Прошлым днем
Ситуация в подвале мясокостного комбината.
Чарли и Глу, приближенные господина Танита, сидели за бухгалтерским столом и считали выручку. Мятые номы сладко шелестели в ловких пальцах Чарли, а пыль, слетающая с них — пахла возможностями. Чарли — одноглазый гарзонец с могучей прической в стиле «взлетка истребителя», отчитывал пачки по сто номиналов. Глу, комично мускулистый фуг, аккуратно обтягивал стопки синими резинками.
Сам господин Танит в это время подтягивался на турнике, который был привинчен под самым потолком. По его напряженному лицу катился драгоценный пот тенебрийца. Крупный и блестящий как ювелирные украшения. Для палочников фитнесс был неприличным времяпрепровождением, но господин Танит обожал любоваться на свою развитую трапецию.
— …сорок три, — свистел он, опускаясь. — Сорок четыре…
— Семьдесят два, семьдесят три… — бормотал Чарли.
— Ты неправильно считаешь, — зудел Глу.
— Что значит неправильно? Я кладу купюру на стол и говорю число. Потом следующую купюру и следующее число. Что, бля, тут может быть неправильно?
— У тебя большие пальцы, ты постоянно по две захватываешь. Дай лучше я посчитаю.
— Я тебе говорил, фугский карлан, как только досчитаешь без запинок хотя бы до десяти, я дам тебе считать мелочь. А пока заткнись и не мешай мне. На вот четки, иди тренируйся.
Оскорбленный Глу взял деревянные кастолические четки с маленьким стальным крестиком и завалился в кресло. Цифры — его давние враги, скрывались в лакированных бусинах.
— Раз, — начал он неуверенно. — Два. Хм. Три?
— Пятьдесят шесть… Пятьдесят семь…
— Тридцать три, тридцать четыре…
Эту математическую идиллию прервал звонок радио-замка. Чарли, не переставая считать, взял трубку и рявкнул:
— Кто это? Что?! Я, бля, сейчас нажму кнопку, и вам за спины сбежится десять злобных парней с железными аргументами против розыгрышей. Ты поняла меня, идиотка? Нет, господин Танит ничего такого не заказывал! У него есть свои…
Чарли отнял трубку от пельменного уха и раздраженно жахнул ей об станцию.
— Что там? — спросил Глу, обрадованный, что есть законный повод отвлечься от самообучения.
— Да че-т я даже не знаю, — Чарли отложил деньги. — Какая девка сказала, что пришла убрать номер. А потом… Босс, вы проституток не заказывали?
— У меня есть свои, — негромко ответил Танит, продолжая упражнения. — Расслабься, Чар, это опять дети рабочих развлекаются. Ты их лучший друг.
— Не знаю, — протянул гарзонец. — Какое-то у меня херовое предчувствие. Глу, иди проверь камеру.
Тот сорвался с места как мяч после пинка и улетел в соседнюю комнатушку. Там стоял монитор, передающий видеозапись с улицы. Перед железной дверью никого не было. Ни детей, ни проституток, ни торчков. Ни детей-проституток-торчков.
— Все чисто, — крикнул он.
— Я все равно отправлю кого-нибудь, — Чарли достал мобильный телефон. — Уборка номера, б-лин… Дети рабочих про такое в жизни не слыхивали.
— Семьдесят один, семьдесят два…
Некоторое время гарзонец слушал гудки, озабоченно поглядывая на открытый сейф.
«Абонент не отвечает».
— Где этот Лашанс… Не дай Господь, они там снова раздавили кегу в шесть вечера.
— Камера сдохла! — закричал Глу.
После этого Чарли Вайту, начальнику охраны господина Танита все стало более-менее понятно. Конкуренция — штука такая.
— Босс, собирайтесь, сваливаем, — сказал Чарли, деловито сгребая деньги в спортивную сумку. — Сейчас я вытащу наличку из сейфа и валим задами. Босс слезайте, это не шутки.
Но Танит прилип подбородком к железной перекладине.
— Я не могу, — просипел он.
— Дело воняет хером, босс, прыгайте!
— Я не могу пошевелиться, кретин! — сдавленно крикнул Танит. — Меня что-то держит!
— Глу!
— Че?
— Неси гаечный ключ, быстрее! Эти суки привели волка.
До креплений было не достать. Чарли пришлось повиснуть на своем работодателе и тот замычал от гнева и напряжения.
— Сейчас все будет, босс, потерпите, — обещал гарзонец, пытаясь дотянуться до болтов, которыми был прикручен турник.
Чертово кольцо постоянно срывалось. Глу подбежал и принялся карабкаться на Танита как голодный кот. Тот закричал сквозь зубы.
— Да ты неправильно делаешь, дай покажу! Сейчас, босс, одну минуту!
— Слезьте с меня, уроды! А-а-а-а!
В этот момент внутренняя дверь аккуратно распахнулась. Странность была в том, что открылась она со стороны петель. Те разорвались как бумажные, и со стены посыпалась известка. Тогда в одно из убежищ господина Танита вошла белоснежная фигура, странно изуродованная сферическим горбом; глубокий капюшон медленно качнулся слева-направо, а потом уставился на виноградную гроздь из тенебрийца и его старпомов.
— Ты опять неправильно открыл дверь, — сказала девушка, обращаясь неизвестно к кому. — Черт. Похоже у них численный перевес.
— Что за придурки, — раздался бесплотный голос. — Сними их.
Сверкнули жемчужные стволы и стройные ножки. Чарли и Глу, приближенные господина Танита, встретили быстрый, но крайне непрезентабельный конец. Обоим продырявило черепа, и они шлепнулись на пол застыв в глупых позах. Гаечный ключ сиротливо звякнул, вылетев из омертвевших пальцев.
Сам господин Танит, успевший намочить спортивные штаны, ощутил подбородком вибрацию железа. И вот его уже подняли над полом вместе с вырванной перекладиной. Медленно протащили коленями через коридор к потайной двери. Намеренно проволокли по вверх лестнице, чтобы тело ощутило каждую ступеньку. И оно ощутило. Впереди же был закрытый на карантин вспомогательный цех, полный крыс и заразы. Миазмы гнили здесь буквально сжигали легкие. Грызуны возбужденно пищали. Их крохотные мозги как будто озарила догадка, что скоро здесь будет чем полакомится.
Огромная костерубка ожила в этом омерзительном сумраке, словно призванный дьявол. Зубастые жернова увеличивали обороты, в них падали неосторожные жильцы. Целые семьи, свившие гнезда в неудачном месте, тут же превратились в фарш механической обвалки, категория «В», полнома за килограмм. Образ шкворчащих котлет мгновенно овладел фантазией господина Танита.
— Деньги, — хрипел он. — У меня есть деньги. Я отдам все. Сведу с полезными людьми. Не убивайте.
Он висел над жерлом костерубки. Барабаны смазала крысиная требуха, но те продолжали греметь и скрежетать. Барбаны созданы были молоть, дробить, превращать сущее в пасту. Каждая секунда без новой жертвы расходовала их потенциал.
«Ты знаешь тенебрийца по имени Тутмоз Гисбуди?», — спросил Танита его собственный мозг.
— Нет, — неслышно сказал он из-за грохота. — То есть я его знаю, но косвенно, я никогда с ним не встречался!
Неведомая сила отпустила его, и тенебриец с душераздирающим воплем повис на вытянутых руках. Железная перекладина прочно держалась в воздухе, но могла в любой момент снова поверить в гравитацию.
«К тебе сегодня приходил кто-то необычный?»
— Нет! Сегодня вообще никого не было, мы не работаем по четвергам!
«А если очень-очень хорошо подумать?»
— Да хоть трижды хорошо, никто кроме вас не приходил!
Это была правда.
— Слушайте, если я кому-то перешел дорогу, я этого не хотел. Я готов отдать половину бизнеса, только не убивайте!
Молчание.
— Ну… Забирайте весь! Слышите? Весь! Ну это же не прошлый век, что за гангстерские войны?! Мы с вами деловые люди! Я пригожусь!
Молчание. А потом:
«Сколько раз?»
— Что?
«Сколько раз подтягиваешься?»
Господин Танит был ошарашен этим вопросом, но немедленно выпалил:
— Девяносто шесть! Мой рекорд — девяносто шесть!
«Сделаешь сотню, я тебе отпущу. Не сделаешь — тоже отпущу. Но есть нюанс».
Тенебриец мгновенно уловил суть этого самого нюанса и принялся выполнять условие.
«А, а, а! Делай как полагается. Без рывков. Ноги перед собой. По-о-олная амплитуда».
Да к то же эта девка такая? Господин Танит был измучен страхом, но количество адреналина в крови и обострившаяся жажда перепробовать все радости земные, придали ему сил. Упорно вел он свой подбородок вверх, касался турника, и опускался вниз, полностью распрямляя руки. Раз за разом, раз за разом. Последний десяток дался ему с таким трудом, что отчаянье почти овладело Танитом, однако… Победно взревев, превозмогая жжение и судороги в мышцах, он таки добил сотню и обессиленно повис.
— Я справился, — простонал он. — Пощади.
«Н-еа», — был ответ. — «В конце слишком быстро сдал вниз. Не считается».
И с драматичным, но коротким «А-а-а…», сутенер и наркоторговец, упал в костерубку. Его смерть не была особенно зрелищной. Жернова мгновенно размололи худое длинное тело, словно одну большую макаронину. Через тридцать секунд из выходного отверстия выползла колбаса лаково-блестящего фарша. Она свернулась кольцом на вершине кучи созданной крысиными тушками, и начала медленно сползать вниз. Даже этот кровавый паштет сам по себе выглядел крайне недовольным.
Слишком вероломно. Слишком.
Костерубка медленно остановилась.
— Вот кондом, — выругался Бритти. — Действительно сделал сотку! Теперь я выгляжу глупо.
— Ты никак не выглядишь, — Спотти смотрела на омытые кровью жернова. — Тебя вообще не видно.
— Не умничай! — огрызнулся горб. — Вы посмотрите какая остроумная! Так и порежешься. Ладно. Как я и предполагал, этот пестрый гомик дал нам тухлый след, а сам сейчас наверняка занят чем-то перспективным. Неважно. Найдем его завтра.
— Почему завтра?
— Это представление меня вымотало… Было весело, но теперь я чувствую, как Шторм смотрит на меня. Внимательно смотрит. Еще один фокус и я рвану по шву.
— Ты собрался спать?
— Да. Затаись где-нибудь… Хоть здесь же в подвале, он честно нами захвачен. Гангстерские войны, пиф-паф. Все, я спать.
Спотти осталась одна, с шариком мраморной плоти за плечами. Она вздохнула, и принялась спускаться по железной лестнице.
Почти в это же самое время писатель-беллетрист Никтей Зайло сидел на своей кухне и жарко дискутировал со своим хорошим другом Лайаром Тинто. Тема спора была: есть ли у волков будущее и можно ли считать их новой ступенью эволюции. Никтей считал, что все носители болезненного дара — обречены и естественным образом загремят в ящики во время нового пробуждения. Каковое пробуждение несомненно нагрянет, потому что в мире есть только отливы и приливы, рассветы и закаты, короче разнообразные фрикции. И смысл их в том, что ни одно состояние не длится вечно.
Тинто от злости вгрызался в стакан, и неистово парировал речами, в которых волкам отводилась решающее место. Именно они, страдающие чудотворцы, высосав силу Шторма по капле, разгонят его, как лодочник веслом разгоняет туман.
— Каким веслом? — брюзгливо спросил Никтей, доставая из-под стола новую бутылку. Пустую он элегантно выбросил в раскрытое окно. — Веслами же гребут. В крайнем случае им можно ударить по голове. И вообще, все это поэзия, а поэзия, как известно, — мусор. Тебе привести статистику самопроизвольной гибели волков? Я приведу… Ты наливай пока, а я приведу.
Он поднялся и уверенно двинулся по заставленной табуретками кухне. Временами у Никтея случались литературные вечера, на которые приглашались редакторы, литераторы, журналисты и проститутки. Никтей заставлял последних давать устные рецензии на статьи и главы, чтобы все могли увидеть реакцию глубинного народа на свое творчество. Ведь как известно, тот кто расшевелит лежачего — тот говорит голосом бога. Самый унизительный и болезненный секс, и все его девиации, не производили на девушек такого впечатления, как эти вечера.
В углу, на сдвинутых вместе стульях, спал неизвестный. Он завернулся в подраную простынку и сладко похрапывал. В этом не было ничего странного, кто-то постоянно засыпал в квартире Никтея, не в силах перебороть гостеприимство хозяина.
На самом деле никакой статистики он, конечно, не вел. Писателю просто понадобилось в уборную. Однако Лайар старательно разлил водку, и готов был обрушить любой график, и гневно ссыпать в мусорное ведро любые числа.
— Разумеется многие из них погибают! — объявил он, когда Никтей уселся на свое место. — Волшебники пока не в силах нащупать ту границу, определить потолок, за которым сила перестает подчинятся им. Но это вопрос времени! Ближайших лет. И когда они возьмут каждый по способностям, и соберут всю эту силищу вместе, катаклизм никогда больше не пересечет берегов.
Никтей на вдох опрокинул стопку и снисходительно улыбнулся.
— Ты хоть раз говорил с кем-нибудь из них? Не с гадалками из Радуги, а с настоящим волком, который не вылезает из-за тренажеров, что бы его внутренности не выстрелили серпантином из задницы? Они все кончают одинаково. Превращаются в полуподвижные горы мускулов, а потом все это наслоение мышечной ткани тяжело, невообразимо мучительно, с треском и хрустом начинает разрывать Шторм. Потому что власть, любая, — дешевый наркотик. Нет ничего ужаснее потери божественности, когда твои солнечные крылья начинают отсыхать, превращаться в куриные порхала. Поэтому волки никогда не сдают назад. Волки так же не ищут границ. Если у них есть возможность хорошо питаться и наращивать мускулатуру, они ровно этим и занимаются до самого конца. И все они, как и любой наркоман, истеричны, подозрительны и постоянно злы. Хрена с два тебе они объединятся: моментально перебью друг друга из зависти.
Лайар закусил лепестком соленой капусты и покачал головой.
— Ты это сейчас сам придумал.
— Вовсе нет, — Никтей разлил по новой. — У меня есть поклонница в Отвесном. Натуральная волчица. Писала мне письма у меня же на столе, не выходя при этом из дома. Такая, понимаешь, демонстративная особа. Держит сеть тренажерных залов и точки сбыта стероидов для начинающих. То, что я тебе сейчас рассказал, это почти один в один ее слова.
— Но она-то… Она-то держится? Не пытается взять больше, чем нужно?
Неизвестный вдруг забормотал во сне, потом перевернулся на другой бок и смолк. За окном визгливо отчитывали какого-то Гайсика. Лениво каркали вороны.
— Она говорит, что это дается ей с большим трудом. Практически же, ее мышечная масса продолжает расти. Нет-нет, да и пожмет две сотни. Только моргнет, а на грифе уже двести двадцать. У нее нет друзей, нет любовников, всех она считает либо безнадежными клопами, либо конкурентами. Книги и железо — все что осталось у этой несчастной женщины. Она призналась мне, что боится. Что ее в конце концов ждет то же самое, что и остальных взлетевших слишком высоко.
— Это все конечно неприятно, — согласился Лайар. — Но ведь фармацевтика не стоит на месте. Уже есть седативные препараты, которые помогают волкам себя контролировать.
— Ерунда. Витаминки. Ты послушай, что приходиться контролировать: Шторм! Как?!
— Это просто малоизученное атмосферное явление. Все в природе подчиняется правилам. Научились ведь контролировать дожди.
Никтей откровенно расхохотался. Лайар враждебно смотрел на его конвульсии. Будучи лонгатом он, тем не менее, не испытывал никакого пиетета перед тенебрийцами. Журналистика сделала из него космополита в том смысле, что Тинто не делал различия между задницами, в которые ему приходилось ввинчиваться угрем по долгу службы.
— Контролировать дожди? — Никтей обессиленно навалился на подоконник и высунул руку из окна. — Что общего у спички и лесного пожара? Что общего у фонарика и солнечной колесницы, что едет по небу? Шторм — это ни влага, ни ветер и ни молнии. Это разумное существо невычислимой силы, которому мы — отвратительны.
— Штормист, — Тинто с пренебрежением грохнул стаканом. — Штормист, мистик, старая одуревшая сплетница. Ты меня специально провоцируешь этим религиозным бредом?
— Между прочим Церковь Шторма — лучшая религиозная шарашка, о которой я только читал или слышал, — засвидетельствовал Никтей, облизывая губы после сочной шпротины. — Какой там кастолицизм, какие там Предтечи, какие Зеленые Великаны или говорящие призраки непонятных баб. Да, я штормист. Называй меня так, если хочешь. Я глубоко убежден, что именно лиловые капюшоны — лучшие фанатики всех времен и народов. Знаешь почему?
— Потому что у них в церквях принято бить людей электричеством? — предположил Тинто.
— Какова, по-твоему, истинная задача любой религии? — ответил Никтей вопросом на вопрос.
— Ну… Х-ак!.. Хорошо идет… Поддерживать корпорацию, которая ее разработала. Идеологические конструкты и тезисы удобные для высшего духовенства и его партнеров и все такое. Независимая от государства форма бизнеса с бесконечными послаблениями в юридическом поле.
— Так, — писатель взболтал остатки водки и налил каждому до половины. — Сейчас. Ты пока подумай еще, подумай.
В два гигантских шага Зайло настиг холодильник, вынул из его божественно-прохладных недр последнюю бутылку и давно отчаявшееся яблоко.
Тинто, хоть и находился уже в предунитазном состоянии, одобрительно кивнул и бутылке, и легкомысленному яблочному закусону.
— Тьфу ты черт, — медленно вымолвил он. — Вечно с тобой нажрешься в слюни. А мне завтра ехать на патриотическую пресс-конференцию в КомТен. Заблюю я им там все, — предположил он без всякого, впрочем, сожаления.
— И правильно, — одобрил Никтей, выбрасывая пустую тару в окно.
Ретро подпрыгнул, уворачиваясь от брызнувших осколков, и посмотрел наверх. Раскрытое окно на девятом этаже. Кажется ему туда. Топ-топ-топ… З-зараза, лифт не работает.
— Ну так что. Подумал?
— О чем? А… Ну что ты из меня тянешь эти простодушные афоризмы? Что тебе, про свет рассказать в душе каждого? Про «не убий, не выпий»? Надоел. Мы вообще-то начали с волшебников, но ты присел мне на уши со своими ненавидящими штормами. Циклонами-маньяками. Бурями-террористами.
— Нет, все не то, — Никтей покачал головой. — Истинная, непроизносимая вслух цель религии — это вызвать у людей к себе отвращение! Посеять в них сомнение в божественном совершенстве. Кормить людей таким отборным бредом, пытать их умы настолько нелепыми противоречиями, выставить местного бога до такой степени невменяемым психопатом, чтобы никто в здравом уме к церквям не подходил ближе, чем на километр! И вот когда большинство потребителей перейдет в фазу активного скептицизма, и воспитают себя хозяевами собственных жизней, тогда религия оканчивает свое благое дело и умирает. С внушением ужаса и враждебности к Шторму, лиловые капюшоны справляются просто великолепно. Хотя, имея за спиной мифологию, можно сказать, вчерашних дней, это не так уж и сложно.
Лайар только покачал головой в том смысле, что: «вот несет».
— Веками! — вскричал Никтей. — Целую эпоху Шторм держал нас в глубине земляных кучек, именуемых континентами. Что эти континенты по сравнению с Общим Океаном? Пятна гумуса, заселенные паразитами. Для него, высшей формы жизни, мы — оскорбительная карикатура на разумных существ. В своей мудрости Шторм предвидел, что люди принесут миру только горы мусора и трупов. И что же? Стоило только ему отступить, чем мы занялись? Начали гадить в воду! Срать туда всем, чем только можно. Вода все смоет.
Тинто потер глаза пальцами.
— Ну хорошо. Пусть. Высшая форма жизни. Deus omnipotens. Дающий и забирающий. Но почему он так взвился именно на фугов? Остальные пережили время бурь плюс-минус успешно, а Фугия похожа на военный полигон, которым, собственно, и является. По твоей логике, Шторм должен был трепать всех одинаково.
Зайло лукаво улыбнулся, соскальзывая с собственной ладони, которой подпирал голову.
— Пути Шторма — неисповедимы, — он откусил от яблока и передал его товарищу.
Лайар вгрызся.
— Ну-ну, — проговорил он жуясь. — Вот к этому вы все и сводите каждый раз, когда сочинять больше не в состоянии.
— Отчего же? Сочинить я могу все, что угодно. Например — вот. Фуги — семена зла, которые могли дать такие всходы, что даже аквитаникам мало бы не показалось. Не зря же есть свидетельства, что до времени бурь, карлики были самой развитой цивилизацией. Ты видел фотографии их бункеров? Они строили циклопические подземные сооружения в то же самое время, когда твои предки еще плясали с пальмовыми листьями на жопе. А мои — вступали в эпоху феодализма. Если б Шторм вовремя не загнал фугов под землю, они бы возвели сверхтехнологичное фашистское государство, а всех остальных, — пятьдесят на пятьдесят, — угнали в рабство и поставили к стенке.
— Ну понес.
— Ты сам начал, пеняй. Я лишь хочу сказать, что вы, люди рациональные, рациональны настолько, что ждете от муравья понимания замыслов мальчишки с увеличительным стеклом.
— Так может Шторм просто играется? — журналист без стеснения доел яблоко. Он не стал выкидывать огрызок в окно, но аккуратно затолкал его в банку для окурков. — Как этот мальчишка.
— Возможно. Однако даже мальчишкой не всегда движет одно лишь озорство. Иногда он хочет понять свое отношение к жизни и смерти. Разобраться в своем отношении к абсолютной власти над слабыми. Я думаю, что Шторм, хоть и суров, но справедлив. Сейчас он размышляет о чем-то, но, когда решится — настанет новая эпоха разрушений. Великий покарает следующий континент, тех, кто зарвался. Тех, кто опасен для других и самих себя… А волков? Их он уничтожит всех до одного.
— Да почему же?! — с пьяной досадой воскликнул Лайар. — Они же ничего не крадут у него. Он сам… Как это сказать на твоем языке храмового маньяка… Он сам их помечает! Сам прорастает в людях как сорняк. Нагнивает как раковая опухоль. И сам же их за это карает?
Никтей Зайло поднялся, вырастая словно вампир из тени. Он театрально расставил руки, и провозгласил:
— Опять же — ты ничего не знаешь мой друг. Ты путаешь шизофреников и проходимцев из Радуги с людьми, которые любят Болезнь, радостно принимают ее, холят, лелеют, кормят опухоль собственной плотью. И это вместо того, чтобы благородно покончить с собой! Мир полон штормовых ангелов. Они находят самых злых и бесчестных и метят их — это правда. Но не для того, чтобы польстить им! Это предупреждение! Это — знак! Приговор! Уходи из этого мира! — гласит он.
— Зачем тогда давать больным силу? — Лайар в полном одурении отер набежавшую слюнку. — Почему болезнь убивая людей одновременно делает их сильнее?
— Как я уже говорил, — сверкнул глазами Никтей, — Шторм — справедлив. Без одного не бывает другого. Прикосновение ангелов несет смерть, но, одновременно, передает и частицу божественности. Как ей распорядиться? Решает умирающий. Но всегда это — Зло. Люди привычны к нему. Злобу легче накапливать, легче направлять, словно лазерный луч. И она горит красным, хорошо заметным огнем. Потому Великий карает зарвавшихся уже сейчас. Кроваво. По делам их…
Никтей обессиленно уселся на стул.
— Набрехался? — сочувственно спросил Лайар. — В глотке поди мешок с песком. Давай чаем что ли переложим?
Секунд тридцать писатель молча глядел в пожелтевший от курева потолок.
— А давай!
В этот момент в дверь позвонили.
— Кого еще Шторм принес, — зевнул Лайар. — Ты кого-то ждал сегодня?
— Решительно никого, — возразил тенебриец. — Опять у людей похмелье. Поправляться пришли.
— Мы все выжрали?
— Все.
— Неудобно получается.
— Ничего, ничего, чаем будем поправляться. Запусти там, если не трудно… Может у них с собой есть.
— И то верно.
Дверь в квартиру Никтея никогда не запиралась. Кроме пустых бутылок и бесконечных табуреток красть тут было нечего. Все гонорары и донаты немедленно пропивались или пускались на благотворительность для обездоленных молодых девушек. Поэтому Лайар, оттягивая пальцами пропотевшую футболку, крикнул в прихожую:
— Войдите! Не заперто!
Ручка клюнула вниз, дверь раскрылась и на пороге возник Ретро. Улыбчивый, неотразимый и немного запыхавшийся.
— Добрый вечер, — сказал он. — Здесь проживает Никтей Зайло? Писатель.
— Здесь-здесь, — подтвердил Лайар. — Только он в сейчас в говно. Вы его знакомый?
Не дожидаясь ответа, журналист прошел к раковине и принялся набирать в чайник воду. Ретро снял обувь и ступил на липкий линолеум. С него чуть не слетели носки, но детектив смог-таки добраться до кухни.
— Да как вам сказать, — ответил он, глядя на спящего Никтея, — никогда его прежде не видел. Но хотел задать пару вопросов.
Уронив голову на столешницу, писатель умиротворенно выдыхал ядовитые пары.
— А, вы поклонник, — догадался Лайар. Он какое-то время возился с конфоркой, от чего на кухне явственно завоняло газом. — Ну его совсем, — сообщил он, оставляя чайник в покое. — Минералку будете?
— Не откажусь.
Ретро сел на табуретку у двери и поглядел на человека, спящего под простыней. Раздался протяжный стон, и юноша лет восемнадцати отрывисто произнес:
— Голова. Больно.
Деликатно отведя взгляд, Якоб сосредоточился на Лайаре и успел поймать холодную бутылку. Он тут же вылакал ее и сказал:
— Благодарю. Вижу, что мастер действительно перебрал. Извините за неуместный вопрос, а вы давно с ним сидите?
Журналист плюхнулся на драное кресло, и тоже пригубил воды.
— Нет. Часа два или три. Когда я пришел тут уже топор можно было вешать. У Ника сейчас творческий кризис… Чтобы его преодолеть нужно очень много пить, сами понимаете.
— Понимаю, — с готовностью кивнул Ретро. — А никто больше не заходил? Кто-нибудь… Неожиданный.
— Вроде вас?
— Да, вот так же, с бухты барахты, на ровном месте, ни с того ни с сего.
— Нет.
— А этот юноша? — Ретро кивнул в сторону простыни. — Вы его знаете?
— Первый раз вижу. Когда я пришел, он уже был тут. Ник сказал, что это его муза… Послушайте, кто вы все-таки будете? Такой.
— Я частный детектив, — признался Якоб. — Ищу пропавшего человека. Мною была получена информация, что пропавший и господин Зайло могли быть косвенно связаны. Поэтому и пришел.
Лайар выпятил нижнюю губу.
— Ничего себе, — он повозился в кресле. — Чего-чего, а расследований у нас тут еще не было.
— Я могу взглянуть на этого молодого человека?
— Не знаю, — озадаченно сказал Тинто. — Наверное. Раз такое дело.
Якоб благодарно кивнул и подошел к спящему. Он подумал про себя, что фигура спящего, сокрытая простыней, вызывает чувство несообразности… Что-то в ней было непропорционально громоздкое. Может быть, под простыней он укрыт еще чем-то? Странно, в такую жару…
Ретро приподнял уголок простыни. Он увидел золотую маску с блестящим желтым париком. Помедлил, но потом вспомнил, что настоящий профи ничем не брезгует, ничего не стыдиться и никогда не испытывает неловкости. Детектив сбросил покрывало полностью.
Костюм зеленой Феи? Кто-то тащится по оливской мифологии, но, почему-то, хочет, что б феей был молодой мужчина. Зеленый атласный материал отлично тянулся и подчеркивал достоинства изумительного тела. Слишком субтильного и аккуратного для гарзонца. Какой предприимчивый лонгат. И как мастерски он соорудил крылья. Выглядят потрясающе.
— Нет, — констатировал Ретро. — Это не он.
Возможно, дело было в том, что Фитцвиль был измотан чередой неудач и мысли его были сумрачны. Кроме того, оставалось всего два часа до смены капельниц. Он уже чувствовал страх и прибывающую тоску. А потом — болезненное воодушевление.
Иначе, он, конечно провел бы очевидную ниточку между тем, что видел на полу в доме госпожи Насча и этим зрелищем. Обязательно провел бы. Несомненно.
— Симпатичный, наверное, парнишка, — сказал он как будто сам себе, протягивая пальцы к маске. — Прямо как мой… Только волосы гуще и губы не потрескались. А еще он недавно отрезал себе кончик носа. Такой шутник.
— Что простите? — нехотя пробудился Лайар. — Эй, я думаю, что снимать маску — это уже слишком! Уважайте его право на конфиденциальность.
Ретро одернул руку. Все вдруг показалось ему нереальным.
— Да, конечно, вы правы, — он поднял простыню и снова укрыл фею. — У господина Зайло отличный вкус.
— Вообще-то он по дамам! — крикнул Лайар вслед словно извиняясь. — Обычно…
И почти сразу уснул.
Хлопнула входная дверь.
Неизвестный зашевелился, мучимый новым приступом головной боли и скинул простыню во второй раз. Кокон фантазийных крыльев затрепетал.
— Эх… Эхсин.
Самокат совсем разрядился. Ретро пришлось трястись в переполненном автобусе, выслушивая при этом восторженные комментарии по поводу чудаков, занимающих полезное пространство своими игрушками. В конце концов, он с хлопком выскочил на своей остановке, измятый словно рекламный флаер. Ему оставалось только самостоятельно нырнуть в мусорное ведро и это было бы неплохим завершением бестолкового дня.
Ретро с мрачной решимостью шел между домов Студенческой. Это была хорошая улица в не самом бедном районе. В глубине ее чернел могучими стенами Технический Университет Новой Победы имени Именанда Шломна. Здесь обучались дети тенебрийцев, которым судьба оставила жалкую долю специалистов. Разумеется, способные ученики могли впоследствии сделать карьеру и возвыситься до сумусов, но социальные лифты среди палочников, были точно так же загажены и малоподъемны как и у других отсталых. Рождение в знатной семье по-прежнему было лучшим решением для любого начинающего тенебрийца. К сожалению, не все это понимали.
В час вечерний, эти самые «непонятливые» возвращались по домам группами по пять-шесть человек: объединение в маленькие группы было популярной тактикой у долговязых студентов. Так было проще выживать в условиях непрощающей конкуренции и постоянных интриг. В этом, конечно, не было ничего уникального, если не считать, что одиночек в местной среде не существовало даже в виде исключения. Самый бесславный, нищий, невысокий изгой и тот не мог рассчитывать на изоляцию: его мгновенно поглощала одна из групп. Там он на правах члена команды мог собирать состриженные ногти альфа-самца или волосы альфа-самки, чтобы враждующая ячейка не навела на них порчу при помощи волка.
Ретро смотрел на строгих, ответственных за фамилию подростков, и улыбался. Суровость их гладких лиц напоминала обиду ребенка на высокий стол, где недосягаемые печенья бесполезно сохнут в своей глубокой миске.
Когда-нибудь, думал Якоб, мои малыши тоже пойдут в этот университет. И я буду встречать их вечером, чтобы вместе зайти за мороженным, и поесть его, созерцая закат.
Болезненный разум детектива не видел никаких препятствий для поступления «малышей» в ТУ-шку.
Близнецов выселяли из разных квартир четырнадцать раз. Обычно за превращение жилплощади в чудовищные свинарники даже по меркам Рабочки. В конце концов Ретро снял квартиру в этом районе, чтобы Анис и Вальтер сразу же взялись за учебники, когда вернуться из пансионата для «трудных» детей.
Это могло показаться безумным решением даже для Якоба Фитцвиля, однако здесь было относительно сложнее добыть наркоту и алкоголь. Кроме того, детектив всерьез увлекся «коматозной терапией» и она давала результат. Большую часть времени близнецы находились в полурастительном состоянии, то есть не могли превращать свои вены в кровавые язвы. Ретро не хотел думать, что произойдет, когда его сбережения окончательно растекутся по дну. Он и не думал. Устал бояться. Пока что все было неплохо, а ведь прошел уже целый месяц. Прорва времени. Якоб чувствовал, что ему должно повезти. Одно удачное дело, — возможно — именно это, — и он купит две путевки в Перерождение.
Якоб понял, что замечтался, и вернулся с общих небес на землю палочников.
Нужный дом всегда появлялся перед ним внезапно. Выпрыгивал словно волосатый гоблин из-за поворота пещеры. Такова уж была его мрачная особенность. Новостройка, шестнадцать этажей, узкие высокие окна, похожие на суженные зрачки хищника. Характерный стиль для тенебрийцев. Все у них вытянутое, узкое, с намеком на оборону. Никак не избавятся от своего посттравматического синдрома. В этом Ретро мог им посочувствовать.
Музыка боли. Тончайшие модуляции стонов. Прекрасные стаккато воплей. Зачаровывающие переливы рыданий. Фитцвиля заманили намеренно, и отпустили живым с определенным смыслом. Это была первоклассная шутка. Великолепно исполненная.
Якоб сильно впечатал лоб в стену, и осознал, что едет в лифте. Слава богу, он был там один. На шестнадцатом этаже створки разъехались под мелодичное «динь-да», и детектив вышел на лестничную площадку. Только он вставил ключ в замок узкой, готовой к обороне двери, как его позвали.
— Эй! Ты кто… А, Фитцвиль. Никак не привыкну, что у нас тут ошивается отсталый.
Это был парень-первокурсник из квартиры слева. Заехал совсем недавно, но уже вел себя как полноценный совладелец этажа. На его темно-синей футболке было отпечатано странное послание цифрами: единица плюс единица равняется трем. Какой-то охрененно тонкий математический юмор. Якоб слишком устал, чтобы искать в этом какой-то знак.
— Да, молодой масса, это всего лишь я, ваш верный слуга — Якоб Фитцвиль, — Ретро развернулся и глубоко поклонился парню. — О-о-о, масса, не наказывайте меня за то, что я попался вам на глаза. Мои ноги болят от бедра до пяток, масса, никуда не годны. О, горе мне, я испортил аппетит молодому массе своим дурным видом. О-о-о, горе.
Парень смутился. У него даже пачка из рук выпала.
— Не поднимать! — рявкнул Якоб, распрямляясь. — Вот дождешься ты у меня, молодой масса, я подкараулю как приедут твои уважаемые папенька с маменькой и сдам с потрохами. Хочешь всю пачку за один раз выкурить? Или две? Может быть, твоя подружка из гарзонцев поможет?
Парень вытащил изо рта едва раскуренную сигарету и выбросил ее в окно.
— Еще и мусоришь. Да. Дела-а-а!
— Ну что ты в самом деле, — примирительно заговорил парень. — Я же не хотел… Как-то ты неправильно меня понял. Да и не подружка она мне, мы просто…
— Решаете примерчики, а в перерывах сосетесь до одурения, — Якоб улыбнулся до ушей. — Ладно, ладно. Пока не сдам. Вот только ты еще раз оставь мешок рядом с мусоропроводом.
— Это не…
— Не ври! До тебя тут такого не происходило.
Парень насуплено молчал. Якоб расценил это как успех воспитательного процесса и вернулся к отпиранию замка. Юноша все-таки сказал ему что-то в спину. Что-то вроде: «у самого-то хрен знает что за подружки». Якоб не понял, и в целом настроен был проигнорировать любое махание кулаками после драки, так что просто захлопнул за собой дверь.
В ванной журчала вода. Кто-то выкрутил ее на полную, и шум стоял такой, как будто Ретро приехал поглазеть на Бесконечный водопад. Это было неправильно. Невозможно. Катастрофично. Двигаясь как машина, Якоб прямо в обуви прошел по коридору и прижал ладони к двери в гостевую комнату. Обмирая, толкнул ее и заглянул внутрь.
Они были на месте. Как земля должна была быть внизу, а небо — вверху, так и близнецы по закону мироздания лежали на своих массажных койках. Костистые изможденные куклы, вот как они выглядели. Исхлестанные шрамами, пятнистые от сигаретных и химических ожогов. Бежала с тела на тело гнусного вида колючая проволока, и ее мастерски проведенные линии связывали кровников в единое целое. На бритвенных шипах жутко и мучительно растрепались мертвые птицы: крылья их как будто еще трепетали, и даже шелест этих конвульсий мерещился в комнате. Каждый раз глядя на узор, выполненный иглой лучшего тату-мастера Новой Победы, Ретро чувствовал отвращение. Пернатые трупы были слишком реалистичными. Слишком.
Якоб на мгновенье отвел взгляд, но тут же заставил себя смотреть снова. Он забыл и про воду, и вообще обо всем на свете, став скорбным оком беспомощного родителя. В прохладном сумраке зашторенной комнаты они напоминали мертвецов. Ушедшую во сне влюбленную пару.
Но близнецы были живы.
Над ними висели капельницы с препаратом, вызывающим искусственную кому. По гибким прозрачным артериям в кровь Анис и Вальтера вливался бесконечный сон без сновидения. И даже так, они как будто вздрагивали в полутьме, пальцы искали пальцы, тела бесконечно жались друг к другу, словно раздели их, и разделишь сердце.
Кошмары мучавшие их после похищения… Они не могли их описать. Только кричали. Дико. Во все горло. До немоты. Ретро подошел к ним, и опустился на колени. Он гладил сухие стопы и беззвучно шептал что-то, раскачиваясь взад-вперед. Потом его как будто тряхнуло. Обувь. Нужно снять обувь. Нечего тут следить.
Он уселся на задницу и принялся стаскивать туфли.
— А ты еще что-то говорил про наши методы, — сказала Спот, вытирая голову полотенцем.
— Выйди, — прошипел Якоб. — Немедленно. Прочь.
Близнецы сейчас не проснулись бы и от выстрела в ногу, но Якоб не смел повышать голос рядом с ними. Девушка исчезла. Детектив вышел следом.
— Где Бритти? — в глазах Фитцвиля полыхали огнем джунгли, в которых метался обезумевший тигр — Если вы посмеете…
— Он спит. Крепко как твои дети. Успокойся, хорошо?
Якоб скрипел зубами. Это место… Это был его храм, святая-святых. Он допускал сюда только наркологов и Хо.
— Как вы узнали?
— Я узнала. Говорю же, Бритти тут не при чем. Это не нападение. Мне просто нужно где-то переночевать.
От такой простодушности Якоб почти опешил. «Просто переночевать». Он развел руками.
— Как насчет мотеля? — предложил он сухо. — Я знаю пару неплохих. Эй! Это халат Анис!
Спот осмотрела себя.
— А. Наверное я совершила кощунство.
Девушка сняла его и повесила на крючок гардероба. Ретро сглотнул.
— Будешь пересчитывать? — оскалилась Спот, расставляя ноги. — Я могу развернуться. Так все пятна видно? Может раздвинуть?
— Я… Слушай, перестань… Я дам свой халат, он совсем неплохой. Сейчас, подожди.
Нужно вооружиться. Нужно вооружиться.
Вторая комнатушка была заставлена коробками. Ретро перевез сюда вещи из старого офиса, после того как примкнул к Должникам. Растущее безумие сильно ударило по его репутации. Он стал слишком слаб, чтобы вести самостоятельное существование.
Давно он тут не был.
Якоб включил лампу на рабочем столе. Тот стоял посреди комнаты, неровно расположенный, и с неряшливо выдвинутыми ящиками. Кресло было опрокинуто, крестовина — сломана. Детектив вздохнул и тут же провалился мыслями куда-то далеко от Спотти и реальности за спиной. Он провел по столу пальцами, бороздя слой пыли. Как все это было раньше… Как? Лучше? Светлее? Интереснее? Черт его знает. Ничего не помню. Как будто забрал у погибшего человека альбом с фотографиями. Отдельные картинки знакомы, но контекст их неясен. Где смеяться, а где всплакнуть? Пустить, так сказать, ностальгическую слезу. Да и надо ли?
Он скользнул по коробкам невидящим взглядом. Помедлил. Потом наугад раскрыл одну, и принялся рыться в пахучих недрах. Папки с делами. Пролистаем. Дело такое-то. Госпожа Эбинквот. Муж — пропавши. Улики. Статуэтка орла. Где-то я про такое читал… А! Нет. Там же был сокол. А что за орел? Точно-точно, это же… Нет, ничего не помню. Что тут еще? Нож в ножнах, одна штука. Красивый, гравировка, серебряная рукоять. Трофей, оставшийся от Ласочки. Надо же, что-то еще в голове осталось кроме анекдотов.
Ретро отложил нож и запустил руку на самое дно. Ага! Вот это другое дело. Сувенирная бутылка в виде черепа. Вновь что-то маячило, светилось руинами. Какие-то залы, люди, шум, звон, барабаны крутятся. Казино. Поставить бы сейчас все на зеро и уехать в центр Немоса. В Великий или в Подобающий. И что б зелень за окном.
Жаль, ставить уже нечего. Все мало-мальски ценное продано. Заложено. Потеряно.
Якоб открыл бутылку и принюхался. Джинн.
— Дай мне тоже.
— Еб твою мать!
— Ты успел забыть, что я здесь?
— Нет, я просто не люблю, когда ко мне подкрадываются. А ты делаешь это прямо-таки виртуозно. Ходишь тише чем змея ползает.
Спот скрестила руки на обнажённой груди и сдвинула бедра влево. Ретро расценил это как намек, что язык может подвести его под монастырь. Старый дурак, зачем он сюда пришел? Забыл. Опять мигнул как перегорающая лампа и все вылетело из головы. С другой стороны, чем он собрался с ней воевать? Делом госпожи Эбинквот?
Страх побуждал Фитцвиля разобраться с девчонкой и срочно перевезти близнецов куда-то еще, но… Все. Он проебался. Серьезнейшим образом. Если уж они его выследили, то теперь не отстанут.
— У тебя снова морда стала кирпичом, — Спот присела на стол белоснежными ягодицами. — Держу пари ты хотел найти что-нибудь, чем меня можно было бы пристукнуть, но тебя накрыло, да? Не слишком ли часто это происходит? Отказываешь себе в таблетках, чтобы хватило на лекарства для них?
Ретро сжал кулаки. Он готов был рвануть как граната. Наброситься на эту дьявольскую человекообразную тварь, которая нагло вторглась в его дом, а теперь ввинчивалась в сознание.
— О, как желваки заходили. Злишься на всех и на себя, как Бритти. Ты не виноват, просто найти обычного человека для нас ничего не стоит… Да попустись, все нормально. Я скажу толстому, что б он не трогал тебя. Если бросишь это дело, вообще больше нас не увидишь, и в любом случае никто не тронет твою семью. Обещаю, даю слово, чин-чин-ру, клянусь, что не совру. Мир?
Ретро думал. Нож Ласочки лежал рядом с ножнами. Такой острый. Такой бесполезный. Словно придуманный.
Он молча протянул вверх бутылку-череп.