Он с торжеством, словно хорошо решил задачу, посмотрел на мальчика, но тот нисколько не смутился и, улыбаясь, сказал:
— Я сяду подле вас, так как устал стоять. Я очень скоро устаю.
И когда сел, то продолжал:
— "Здесь", — он опять сделал ударение, — здесь, действительно, выходит так, как вы говорите. Здесь я почему-то сын лавочника, у меня младший брат и я в одежде бедняка. Однако всё это здесь, вот здесь, на земле. Но в том-то и дело, что я живу не "здесь", а "там".
Он опять подчеркнул свои слова, и я почувствовал, что у меня зашевелились волосы на голове. Очарование вновь овладело нами.
— Я ничего не понимаю, — произнёс Коля, совершенно озадаченный. — Что значит — здесь и что значит — там?
— Что понимать, — рассердился Стёпа, дать бы ему вот так, раз!.. — Он уже поднял руку, но я во время успел удержать его.
Таинственный мальчик даже не пошевелился, чтобы защитить себя, и улыбался своей загадочной улыбкой.
— Я вам объясню, — просто сказал он. — Моя настоящая жизнь есть то, что у вас называется сном. Когда-то, будучи ещё очень маленьким, я думал так же, как вы. Я верил, что живу здесь, на земле, что отец мой лавочник, что сон дан для отдыха. Но с восьмилетнего возраста я стал учиться, перечитал много книг, сам много думал и постепенно пришёл к мысли, что жизнь здесь, на земле — обман, как считал некогда обманом и сон, и всё, что снится. Подумайте, здесь я почему-то бедный, несчастный мальчик, с которым всякий может всё, что угодно, сделать; здесь почему-то у меня отец слепой и бедный старик; здесь всей моей семье страшно тяжело жить… В моей настоящей жизни, — а она начинается, когда я засыпаю, — я свободен, не страдаю, я не слабый мальчик, которого каждый может бить, оскорблять, который часто голодает со своей семьёй. В моей жизни мой отец — царь, и у него трон из золота и слоновой кости. Меня любят и лелеют. Вы видите, я не обманываю вас. Нет, вы не знаете, какая моя жизнь изумительная. Можно ли верить, что не сон, не гадкий сон жизнь здесь, на земле? Ведь у нас даже земли не существует. У нас нет ночи и никогда я не был во тьме, в моей жизни. На нашем небе четыре великолепных солнца. У нас есть горы, но они из облаков, не чёрного цвета, а белого, бархатистые, и ног не давят, когда по ним гуляешь. Там я никогда не устаю. Я выхожу часто из нашего царства с "Наставником", и любимая наша прогулка по млечному пути. Как я счастлив там! И лишь когда я засыпаю там, мне снятся тяжёлые сны. Снится земля, отец-лавочник, беднота, вы, эта гора, это море. Ах, какие у нас моря — если бы вы знали!
Он всплеснул от восторга руками; мы же сидели онемевшие, с чувством большого счастья от его рассказов, но испуганные теми вопросами, которые тут же постепенно начинали зарождаться в наших головах. О какой другой жизни он нам говорил? Разве наша не настоящая, и гора, на которой мы сидим, не существует? Разве сон и сновидения не проходят с наступлением утра? Что-то дикое и мучительно-ужасное пробежало в моей голове, но странно — душу переполняло что-то тёплое, таинственное и радостное, как будто я замёрз и теперь оттаивал. С каждым словом этого незнакомого мальчика очарование всё более охватывало меня, и мне казалось, слушая его, что между нами давно существует какая-то тайная связь; что мы где-то уже были, жили, разошлись и снова встретились теперь… Что-то похожее на любовь, на страстную привязанность зарождалось к нему, и сознание о том, что он не мой, не брат мой, не мой друг, причиняло мне страдания.
— Говорите, рассказывайте, — шёпотом попросил я, схватив его за руку, и когда он, услышав мой шёпот, посмотрел на меня, я почувствовал, как между нами сверкнуло и загорелось что-то, как искра, светлое, и жгучее, и радостное. И опять от этого на душе стало так, как будто и я, и он — долго бродили одинокие, искали друг друга и, сойдясь, обрадовались.
— Всё это очень чудно, — задумчиво произнёс Коля, но уже совсем другим голосом, чем раньше, — и вы мне кажетесь странным мальчиком. О, да, я так вас буду называть: Странный Мальчик. Но о том, что вы нам рассказали, я никогда не слыхал, не читал, и мне оно не приходило в голову. Может ли быть, — вопросил он, не то к нему обращаясь, не то к себе, — чтобы наша жизнь была сном, а наш сон — настоящей жизнью? Но ведь гора всё-таки есть и я сижу на ней. Сижу ли? Посмотрите, — он взмахнул руками, — я бью землю и это ведь наверное. Скоро нас позовут завтракать. Придёт толстая Маша. Дома есть мать и она нас ждёт. Как странно всё, что вы говорили. Как вас зовут?
— Алёша.
— Мне нравится ваше имя, — важно произнёс Коля, — но всё-таки будьте для нас "Странным Мальчиком". Я, кажется, буду вас любить. Послушайте, Странный Мальчик, я теперь сижу на горе и с вами разговариваю? Или мне это кажется?
— Вам кажется, — тихо отозвался Алёша. — Разве во сне вы так же не видите этой горы, товарищей и всё это вам не кажется настоящим? Во сне вы видите свет, хотя ваши глаза плотно закрыты; вы разговариваете, хотя не раскрываете рта; вы бегаете, а между тем ваши ноги неподвижны. Не правда ли?
— Это правда! — вскричал я.
— Совершенно верно, — подтвердил Коля. Только Стена брезгливо фыркнул и закурил.
— Вот видите, — продолжал Странный Мальчик, — и только проснувшись, вы узнаете, что оно было сном и неправдой. Для меня же обратно. Я знаю: то, что во сне со мной — есть истинная правда, и не верю тому, что есть здесь. Здесь ложь, гадкий сон, потому что жизнь должна быть счастьем, а не страданьем. "Там" же — правда, и она даёт счастье. Ах, я счастлив, когда наконец засыпаю.
Наступило молчание. Мы сидели и глядели на него, и теперь он представлялся нам совершенно иным и в другом свете. Как было дивно… Оборванный мальчик, которого мы хотели прибить, он был теперь больше, чем равный нам, и мы крепко уважали его. Своей уверенностью он точно убедил нас, что он сын царя. Разговор его соответствовал его сану, и нисколько не казалось уже неприятным; что он босой. Глядя на него, мы находили его всё более милым, а черты лица благородными, возвышенными.
— Скучно что-то очень, — произнёс Стёпа, зевнув и перевёртываясь на живот. — Нет, я уже пойду, — он неожиданно вскочил на ноги, — а то мне худо от батьки придётся. Даром только, прибег сюда.
Он постоял подле нас, видимо колеблясь, поглядел на солнце, с азартом почесался, совсем было уже тронулся, чтобы идти, как опять обернулся и, обращаясь к Странному Мальчику, произнёс с насмешкой:
— Так ты, стало быть, чёрт, теперь будто спишь?
— Я сказал, — ответил Странный Мальчик.
— Чудно что-то очень. Ну, а я то как, значит, по твоему: взаправду здесь или тоже сон твой?
— Вы, может быть, и существуете, но для меня вы — сон.
— Так… — зловеще произнёс Стёпа, — ну, а как я тебя вот этак тресну кулаком по этому месту?
У него загорались постепенно глаза, и руки сжимались в кулаки.
— Будешь ты кричать или нет?
— Я никогда не кричу, когда меня бьют. Мне, правда, от ударов больно, но я знаю, что никто меня не бьёт. Оттого и не кричу.
— А ну, попробую! — с жестокостью произнёс Стёпа, приблизившись к Странному Мальчику.
Тот даже не сделал движения, чтобы защищаться. Коля с любопытством смотрел, ожидая, что будет. Я только в волнении протянул руки. Но в это время Стёпа размахнулся и изо всей силы нанёс Странному Мальчику удар по лицу. Я крикнул от ужаса. Алёша покачнулся, с жалкой гримасой-улыбкой посмотрел на нас, провёл рукой по лицу, и опять уже сидел ровно, не издав ни звука.
Мы все молчали.
— Какие гадкие сны бывают, — прошептал Странный Мальчик.
— Я тебя дойму, — озверев, диким голосом вдруг крикнул Стёпа, — ты у меня закричишь!
— Ну, ты, — не дам больше, — сурово вмешался Коля и, обращаясь к Алёше, с важностью сказал:
— Странный Мальчик, вы выдержали с честью испытание и теперь я верю вашим словам. Хотите быть моим другом?
Алёша улыбнулся ему. Я же страдал и наслаждался счастьем. Стёпа всё стоял нахмурившись и исподлобья глядел на нас.
— Ну, и чёрт с вами, — вырвалось у него с досадой. Он плюнул и убежал.
Солнце стояло уже почти над головой и безжалостно жгло нас. Сверху как бы спускался огромный шар, наполненный жаром, а вдыхаемый воздух казался густым, нездоровым. Раскалённое серебро моря стояло неподвижно, а посреди него, как человек в пустыне, еле передвигалась лодочка. Слева отчётливо вырисовывалась невысокая церковь слободы и над крестом её летала стая голубей.
— Хочешь играть с нами? — спросил Коля у Странного Мальчика. — Но раньше я поведу тебя к нашему "ключу", где мы умоемся. Жарко очень.
— Я никогда не играю.
— Как не играешь, — вмешался я, — разве можно не играть?
— Я не люблю играть, — повторил Странный Мальчик, — я люблю думать. В игре нельзя быть свободным. Всё мешает, и от всего зависишь. Когда же я думаю, я совершенно свободен. К тому же игра утомляет и вместо удовольствия испытываешь слабость. Я очень слабый.
— О чём же ты думаешь? — спросил я с любопытством.
— Обо всём. Я сидел на скале и глядел на море. Лучшую радость ведь получаешь благодаря глазам. Я сижу неподвижно, и всё само, без моего усилия, входит в меня. Не только входит, но как бы просит разрешения войти. Я открываю глаза, и вся прекрасная даль входит в меня. Какое море ни широкое, но всё же сжимается, чтобы уместиться в моих глазах…
— Как у тебя умно всё выходит, — с жаром перебил я его.
Он улыбнулся и продолжал:
— Пролетит птица, но и она моих глаз не минует, на миг войдёт и полетит дальше. Самое большое и самое малое входит в меня и радует. Нужна ли мне игра?
— Но тебе не хочется бегать, кричать, охотиться? — спросили мы оба жадно, в один голос, всё более поражаясь тем, что слышали от него.