Разговор длился почти час, и Елена Михайловна начала терять терпение. Самое ужасное заключалось в том, что Матвей не злился, не обижался, не сердился. Иногда посмеивался, иногда терялся и задумывался. Но злости в нем не было. И с каждой минутой все сильнее в нем проглядывал незнакомец с чужим запахом, выворачивающим женщину наизнанку. Она отодвинула стул и старалась не наклоняться вперед. Видеть, как твой сын, твоя кровь бунтует против тебя же и на глазах превращается в тех, с кем ты сражался всю жизнь, — это было невыносимо. И хуже всего было то, что она ничего, совершенно ничего не могла с этим поделать. Убить сына — эта мысль находилась за пределами даже ее моральных границ, которые были куда шире тех, что приняты в этом мире. В большинстве миров. Но какой же цинизм, какой тонкий расчет!
— Матвей, я последний раз говорю, мне очень важно знать имя этой девушки. И как она выглядела. Для твоего же блага…
— Мама, — отмахнулся Матвей. — Я и так сказал тебе слишком много. Я обещал ничего не говорить тебе и отцу о ней.
— То есть она знала, что мы будем спрашивать?
— Мам, ты меня прости, но я все еще не очень верю в это…
— И напрасно! Тебя не удивило, что я заметила, что ты был не с Людой?
— Наверно, я должен удивиться и завтра непременно удивлюсь. Думаю, мне нужно больше времени, чтобы привыкнуть. И наверное я завтра на свежую голову задам тебе кучу вопросов. Но сейчас я очень хочу спать. А еще у меня неимоверно болит рука. Все сильнее и сильнее. У нее что, у этой самой эльфийки, отравленный стилет?
Женщина покачала головой, собираясь ответить, что оружие охотников не убивает охотников и вдруг замерла. Матвей не был охотником. Во всяком случае тогда, когда порезался стилетом, он был уже не совсем охотником. И чем дальше идет перестройка его организма, тем больше последствий у пореза. И ничего-ничего-ничего нельзя с этим сделать!
— Мам, что с тобой? Ты побледнела… Что, правда отравленный? Но наверное, ты же знаешь, как справиться с этим ядом, если ты действительно охотница. И вообще, современной медицине я верю больше, чем заговоренным клинкам. — Матвей хотел добавить и «древним знаниям», но почему-то замолчал и не добавил. Может быть, потому что именно древние знания спасли ему жизнь. А может быть, потому что скажи он это, и мать смогла бы догадаться, откуда он знаком с Кристиной и вычислить ее…
— И напрасно, — вздохнула Елена Михайловна. — Медицина не увидит в этой ране ничего особенного. Сухожилия не задеты, крови нет, воспаления вокруг раны нет… Пропишут болеутоляющее…
— А ведь идея! Выпью-ка я анальгин.
Женщина безвольно опустила плечи.
— Выпей, но тебе это ничем не поможет.
— Почему, мам?
Матвей присел рядом с ней, обнял ее за плечи.
— Ты чего-то боишься? Первый раз вижу тебя испуганной.
И тогда мать в ней взяла верх над всем остальным. Она кивнула головой и честно ответила:
— Боюсь, что ты не проснешься завтра утром.
— Мам, ну хотя бы ты не говори ерунды! — взмолился Матвей.
— Это не ерунда. — Она тряхнула головой. Сколько, сколько раз за сегодняшний день она говорила эту фразу? И кому — собственному сыну! А ведь они сами решили не рассказывать ему ничего, не посвящать в их вымирающую профессию.
— Мама, если ты так боишься, я могу просто не ложиться спать. Хочешь? Устроимся на диване, сварим кастрюлю кофе, поболтаем, а? Ты расскажешь мне еще одну страшную историю про черные ножи. А утром ты забудешь все свои страхи. И мы будем тихо и спокойно жить дальше. Ну, или не тихо и не спокойно. Но жить будем точно.
Речь Матвея убаюкивала. Елена Михайловна не помнила раньше в его голосе таких добрых и нежных интонаций, он словно бы уговаривал ребенка, отвлекал его от разбитой коленки. Но сейчас на кону — не разбитая коленка, а жизнь ее сына.
Елена Михайловна решительно поднялась.
— Так, ты давай действительно вари кофе, а я пойду позвоню отцу.
— Мам, дай ему поспать хотя бы час. У вас там сейчас пять утра. Ну что тебе решит этот час?
— Да мне только час придется ему объяснять, в чем дело! — в сердцах бросила женщина, но вернулась в свое кресло на кухне. В словах Матвея была доля рациональности.
— А если тебе так уж надо с кем-то поговорить, — улыбнулся Матвей, — можешь рассказать мне пока, почему ты решила, что завтра я не проснусь. А заодно, чем тебя так испугала моя рана и этот нож. А я пока сварю кофе.
Матвей подошел к плите и занялся кофе. Женщина смотрела, как он двигается и кусала губы. Как они ошиблись тогда, решив отказаться от его инициации! В нем было все, что нужно — крепкое спортивное тело, отточенные движения — ни одного лишнего жеста, ни одного ненужного взмаха, он мог бы вслепую станцевать танец на ножах без единого пореза. Ловкий, быстрый, живой.
Заплясал огонь, поплыл запах горячего кофе, зашипела вода, потом минута сосредоточенного ожидания, первая нота закипания — и все. Турка снята с огня, черный огонь переливается в белые чашки…
Матвей придвинул к ней блюдце с конфетами и улыбнулся.
— Итак, где твоя страшная сказка, мама?
И она начала рассказывать.
— Давным-давно в одной далекой галактике…
— …бушевали звездные войны? — поднял брови Матвей. — Не нужно, это историю я знаю. Но там не было ничего про черные ножи. И вуки не похож на эльфа.
— Я могу начать иначе, — сказала Елена Михайловна. — Давным-давно, в тридесятом царстве, в тридесятом государстве жили-были…
Матвей поднял руки в шутливом жесте признания поражения. Елена Михайловна продолжила:
— …жили-были обычные люди. Они занимались своими делами: влюблялись, женились, рожали детей, воспитывали их, отдавали в свет и умирали. Жили люди по-разному: кто-то лучше, кто-то хуже. У одних детей было больше, у других меньше, одни доживали до полностью седой головы и бороды, другие умирали без единого седого волоса. Но в целом, все были довольны, так было заведено, такой был порядок. Но однажды в этом мире… эээ… в этом тридесятом царстве появились другие люди… Они прошлись по деревням и рассказали, что хлеба и яблок можно выращивать больше, если использовать другие сорта растений. Что коровы могут давать больше молока, а пчелы — больше меда. Над ними смеялись, но они уговаривали попробовать. И уговорили. Некоторые — таких были единицы — согласились взять на пробу новых семян… И оказалось, что урожай действительно больше, на него меньше влияет засуха и холода, мед с новых цветов слаще и дольше остается светлым, а молоко — жирнее и пахнет лучше. Бросились тогда остальные искать такие же семена — а пришлых и след простыл. И так получилось, что те, кто с самого начала решился попробовать новое, быстро начали богатеть — и хлеб у них был вкуснее, и мед, и сыр, и больше их было, хватало не только на себя, но и уходило на продажу в город. И покупали эти продукты охотнее, чем обычные. И не торгуясь, давали большую цену. А эти другие люди, пришлые, они называли себя цветочным народом, пришли в города. И за один грош лечили любого, кто приходил к ним за помощью. Год жили они в каждом городе и уходили в следующий. А те, кого они лечили, не только не болели больше вообще никакими болезнями, а жили дольше и старели медленнее. У обычного человека уже и зубов не оставалось, а у этих, когда смеялись, от зубов солнечные зайчики отскакивали. Да и дети у них рожались здоровыми и красивыми, загляденье. И народ стал делиться на две неравные половины. И те, которых было больше, стали завидовать тем, кого было меньше, хотя зависти раньше не было в этих краях. И начали твориться разные страшные вещи, о которых раньше никто даже помыслить не мог.
И тогда собрался на этой земле совет мудрецов, куда пришли самые мудрые из мудрых, самые уважаемые из уважаемых. А все, кто не пришел, дали клятву выполнить все решения совета мудрецов. Не три часа и даже не три дня длился совет. Тридцать дней собирались мудрецы и говорили, и думали, и решали одно и смотрели на последствия, и понимали, что это было неправильное решение. И думали над другим. И на тридцать первый день они поняли, что нужно делать.
Созвали они самых лучших охотников и разослали их во все концы земли с наказом найти пришельцев и привести. И велено было охотникам не оставлять без внимания ни одного дома, ни одного лесного шалаша, ни одной лодки на реке или палатки в поле. Год рыскали охотники по всей земле, обошли каждый клочок леса, обшарили все хутора и пустующие избушки. Не осталось такого места, где не ступала бы нога охотника. Но удалось им найти только одного пришельца и привести его к старейшинам. Это был мужчина, не молодой и не старый, не уродливый и не красивый. На такого посмотришь и через минуту забудешь.
И тогда позвали мудрецы самого лучшего оружейника и сказали ему сделать оружие, которое могло бы убивать только тех, кто принадлежал народу пришельцев. Долго отказывался оружейник, долго уговаривали его мудрецы, пока он не согласился. Он отправился в мастерскую, а вслед за ним отправили мудрецы пленника, чтобы оружейник мог изучить его и понять, что убьет наверняка этого чужака.
Через год вновь собрался совет мудрецов, и оружейник принес шесть черных, как ночь, клинков, которые были тоньше луча света и острее меча палача.
— Где же твой пленник? — спросил один из мудрецов, — мы хотим проверить твою работу.
— Он мертв. — ответил мастер. — Его кровь в каждом клинке. Иначе бы не получилось.
— Но как тогда мы узнаем, что ты справился со своим делом? — спросил мудрец. — Если в нашем мире не осталось ни одного врага?
— Вы можете отправиться с этими клинками в другие миры. Каждый из них может вывести туда, где живут те, кто испортил наш мир. Удар каждого из них будет смертелен для любого, в ком есть хоть немного цветочной крови.
Мудрецы выбрали шесть лучших охотников и каждый получил по ножу.
— Как зовут их? — спросил один из охотников.
— Как зовут, не знаю, — пожал плечами оружейник, — но все они — кровные братья.
Другой охотник подержал нож в руках, примерил в ладонь и недоверчиво сказал:
— Слишком уж хрупкий. Из чего он сделан? Он не сломается, если попадет в кость или в дерево? Не перерубит его меч?
— Из чего он сделан — это мой секрет. А сделан он так, что сломаться он может только в одном случае — если прольет нашу кровь, кровь охотника. Будьте осторожны с братьями, берегите их, и они будут жить на свете много-много веков и сменят многих владельцев.
Так и случилось. Шесть охотников разошлись за пределы мира и больше никогда не вернулись. Блуждающих Братьев видели то в одном мире, то в другом. И везде они верой и правдой служили охотникам. И любой инженер или цветочный человек, или как там они еще себя называют, умирал, даже если ножевая рана была совсем неглубокой.
Елена Михайловна вздохнула и одним глотком допила остывший кофе. Сын смотрел на нее с ужасом.
— Какая жестокая сказка, мама!
— Зато у нее хороший конец.
Матвей покачал головой.
— А я его так и не понял. Зачем понадобилось уничтожать этих самых… пришельцев? Они же не сделали ничего дурного — еда стала лучше, исчезли болезни…
— Они не сделали мир лучше?! Они лишили его равновесия. Ты думаешь, болезни — это безусловное зло? А как тогда регулировать численность популяции? И если на одном дереве плоды лучше и сочнее, значит, это дерево забрало воду и соки у своих соседей. Не надо менять орбиты планет, обещая, что на новой орбите климат будет лучше, воздух чище, а жизнь слаще. Воздух будет чище — значит, будет грязнее вода. Люди перестанут болеть, значит, наступит голод и есть будет нечего… У каждой медали есть другая сторона.
В глазах Матвея не было понимания и сочувствия. Он смотрел на нее с жалостью. Разве что не гладил по голове.
— Мам, равновесия не бывает, ты не знала? Равновесие — это равная скорость протекания прямого и обратного процесса.
— Откуда ты такой умный на мою голову взялся, — проворчала Елена Михайловна. Меньше всего на свете ей хотелось дискутировать на тему определений. Больше всего на свете ей хотелось найти ту, которая искалечила ее сына и отрезать голову ей. Что такого они делают с людьми, что они за несколько часов превращаются в таких вот, совершенно чужих, зомбированных существ, отрицающих все, в чем они были воспитаны.
— Слушай, мам, так я и не понял, почему ты волнуешься, — вдруг прервал ее размышления Матвей. — Если я охотник, то нож сломается и все. Я же не этот… как вы там их называете. Почему я должен умереть?
— Потому что сейчас ты — такой как они. Она изменила тебя. Превратила в свое подобие. Говорят, им достаточно прикоснуться, чтобы заживить раны, остановить кровь, вернуть зрение или навсегда избавить от хромоты…
— Ерунда все это. Она не останавливала мне кровь прикосновением, она держала бинт, пока кровь не перестала идти.
— Ну, может, она делает это словами, — дернула плечами Елена Михайловна, — откуда мне знать, как они делают это с живыми людьми. Я, знаешь ли, никогда не разговаривала с живыми эльфами. Но я вижу тебя и понимаю, что сильно недооценивала слухи, которые о них ходят. Надо было верить всему и запоминать даже самые нелепые истории.
— Да что же со мной не так?
— А ты не чувствуешь?
Он покачал головой из стороны в сторону.
— Не чувствую. Какой я был, таким я и остался…
— Ты иначе пахнешь. Ты не злишься. Я тебя несколько раз оскорбила, ты даже не заметил. Ты заботишься обо мне, хотя раньше никогда так не делал.
— И тебе за это все хочется меня убить?
— Пока нет. Но я не знаю, что будет, когда перестройка закончится.
Матвей пожал плечами.
— Поживем — увидим. Ты отцу хотела позвонить — так звони. А то через час он на работу уйдет.
— А ты смотри мне, не засыпай!
— Хорошо, — ответил Матвей и улыбнулся.
— И что ты мне предлагаешь? — разговор тянулся непростительно долго, Елена Михайловна уже начала посматривать в сторону кухни. К сожалению, телефон здесь был старый, из тех, которые не взять в руку и не пойти в другую комнату, нужно было стоять, будто привязанный к аппарату. И это Елену Михайловну раздражало тоже.
— Вези его сюда! Билеты у вас на пятницу? Очень хорошо, меняйте на сегодня. Да плевать, что не успеете собраться. Что там у него такого ценного, что нельзя бросить? Машину пусть девчонке оставляет, не обеднеем. Фотоаппарат в чемодан, документы туда же и вперед. У нас тут не горячий сезон, знаешь ли, билеты должны найтись. Хоть в бизнес-класс, неважно. Сын дороже любых денег, мы же его потеряем там. Ты же не знаешь, где ходит эта тварь! Может, она за стеной живет, в соседнем подъезде.
— Это вряд ли, я бы почувствовала.
— С одного раза? Сомневаюсь, — хмыкнул мужчина. — В общем, давайте, рысью покупайте билеты и вперед. Я вас жду!
Елена Михайловна не сразу поняла, что значат короткие гудки. Организм требовал сна, но волны адреналина не давали сосредоточиться на сне, хотя и мешали ясной работе головы. Наконец, она положила трубку и посмотрела на сложенный на столе ноутбук. Билеты, сейчас же. Конечно. Только нужно посмотреть, не спит ли Матвей.
Он не спал. Он сидел, положив руку на спинку кресла, уютно устроив подбородок в ямке между большим и указательным пальцами. Глаза были открыты, но смотрели в никуда, вдаль, в лиловый туман небытия. Он был еще теплым, когда женщина рискнула прикоснуться к его лицу и закрыть ему глаза.
Она не делала попыток вызвать скорую помощь или что-то сделать. Это было бесполезно, она знала. А еще она знала, что сама виновата в смерти своего сына. Что не рассказала ему с детства о том, кто они такие. И в том, что не учила его беречься и охотиться. И больше всего — в том, что она своими руками лишила его огромной Вселенной, решив за него, что ему будет достаточно одного мира, но не додумавшись до простой истины — у миров нет границ, и то, что есть в одном, может попасть и в другой…