Никто не сомневался, что в первый же рабочий день генеральный директор решит устроить общее собрание компании. Так было всегда, так случилось и на этот раз. Общий сбор был объявлен на пять вечера. За час до конца рабочего дня. Отличное время, чтобы продержать в тонусе всех, кто собирался улизнуть пораньше или отоспаться за монитором.
Генеральный отличался своеобразным чувством юмора. Например, в прошлом году он попросил выступить с докладом уборщицу и рассказать о проблемах в ее работе. И мы узнали, что пьем слишком много чая, курим в туалете, разбрасываем туфли по всем кабинетам и приходим на работу по воскресеньям, когда она должна пылесосить ковры. После этого у нас объявили мораторий на работу в выходные, для туфлей закупили тумбочки, а на чай установили дневную норму. В конце года офис-менеджер сказала, что даже с учетом трат на тумбочки, мы все равно сэкономили на чае, и генеральный распорядился выплатить сэкономленное уборщице Аллочке. Кого в этом году ждала роль спикера, мы не знали. Волновались все, даже я. Хотя я, честно говоря, больше нервничала из-за того, что собрание затянется, и Метель будет ждать меня слишком долго. Ее терпение мне испытывать еще не приходилось. Ладно, приду на собрание попозже, останусь стоять ближе к дверям, и если через час все не закончится, улизну потихоньку. Все равно завтра писать заявление об увольнении, мир от моего отсутствия не рухнет, а уж компания — тем более.
План удался. Я пришла самой последней и остановилась в дверях. Меня даже не было видно за впереди стоящими коллегами. Отлично, лучше не придумаешь! Хорошо бы, конечно, еще понять, где находится Матвей. Если мне повезет, он окажется в другой вселенной! Но даже если он стоит совсем рядом, то ни придвинуться ко мне, ни прикоснуться не сможет вообще никак. Слишком много людей вокруг.
Главный на этот раз решил сам выступить спикером. Сначала было даже интересно, когда он заговорил о необходимости выбирать слова при разговоре друг с другом. Увы, сам он решил выбрать для разговора с нами исключительно слова древних ученых, о которых я не знала и знать не хотела. Их мысли и советы едва ли могут мне подойти, если бы я даже поняла, в чем они заключаются. У моего народа своя мудрость. Мне стало окончательно скучно, и я принялась рассматривать тени на потолке.
Через минуту всю мою скуку как рукой сняло. Тени были неправильными. Они прыгали и дергались. Этого не должно было быть, потому что во-первых, светильники у нас неподвижные, а во-вторых, стены у нас неподвижные тоже. Значит кто-то из них временно обрел мобильность. Я уставилась на светильники — два ряда плафонов с поперечными перекладинами, будто идущая по центру потолка огромная железная дорога с рельсами и шпалами. В трех местах шпалы крепились к потолку сплошными металлическими прутьями. На мой взгляд, прутья были тонковаты. А еще, на мой, весьма далекий от инженерного, взгляд, трех креплений было слишком мало.
Я внимательно смотрела на прутья и на потолок вокруг них. Потолок видно было плохо, на нем лежала тень от светильников, и я не могла рассмотреть, есть ли вокруг впаянных в потолок штырей трещины или неровности, которые могли бы намекнуть на то, что крепление вот-вот оборвется. Тогда я стала рассматривать стены. Они тоже выглядели неподвижными. Но тени на них подпрыгивали вверх-вниз. Сначала резко два раза, потом медленно, потом снова резко. Потом пауза, потом все повторялось. Кто-то наверху разучивает танцы или прыгает? Скорее всего, ни то, ни другое. Мы находились на самом последнем этаже, выше нас, по слухам, расположен какой-то технический этаж. Вряд ли там есть место для танцев… А вот для прыжков? Может быть, там что-то обрушилось и теперь подпрыгивает туда-сюда, как детский мячик на резиночке? В таком случае, жить нам тут всем осталось недолго.
Так, без паники. Мне могло показаться. Десять дней истерик, переживаний, не самых легких и простых мыслей, возни с собакой, плохих эмоций. Вместо восстановления сил я потратила их сверх имеющегося свободного запаса и даже, кажется, залезла в резерв. Я просто устала. Никому не грозит смертельная опасность. Сейчас генеральный расскажет, в чем смысл очередной цитаты, все похлопают и разойдутся. И потолок не рухнет. Потому что это не тени дергаются. Это просто я психую. Небось Матвей находится где-то рядом, ты заметила его краем глаза и теперь боишься, что он подберется ближе. Я осмотрелась, привстала на цыпочки и с большим трудом обнаружила Матвея за столом в центре зала. Он сидел вполоборота ко мне, я видела его, он меня нет. Отлично.
Я почти успокоилась и посмотрела на часы. Часы висели на боковой стене, я хорошо их видела — огромные, с прозрачным корпусом, который позволял рассмотреть вращающиеся желтые шестеренки, качающиеся стальные маятники и черные валы. Стрелки на фоне всего этого механического великолепия видны были плохо, и я не сразу поняла, что с ними не то. Они резко дергались. Вместо того, чтобы относительно плавно перемещаться от деления к делению, минутная стрелка падала отвесно вниз. Потом часы вздрагивали вместе с тенями на стене и стрелка задиралась на полкруга вверх. Видимо, вал, на котором она крепилась, соскочил со своего места… И это значило только одно — это была не паника. Потолок трясется и стены тоже. Я не могу сбежать одна. А как увести отсюда всех? Если рухнет этот светильник, он переубивает здесь всех, кто сидит за столом, к праотцам. Часы превратятся в еще одно орудие убийства. А дальше — как повезет. Если рухнет и потолок, то все мы не жильцы. Золотое солнце, теплый свет, что же вы посылаете мне такие испытания, я к ним не готова! Я набрала в грудь побольше воздуха, готовясь закричать что-нибудь дикое вроде «спасайся, кто может», но поздно.
С треском, который услышала только я одна, средний штырь, который поддерживал светильник, вышел из потолка. Светильник стал похож на опрокинутый дом. И тогда я все-таки закричала. Те, кто стояли рядом со мной, поняли, куда я смотрю и бросились к выходу. Меня не вынесло в коридор, как я думала, я оказалась прижатой к стене. Но те, кто сидели за столом, не поняли паники. И генеральный, крайне изумленный непочтительным отношением к древним ученым, начал багроветь, когда я крикнула так громко как могла «Потолок!»
Генеральный медленно, отвратительно медленно посмотрел на потолок. Не знаю, может быть, остальные тоже посмотрели вверх, я следила только за ним. Он увидел что-то еще, помимо того, что видела я, и рявкнул «все на выход!». И тогда началась настоящая паника. Беда была в том, что двери были узкими и сразу за ними начинался узкий же коридор и никто толком не понимал, куда бежать и что делать. Поэтому выбежав из зала, все почему-то толпились в коридоре, не позволяя оставшимся убраться прочь. И где-то в середине этого беспорядка и толчеи у лампы оторвались остальные два крепления. И она упала.
Я инстинктивно вжалась в стену, следом за лампой начал проминаться потолок. Люди, которые сидели или стояли вокруг стола, больше не ждали своей очереди выйти — они полезли к выходу через стол. Лежащая на столе исковерканная лампа с торчащими из нее крупными осколками стекла, какими-то стеклянными белыми трубками, вспоротый корпус из мягкого металла. Мне стало страшно. Я сразу же представила, как это все может прорывать кожу, вспарывать мышцы, перерезать сухожилия, отравлять кровь.
И почти ту же секунду мой взгляд наткнулся на Матвея. Он полулежал на столе, стремительно белел и вот-вот должен был упасть. А на руке у него стремительно, слишком быстро расплывалось черное пятно. Хорошо, что не артерия, а вена, — была моя первая мысль. Второй мысли не было. Я просто оказалась рядом с ним, хотя между нами была толпа людей и несколько опрокинутых стульев. Я рванула его рукав, он оказался плотным и не хотел отрываться. Но мне нужно было видеть, что там, под рубашкой! И еще — нужно было перевязать рану и чем-то ее прижать. Я схватила ближайший осколок и с силой полоснула по шву. Рукав оторвался. Вена была перебита, из руки торчал осколок и, судя по всему, часть кости размозжилась в труху. Я закричала, чтобы вызывали скорую, принесли аптечку, и еще воду с солью. Но меня никто не слушал. Все толпились у выхода, не понимая, что если бы они построились в шеренгу, то давно бы уже смогли оказаться в безопасном месте. Проклятье!
Я вытащила из-под ног один стул, стряхнула с него осколки, придвинула вплотную к тому, на котором сидел Матвей, и уложила парня. Конечно, нужно было заняться раной сразу, но я не настолько сильна, чтобы одной рукой удерживать мужчину, второй зажимать вену, а третьей накладывать давящую повязку. У меня было всего две руки.
Я прижала вену, сложила рукав, наложила на рану и крепко прижала. Нет, третья рука мне определенно будет нелишней — нужно ведь еще наложить жгут. Сам Матвей уже был почти без сознания и ничем не мог мне помочь. Пришлось снова отпустить повязку, вытащить из его брюк ремень и использовать его как жгут. Все это, конечно, хорошо, но больше ничего я сделать не смогу, нужны другие средства, нужны профессионалы. Я осмотрелась. Зал почти опустел. У выхода стояла высокая тоненькая секретарша Настя и смотрела сквозь меня пустыми глазами. Я поймала ее взгляд.
— Телефон есть? — громко спросила я.
— Что? — Настя очнулась. — Чей телефон?
— Все равно чей. Звони в скорую. Здесь все плохо.
Взгляд Насти стал немного осмысленнее. Она пробралась к нам сквозь стулья и обломки лампы.
— Что случилось?
— Настя, — резко и внятно повторила я. — Нужен маркер, телефон, аптечка и соленая вода.
Настя смотрела на кровь, растекшуюся вокруг Матвея, и ее взгляд снова делался пустым и стеклянным. Ладно, начнем сначала. По одному предмету за раз.
— Здесь на столах были маркеры, найди один и дай мне.
Настя кивнула и посмотрела на стол, потом наклонилась, пошарила на полу и протянула мне толстый черный маркер с синей надписью Infinite Line. Да уж, бесконечная линия, это точно.
— Сколько времени?
Настя вынула из кармана телефон, открыла крышку:
— Семнадцать сорок пять.
Я написала на лбу Матвея эти цифры: 17:45. Оттирать будет долго, если выживет. Но если выживет, скажет спасибо. Некоторые пишут на руке, но это не всегда работает, иногда кровь смывает надпись. Бумага — тем более ненадежно. Теряется, рвется, промокает. А не написать — еще хуже. Правда, я понимала, что каждое мое прикосновение еще сильнее связывает его со мной. И если даже он не знает, кто я, он будет искать встречи со мной. И нет никакой гарантии, что ему снова не захочется прикосновений… или чего-то еще.
— Так, теперь звони в скорую, — скомандовала я Насте.
Настя набрала номер и снова посмотрела на меня.
— Я не знаю, что говорить, — растерянно сказала она и в глазах ее стояли слезы. — Его спасут?
— Да, если мы все будем делать правильно. Дай сюда телефон. А теперь проберись на кухню. Знаю, что невозможно, но ты постарайся. Набери в кувшин теплой воды, литр. И раствори столовую ложку соли. И неси сюда.
Настя кивнула. Я снова поймала ее взгляд, ее невинные чистые глаза.
— Настя, это очень важно. Я не знаю, как ты это сделаешь, но от этого зависит жизнь Матвея.
— Я сейчас, — сказала Настя, врезаясь в остатки толпы у выхода. Наверное, девочка была очень хорошим секретарем.
В телефоне длинные гудки сменились сначала проигрышем, потом механический голос сообщил, что в целях безопасности наш разговор записывается и только потом я услышала усталый женский голос.
— Оператор номер семнадцать, Ольга, я слушаю. Что у вас случилось.
— У нас обрушился потолок. На человека. Разрыв артерии. Десять минут назад.
— Адрес, — меланхолично спросила женщина на том конце провода.
Я четко и внятно назвала адрес.
— Ваш контактный телефон?
— Зачем? — рявкнула я.
— Мы должны проверить, что это не ложный вызов.
— Какой ложный вызов? — заорала я так, что обернулись даже те, кто еще не успел выйти. — Здесь человек истекает кровью! Пока вы будете перезванивать, он умрет! Вы знаете, что такое разрыв артерии?
— Ждите, скорая подъедет через тридцать минут…
— Через тридцать минут здесь будет труп, вы не понимаете?
— К вам сложно доехать, пробки на кольце.
— В воздухе тоже пробки? Вертолет, я знаю, у вас есть вертолеты…
— Вертолеты для экстренных случаев…
— В здании обрушение потолка. У человека разрыв артерии и переломы. Какой еще должен быть экстренный случай? Пожалуйста, высылайте вертолет. Каждый ваш вопрос — это триста кубиков потерянной крови… — я не знала. что еще ей сказать. — Мы тут по колено в его крови, он без сознания, и я понятия не имею сколько еще ребер у него сломано. Какие еще тяжелые случаи вам нужны?
— Отправляю бригаду, ждите, — ответила она и отключилась.
Я бросила телефон на стол и посмотрела на Матвея. Он выглядел совсем плохо. Побледнел и начал потеть. Плохая фаза.
— Кажется, это вена, а не артерия, — сказал кто-то тихо рядом со мной. — И мы не стоим по колено в крови.
Я обернулась. Вход опустел. Но рядом со мной стояли три человека. Оказалось, сбежали не все. Они смотрели на меня как-то странно. Видимо, не ожидали от меня такой бури. Но они не видели, как умирают от потери крови, а я видела.
— Вы готовы везти его в больницу? — спросила я. — Везти в лифте, стоять в пробках? Не думаю, что сейчас в городе массовое обрушение потолков и есть случаи более срочные. И у них наверняка не один вертолет.
— Может, хотя бы вынести его отсюда? — спросил один из оставшихся мужчин.
Я посмотрела на потолок и покачала головой. Пусть выносят санитары. Потолок больше не прогнулся. Из-за рухнувшего светильника было темновато, свет проникал только через окна. Надеюсь, врачи прибудут раньше, чем наступят сумерки.
Матвей дышал быстро и неглубоко. Плохо. Я сняла жакет, свернула и засунула импровизированную подушку ему под голову.
Вбежала Настя. И когда я объяснила, что мальчика нужно поить, она как-то очевидно засмущалась.
— Что ты стоишь? — рявкнула я уже на нее. — Давай. У меня руки в крови.
— Но он же без сознания, — прошептала Настя, — в обмороке человек не может глотать…
— Значит, сейчас будет в сознании.
Я все понимала. И даже то, что исправить последствия потом будет очень тяжело, может быть, даже невозможно. Но понимала я и другое — промедление может стоить жизни. Я приподняла голову Матвея одной рукой. Вторую положила ему на шею. Нащупала нужную точку. Нажала. Матвей открыл глаза. Пришлось наклониться, чтобы он увидел меня.
— Скорая уже едет. У тебя травма. Лежи и не шевелись, но тебе нужно пить. Много. Поэтому глотай и не сопротивляйся.
Говоря откровенно, он и не смог бы сопротивляться, но мне нужно было сказать это вслух, чтобы услышали остальные.
— Хорошо.
— А вот разговаривать не нужно. Пей маленькими глотками, но пей.
Настя поила его водой. Вода проливалась, ее руки сначала тряслись, потом она успокоилась и дело пошло получше. И вдруг, в какой-то момент я поняла, что чувствую его. По-настоящему. Что я вижу два внутренних кровотечения, что у него повреждена селезенка, что кость не только раздроблена, но и выбита из плечевого сустава. Что одно ребро сломано. Что сердце справляется плохо и скоро наступит следующая фаза. И что мне нужны лекарства, чтобы оставить его на этом свете. Чувствовать это было так же естественно, как дышать или видеть свет. И в то же время я на несколько секунд выпала из мира. Я не ожидала, что одно из моих шестых чувств проснется так внезапно. Когда я вернулась в мир, я почувствовала дрожание стекол и гул вертолета. Слава праотцам, они успели вовремя. Настя к этому времени успела влить в Матвея чуть больше полулитра соленой воды. Чайными ложками. Что ж, она молодец.
Вошли спасатели: врач и двое мужчин с носилками. Все в голубой форме со светоотражающими нашивками. Врач на ходу натягивал стерильный перчатки, подняв кисти вверх. За ними бежала офис-менеджер. На входе она остановилась, с ужасом глядя на потолок. Мне было не до нее.
— Это вена, — сказала я врачу, снимая руку со лба Матвея и отступая. — Извини, ошиблась.
У врача были правильные глаза — внимательные и умные.
— Как физраствором поить и давящую повязку наложить, так не ошиблась. А как вену с артерией путать… так я и поверил, что спутала.
— Машина бы не успела, нужен был вертолет, — призналась я. — Возможно, разрыв селезенки, вывих плечевого сустава, раздроблена кость… Больше не знаю.
Врач склонился над Матвеем. Быстро осмотрел, дал какой-то знак санитарам. Потом посмотрел на меня.
— Селезенку как определила?
— Видела. Удар пришелся туда.
Он кивнул. Я ушла в коридор. Мне не хотелось видеть и знать, что там происходит. Главное, что врачи успели. Можно успокоиться, дальше не мое дело. Через пару минут санитары уже несли носилки, рядом с носилками шел врач, прижимая кулаком брюшинную аорту. Значит, точно селезенка. Или он просто мне поверил. Я бы тоже себе поверила в такой ситуации, наверное.
— Спасибо, коллега, — сказал он, проходя мимо меня. — Повезло мальчику.
— Удачи, — отозвалась я, провожая взглядом носилки.
Мальчик был без сознания. Это хорошо. Для меня, не для него. Возможно, когда он придет в себя, то ничего не вспомнит. Вообще. И мне не придется снова спасаться бегством.