— Мы увидим горцев? — тон Брианы немного прояснился.
— Хелия когда-то была моей подругой. Возможно, сейчас она предоставит вам убежище.
— Даст нам убежище? — голос Эогана задрожал. — А ты, мама? Ты тоже должна пойти.
— Я не могу бросить вашего отца. Я должна освободить его от этого проклятия и помочь найти людей, которые это сделали.
— А если он попытается убить тебя?
Эолин перехватила взгляд сына. В его глазах тлели страх и гнев.
«Какая судьба постигла нас, что мой сын был вынужден спрашивать такое о собственном отце?».
— Этого не будет, — она говорила с большей уверенностью, чем чувствовала. — Кто-то скоро будет здесь, чтобы разрушить проклятие и исправить все, что пошло не так в эту ночь. А пока мы должны отдохнуть и восстановить силы. Я хочу, чтобы вы оба были в моей комнате со мной.
Эолин встала. Вместе они отступили в спальню, где она заперла дверь. Эоган тщательно спрятал свой меч под подушкой. Эолин положила Кел'Бару рядом с собой. Галийский клинок издал низкий и нежный гул, не соответствующий текущему моменту, но, тем не менее, успокаивающий.
Бриана свернулась клубком в объятиях Эолин. Слезы текли по щекам девочки. Эолин гладила волосы дочери и тихо пела бессловесную мелодию, которая переплеталась с более глубоким резонансом Кел'Бару.
Медленно рыдания Брианы стихли. Наконец ее дыхание вошло в такт колыбельной, и девочка предалась беспокойному сну. Только тогда Эолин прошептала:
— Сколько Бриана видела?
Эоган лежал, уставившись в потолок, сложив руки за головой.
— Я держал ее подальше, как ты и просила, — сказал он. Затем через мгновение он добавил. — Дело не в том, что мы видели. Дело в том, что мы слышали.
Буря эмоций исказила ауру Эогана, хотя ему удалось скрыть все под каменным лицом, унаследованным от отца.
— Какое проклятие они наложили? — спросил он.
— Ахмад-мелан, — Эолин изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал ровно.
«Я должна показать Эогану силу и спокойствие. Что бы ни случилось, я должен воспевать веру».
— Это проклятие военного времени. Ты научишься этому, как только получишь посох Высшей Магии.
— Нет ни контрзаклинания, ни чар, которые могли защитить от него?
— Защиты есть, но обычно они вызываются только во время боя, когда ожидается такая атака.
— И однажды наложенное проклятие не может быть снято?
— Твой отец попал в ловушку страшной магии. Мои силы… — Эолин подавила всхлип, чувствуя себя так, словно осколки стекла застряли у нее в груди. — Прости меня, Эоган. Я слишком быстро поддалась своему страху. Я не мог найти способ вызвать его.
Эоган посмотрел на нее с обеспокоенным выражением лица.
— Если ты не смогла вернуть его, то никто не сможет.
— Это не правда. Телин, или Кори, или кто-то из других Высших Магов могли бы сделать то, чего не смогла я.
— Если ты права, если они смогут разрушить проклятие, отец поймет, что произошло, и примет меры, прежде чем на нас снова нападут, — в голос Эогана закралась надежда.
Рука Эолин скользнула к ее глазам, пока она пыталась привести мысли в порядок.
«Даже если проклятие будет снято, что останется от нас?».
Жестокая атака Акмаэля не могла быть отменена. Насилие, совершенное над ней на глазах у детей, будет преследовать Эолин до конца ее жизни.
— Мама? — сказал Эоган. — Когда проклятие будет снято, отец вспомнит, что произошло, и все исправит?
Эолин посмотрела на сына, понимая, что ему нужно утешение. Она протянула руку и погладила его каштановые волосы.
— Боги Дракона укажут нам путь вперед, Эоган. А пока ты должен отдохнуть. Я разбужу тебя, когда помощь придет.
Она подозревала, что он не заснет, но Эоган повернулся на бок и закрыл глаза.
Эолин поправила подушки за спиной. В комнате воцарилось настороженное спокойствие. Она молилась, чтобы он не сломался, пока не подоспеет помощь.
Кто-то.
Кто угодно.
Схватив рукоять Кел’Бару, Эолин не сводила глаз с дверного проема, прислушиваясь к приглушенным звукам крепости за ним.
Глава двадцать первая
Демоны выпущены
Волк шагает по полуночному лесу, низко опустив голову, он нюхает суглинки и листья, Ароматы наполняют его нос: сладкие травы и плодородная земля, едкая моча и дымная кора, гниющая древесина и прорастающие семена — все окутанные облаком ароматной сосны.
Он останавливается от запаха теплой плоти оленя, его мускулы напрягаются. Его уши вслушиваются в шепот листьев наверху и царапанье кротов под землей.
Лань прошла через это место не так давно. За ней следовал олененок, может, два.
Волк ускоряет шаг. Лунный свет скользит сквозь высокие ветви, отбрасывая осколки бледного света. Корявые корни мешают его продвижению, но он знает этот лес, он уверенно передвигается по пересеченной местности.
Их запах усиливается, распространяясь по листве широкой полосой мускусного меха и свежего помета, иногда с оттенком теплого молока.
Рот Волка наполняется слюной в предвкушении того, что на его язык ляжет кровь. Он замедляется и останавливается, прислушивается к движению, дыханию, шевелению ночью. Лань и ее детеныш близко, очень близко. Все, что ему нужно, это один всхлип, один неуверенный стук копыт, чтобы показать их местонахождение.
Шум поблизости пугает его. Он приседает, настороже, низко поджав хвост.
Лай и рычание эхом разносятся по лесу, щелканье челюстей, когти вонзаются в плоть.
Прямо по курсу Лань бросается в движение, преодолевая большой куст и спасаясь от беспорядков. Ее детеныши быстро следуют за ней по пятам.