбил ее ребра в легкие. Она умерла на месте.

Я сотворила это. Убила, искалечила. А сама, упав, лишь оцарапалась.

И забыла. Сначала о чуде, а после переезда — о крыше вообще. Никто не напоминал о погибшей девочке и странных рассказах остальных детей.

— Никто им не поверил, — из взрослых. Двор мгновенно пустел, стоило мне выйти на улицу. Не потому ли мы переехали?

Были ли тени до осколка? Или он открыл эту дверь?

— У меня нет ответов. Но теперь я знаю, где их найти.

Поспешно закрыв сессию, я устроила наблюдательный пункт на гараже в дальнем углу парковки. Оттуда отлично просматривался заветный столб и пыльные ряды машин, зеленая будочка сторожа у ворот и маленький красный домик Бобби, Нининой дворняги. Меня же надежно скрывали ветви росшей по соседству шелковицы. Присутствие постороннего замечал только пес.

Протиснувшись через дыру в сетке забора, я забиралась по дереву и растягивалась на теплой гулкой кровле. Тихонько, ведь каждое движение звучало барабанным боем, и Бобби, дремавший внизу, поднимал голову.

— Спи, все хорошо, — я доставала планшет и альбом для эскизов. В густой пятнистой тени страницы споро заполнялись черновыми выкройками и летящими силуэтами новых идей. Пока я безуспешно искала удобную позу, разноцветные карандаши и фломастеры норовили укатиться вниз и потеряться в палой листве между гаражами, а книги заканчивались раньше, чем мутный от жары разум успевал вникнуть в сюжет. Я постоянно отвлекалась: пропуская машины, взвизгивал старый шлагбаум, тысячи раз хлопали двери. Бобби встречал каждого водителя заливистым лаем. Горячий воздух жег глаза и набивался в легкие, с дерева падали насекомые и — позже — спелые маркие ягоды. Одинаковые дни слагались в недели, лето катилось своим чередом бесконечно долго, пока вдруг не выгорело в осень. Нина не вернулась.

Но и твари тоже. Поглаживая колбу с серой пылью, я осторожно воображала, будто они ушли навсегда. Сосуд отмечался льдинкой у груди. Я поминутно проверяла, крепко ли держит шнурок, не ослабли ли узлы. Постепенно порошок потемнел, начал собираться в гранулы и налипать на стенки. Когда стекло перестало холодить кожу, пришлось признать: каникулы закончатся.

Я по-прежнему ночами работала в баре, а спала днем. Дремала прямо на крыше, вздрагивая от лая — чтобы увидеть, как Бобби встречает не Нину. Других: мужчин, появившихся из ниоткуда или исчезающих в секунду между ударами сердца. Одинаковые из-за расстояния и черной формы, они напряженно осматривались, и я приникала к шершавому металлу и медлила со спуском — а потом не находила никого на пустынной улице. За тремя, шатающимися от усталости, мне удалось пройти на несколько кварталов вглубь частного сектора с ветхими домишками и узкими, засыпанными шуршащим гравием дорожками. Заслышав шаги, маги мгновенно оборачивались. Расправлялись поникшие плечи, в походке появлялась пружинистость. Я сжимала кулак со шрамом и сворачивала прочь на следующем повороте:

— Ничего. Нестрашно. Мне повезет, — они появлялись раза два в месяц. Думаю, многих я пропустила из-за работы: четыре дня в неделю.

— Но уволиться я не могу, это уже совсем безумие. Работа отличная. И ночью слежка заметнее, ночью… — звуки громче, прохожих меньше. Поймают сразу. — Что тогда? Просто рассказать все? — нет.

Люди страшнее всего.

Я слишком мало знаю. Нельзя довериться первому встречному. Лучше дождаться Нину.

— Она вернется, должна вернуться.

Она забрала девочкин рюкзак. Я проверила арку — метнулась в темноту, к созвездиям дыр на ржавых воротах и пустому креслу. Осмотрела закоулки на случай, если рюкзак распотрошили бродяги. Быть может, забрали с собой? Или девочка вернулась, пока я спала на остановке?

— Нет. Это Нина. И в моей сумке рылась она. Возможно, кошелек и плеер спер кто-то еще, но тот лист вырвала Нина, — уверенность разгоняла кровь до эха пульса в ушах. Заштриховав карандашом вторую страницу блокнота, я разобрала запись с утерянной: мои имя и фамилию, название училища, номер общежития, комнаты. Буквы: М.О.

— Еще Нина не хотела, чтобы я отыскала девочку. Раскусила трюк с резинкой? Поэтому не приходит? Или приходила, пока меня не было?

Четыре. Чертовых. Месяца. Я отказалась поехать к маме. Не навестила и папу. Прожарилась до костей. Меня перестали сторониться люди. Исчезла нужда оглядываться и замазывать синяки под глазами. Появился вопрос:

— Правильно ли я поступаю? — единственный собеседник прищурился, запрокинув лохматую морду. — Смогу ли перестать ждать и не жалеть потом?

Пес вяло дернул хвостом. Для Бобби ожидание было стилем жизни, и он явно не понимал, о чем я тревожусь.

Воздух посвежел. В порывах ветра зазвенело обещание холодов, я сменила футболки на свитера, спрятала в развилке шелковицы пакет с одеялом. Кончался сентябрь:

— Скоро зачастят дожди, и наблюдение превратится в по-настоящему дикое занятие, — если эта грань не была пройдена пару месяцев назад.

***

Я лежу на пледе в сгущающихся вечерних тенях, бездумно листая на планшете фотографии с чьей-то осенней коллекции: прогулы прогулами, но ради места в общежитии зимнюю сессию сдать придется. Сумерки стирают границы предметов, наполняют окна пятиэтажки напротив холодным мраком. Над дорогой за воротами давно зажглись огни, но полупустая стоянка остается неосвещенной. Злополучный столб, сосредоточие моего мира, теряется на фоне асфальта.

Я почти пропускаю. Чертов Бобби вяло тявкает во сне и накрывает лапой нос. Стон сразу тухнет в шелесте листьев, но все же заставляет поднять глаза.

У столба кто-то стоит на коленях.

Задерживаю дыхание.

Человек шевелится. Медленно, держась за бок, поднимается. Когда загорается свет, я едва не вскрикиваю, быстро закрываю рот ладонью: под его… ее руками расплывается темное пятно.

Знакомая коса, форма, движения. Нина — выжидает немного, опираясь о столб, потом выпрямляется и напряженным шагом идет к выходу с парковки.

Я скатываюсь с крыши, продираюсь через дыру и бегу вокруг забора к воротам. Чтобы попасть на улицу, нужно обогнуть пристройку, а дальше — пересечь двор. Когда я вылетаю из арки, Нина уже дошла до конца квартала и сворачивает за угол.

Медлю. Шанс на миллион, нельзя ошибиться. Если я неверно оцениваю состояние девушки, она пошлет, как в прошлый раз, и снова исчезнет, и больше не позволит себя поймать.

Вообще-то Нина может послать даже будучи при смерти, но…

— Стоит верить в лучшее.

Обернувшись, волшебница сразу увидела бы меня. Но боль сделала ее безразличной к происходящему вокруг.

Тихо. Главное, чтобы не услышала. Во рту пересыхает, сердце набатом колотится в груди:

— Идем.

Квартал за кварталом, через дворы. Там — темнее, ближе, и звуки гулко бьются о стены. За девушкой тянется цепочка черных пятен.

Частые остановки. Она прислоняется к дереву или стене и стоит несколько мучительных минут. Пора помочь? Вдруг опоздаю? Надо… Нина стонет и почти падает вперед — в новый шаг.

Через открытые окна звучат голоса, доносится бормотание телевизора, музыка. Детский смех, кого-то зовут ужинать… Нина движется в своей отдельной реальности. Невидимая, как призрак. Моргаю: мертвый ребенок у давно оставленного дома. Вздрогнув, бегу к ней.

Она пытается развернуться. Неуклюже выбрасывает кулак — скула взрывается болью. Обхватываю за плечи и притягиваю вплотную, не оставляя места для следующего замаха. Издав свистящий звук, Нина застывает, часто-часто дыша, в широко распахнутых светлых глазах плещется паника.

— Дом с привидениями, весной. Девочка в красном платье. Семья колдуньи… мы сожгли дом и шли через лес и речку, помнишь? — тороплюсь говорить, пока она не выкинула что-нибудь еще. Я не заметила кобуры, но ей хватит и стилета. — Нина! Ты должна помнить!

Облизывает белые губы. Хрипит неожиданно спокойно:

— Девочка-солнце. Конечно, помню. Отпусти.

— Ты не упадешь? — смеривает раздраженным взглядом. Отпускаю. Нина, всхлипнув, оседает на землю.

— Надо перевязать рану, — на серой футболке под расстегнутым кителем — широкое кровавое пятно. Начинаю стягивать свитер, но она мотает головой:

— Тогда меня убьет яд. Нет. Помоги дойти.

Обнимаю под мышками, рывком ставлю на ноги. Тяжелая.

— Ты сможешь идти?

— Туда. Быстрее.

Следующий двор, еще и еще. Острый лавандовый запах, сиплый шепот прямо в ухо: налево, сверни за деревом, налево, калитка, направо… вот и домики частного сектора. Чертов шумный гравий — можно не таясь загребать ботинками. Узкий переулок выводит к дороге, за ней — дикий парк, а дальше, кажется, только заброшенные склады и заводы. У меня перехватывает горло: если она потеряет

сознание, все будет кончено. Телефон валяется на гараже. Помощи искать негде. Нина дергает рукой, направляя в черноту под деревьями:

— Твой оберег еще действует?

— Да.

— Странно.

Идем просто напролом через кусты. Ничего не видно, ветки царапают лицо. Почти случайно вываливаемся на тропинку, и я замечаю проблески света среди листвы. Огоньки в ряд. Забор. Нина выдыхает:

— Калитка. Оставь меня у ка… открой и… беги, — обмякает. Я едва удерживаю:

— Зачем бежать?… — но она больше не может ответить.

Руки трясутся и горят от усталости, скользят по холодной коже формы. Хвост щекочет шею, отросшая челка лезет в глаза. Колет запястье эмблема щита. Продвигаюсь вперед отчаянными рывками, каждый отзывается вспышкой боли в пояснице. Каково же было ей… хорошо, что потеряла сознание.

Когда за поворотом тропинки показываются поляна и высокая каменная ограда с тусклыми фонарями, я осторожно кладу девушку на траву и бросаюсь к калитке. Дергаю ручку, толкаю, пинаю, давлю на кнопку звонка. В ответ ни звука. Назад! Ее правый бок напрочь мокрый, брюки тоже. Сдвинув ткань, натыкаюсь на рваные края раны — Нина стонет. Надо остановить кровь, но она говорила о яде.

— Что мне делать?!

Забор слишком высокий, гладкий, сверху щерится колючей проволокой. В калитке ни выступа, ни щели. Я кричу, пока голос не срывается в хрип. Прислоняюсь к кованной двери спиной, палец на звонке. Тихо. Лишь равнодушно шумят деревья. Сколько у нее времени?

Руки опять в чужой крови. Как в доме с могилой. Как раньше, когда нож плясал в ладонях, а он все не умирал и кричал, кричал, кричал… другие не успевали, сразу захлебывались, но последний…

Как совсем давно, крыша. Стекло.

Нет, в тот раз была моя.

Повинуясь странной идее, иду к Нине.

— Мне нужен нож.

Стилет находится в кармане кителя. Закусив губу, резким движением рассекаю шрам. Нина, не приходя в сознание, беспокойно отворачивается. Скорей.

Прижать рану к калитке, воскрешая в памяти осколок и живую темноту под ногами. Откройся!

Хлопок. Вспышка. Удар в плечо, лицом по земле, а сзади воздух сияет и целлофаново рвется, поднимается утробный вой: сирена. Я отползаю и оборачиваюсь — боже мой, до забора теперь метров пять! Нащупываю колбу… остатки колбы. Под пальцами влажно, в узлах веревки колется стекло.

— Нет! Только не это!

Поверх колец проволоки взвивается, роняя искры, вязь узоров. Расходится дальше и дальше, от пляски символов кружится голова. Шатаясь, ползу на коленях прочь. Смешно: вот тебе и беги…

Девушка лежит в прежней позе, но глаза открыты. Зрачки до краев заполяют серую радужку. Всполохи в небе красят бледную кожу в мертвенные тона, под стать ее сиреневому лавандовому запаху. Проглотив пыль, сиплю:

— Это плохо?

Она медленно моргает: да. Вой падает на октаву ниже, потом еще, мерцает в позвоночнике. Сжимаю кулак с раной.

— Звонок не работал, — зачем-то объясняюсь. Нина кривится. — В следующий раз просто брошу тебя, обещаю.

Вздыхает. Накрываю ее руки своими:

— Главное, не умирай.

Я успеваю расслышать шаги, но не пошевелиться. Нина меняется в лице. Ледяная резь опутывает шею. Я пытаюсь просунуть пальцы под удавку, когда меня дергают назад, опрокидывая на спину. Сверху вырастает фигура. Размытое движение — и тонкая цепочка вспарывает предплечья морозом и болью. Мелькает второй человек, склоняется над Ниной.

— Как она? — спрашивает затягивающий путы мужчина. Успеваю напрячь мускулы, отвоевав кусочек свободы, смаргиваю слезы: цепь, разрезая свитер, вгрызается в кожу.

— Жить будет, — после долгой паузы отвечает другой. Мужчина… нет, парень — чуть старше меня — коротко улыбается. Облегченно — Нинин друг?

— Ты ее знаешь?

Нина сосредоточенно кивает, каркает:

— Ва… лен…

— Понял, — девушку оплетает волшебная паутина. Стоящий на коленях складывает ее — из пыли и камешков, порхающих в воздухе.

— Ты можешь встать? — не дожидаясь ответа, друг Нины подхватывает на руки. От него пахнет сигаретным дымом. Вдруг вижу: не друг, брат. Пусть смуглый и черноглазый, а резкий нос гораздо крупнее, чем у сестры, но в остальном сходство разительное.

— Не бойся, — говорит он. Добавляет в рацию на плече:

— Код пятнадцать. Прием.

— Кан! Ты с ума сошел?! Еще рано отклю… не трогай ее! Надо дождаться подкрепления! — орет его напарник. — Она может быть…

Звук и сияние над оградой гаснут.

— Она связана. Позаботься о Нине, а я разберусь с ней, — парень кричит что-то вслед, но Кан лишь ускоряет шаг. Летит, будто я ничего не вешу.

— Извини за это. За удавку. Иначе нельзя. Лучше не напрягайся, тогда будет не так больно. Расскажи мне, что случилось. Быстро и честно, у нас мало времени, — я молчу. Мы минуем калитку.

— Ладно, неважно. Главное я понял. Ты маг огня.

— … кто? — цепь впивается в горло.

— Ну слава богу. Я уж было решил, что немая, — фыркает. — Серьезно, что произошло?

Я коротко рассказываю о девочке, призраках, портале на парковке. Вру, что выбросила леденец. Уменьшаю количество времени, проведенного в слежке за столбом. Он хмыкает. Я меняю тему:

— Почему сработала сирена и этот… свет… когда я дотронулась до калитки? — вокруг нас редкие фонари скорее размечают пространство, чем рассеивают мрак. За раскидистыми деревьями и под покрывалом вьюнков угадываются корпуса цехов, крытые переходы и секции огромных труб. Завод. В окнах темно и так тихо, будто случившееся у калитки мне приснилось. Далеко воет собака.

— Маг огня управляет и тьмой тоже. Защитный контур отреагировал на эту сторону твоей силы. Что ты сделала?

— Кровь… ничего больше, — и страх, и отчаянное желание, чтобы Нина жила.

— Ясно. Слушай, — Кан вдруг шепчет, — если спросят: ты раньше Нину не встречала. Это важно. Она обязана была доложить о тебе. Никто не должен знать, что она нарушила приказ. Поэтому: ты увидела, что ей плохо, и помогла. Все. Руку порезала случайно и позже — об удавку. Тронула калитку, когда мы проходили. Поняла? Пришли, — ставит меня на землю у зеленой шуршащей громады здания: плющ заплел стены по самую крышу, не сосчитать этажей. — Сможешь дальше сама?

Легкость в голове уже рассеялась. Плечо и щека ноют, горят порезы под чешуйчатыми зубьями цепочки. Делаю несколько шагов на пробу. Под ногами — разбитый асфальт, сорняки и трава в глубоких трещинах. Кан сует ладонь в листья. Щелчок. Со скрипом отворяется дверь.

Сзади из ночи выступают двое. Вздрогнув всем телом, я разворачиваюсь к ним, сердце срывается в галоп — мои тени вернулись!

И тоже вскинулись.

— Спокойно! — Кан встает между нами. — Все под контролем.

— Протокол, — невыразительно отвечает одна из теней. Выдыхаю. Нет, всего лишь люди.

Люди страшнее всего, — что, если я смертельно ошиблась?

— Она неопасна. Просто следуйте за нами.

— Почему сюда? Огненных магов необходимо доставлять к Адамону Влодеку.

— Адамон разбирается с последствиями драки на тренировке. Он может быть где угодно. Я не пойду искать. Рабинский сойдет.

Закрываю глаза и набираю полную грудь осеннего ветра.

Кан подталкивает в спину:

— Осторожней, там ступеньки.