Ярко, с мучительной болью, в какой-то недосягаемой рамке блеска и прелести вырисовывались перед ним и этот полный жизни гусар, и итальянка. Под впечатлением таких мыслей Карташев говорил Шацкому:
- А ты знаешь, когда мне было десять лет, меня тоже требовали в пажеский корпус.
- Ну и что ж?
- Мать не пустила.
- Напрасно.
- Теперь бы я уж был...
- Обладателем итальянки...
- Я не желаю ее.
- Не желаешь? А ну-ка, посмотри мне прямо в глаза, как матери посмотрел бы... Стыдно, Тёма, ты научился врать...
Однажды Карташев попросил у Шацкого денег.
- Сколько? - спросил тот.
- Пятнадцать.
- Зачем тебе столько?
- Мне надо... билет в театр...
- Я тебе возьму.
- Да что ты мне, опекун, что ли?
- У меня мелких нет...
Шацкий и дальше стал давать по мелочам, - водил его с собой в театр, но от выдачи на руки более крупной суммы под разными предлогами уклонялся.
Однажды Карташев, чтобы избавиться от неприятной и постоянной зависимости, начал настоятельно требовать двадцать пять рублей.
- У тебя теперь есть мелкие...
Шацкий замолчал, поднял брови и с соответственной интонацией спросил:
- Ты знаешь, сколько ты уже взял?
- Сорок рублей... Двадцать пять на рождество, а пятнадцать, как получу, отдам.
- А жить на что будешь?
- Не твое дело, - покраснел Карташев.
- Конечно... но дяде ты написал бы?
Карташев молчал.
- Если ты напишешь дяде, я дам тебе хоть сто рублей.
- Я не желаю больше с тобой разговаривать.
- Я должен тебе сказать, мой друг, - вспыхнул Шацкий, - что ты делаешься окончательно несносным.
Приятели поссорились.
Шацкий оделся и ушел. Перед уходом ему надо было что-то взять там, где сидел Карташев, и он, протянув руку, сухо сказал:
- Извините.
Со дня на день Карташев ждал повестки из дому, и чего бы ни дал, чтобы получить ее сегодня и, выкупив вещи, неожиданно явиться в театр и сесть в первом ряду кресел, назло Шацкому.
Но ни повестки, ни денег не было.
Пробило восемь часов. Шацкий, очевидно, в театре и теперь окончательно не придет. Надо достать денег и идти в театр, - надо без рассуждений. Висело на вешалке только осеннее пальто, которое, при общем закладе его вещей, забраковал Шацкий.
Карташев взял пальто, чтобы заложить в первой попавшейся кассе ссуд, но неожиданно встретился в передней с Корневым.
- Васька! Какими судьбами? - обрадовался Карташев.
- Да вот, к тебе. Билет на завтра в "Гугеноты" брал... Ну, думаю, чаю напьюсь.
Карташев повел Корнева к себе.
- Ты что ж сегодня не в оперетке?
Карташев весело улыбнулся.
- Я больше к Бергу не хожу.
- Вот как. Чего ж это?
- Надоело.
- Очень рад за тебя. Я никогда не мог понять этого влечения. Ну, я понимаю еще оперу, драму: там есть чем увлекаться. Но что такое оперетка? ведь это просто балаган, даже физического удовольствия нет. Я понимаю... ну тех, гусаров, им доступно все это, а ведь вы облизываетесь только...
Лица Корнева побледнело и перекосилось: он смотрел и едко и смущенно своими маленькими заплывшими глазами в глаза Карташева. Но в голосе его было столько убежденности, искренности и благорасположения в то же время, что Карташев не только не обиделся, но под впечатлением всех своих неудач ответил:
- Да, конечно.
- Ты скажи, ты был хоть раз в опере?