Каждый человек рано или поздно оказывается перед вопросом: как жить дальше? Иногда он знает, что вопрос еще не созрел, но чувствует его, как чувствуют назревающий нарыв и начинают поиск ответа заранее. Иногда вопрос возникает неожиданно, когда что-то ломается — внутри ли человека, снаружи — неважно. Но внезапность вопроса не отменяет необходимость срочного ответа. А некоторые, вроде меня, живут с этим вопросом постоянно и каждый день, за редким исключением, ищут на него ответ. И каждый новый ответ никак не связан с предыдущим и может заставить бросить все и бежать на край света. Потому что это не риторический вопрос. Такие вопросы не бывают риторическими.
Я снова не знала, что делать дальше. «Жизнь — вечное движение», — говорила мне мама. Я привыкла к переменам, я не боялась их. Но мое воображение и мой трезвый ум изменили мне. Или, может быть, их у меня было меньше, чем сил. То есть силы жить еще остались, а вот разум отказывался искать путь к спасению.
Я сидела на Гоголевском бульваре и смотрела на смешных лягушко-львов у основания памятника, очевидно, Гоголю. Два часа назад я нашла свое имя в списке студентов, зачисленных на первый курс Медицинской Академии. Полтора часа назад я узнала, что мне положена комната в общежитии. И что в общежитии нельзя жить с собаками. Час назад я смотрела в глаза декану и объясняла, что собаки бывают разными. Что у меня нет ни родителей, ни родственников, никого, кроме собаки. Он говорил, что если сделает исключение для меня, то потом в каждой комнате будет по хомячку, попугаю или амурскому тигру.
— Амурские тигры занесены в Красную книгу, — сказала я. — Во всем мире живет примерно шесть сотен особей этого вида. Поэтому едва ли какой-то студент сможет обзавестись амурским тигром. Даже если очень захочет. — Я посмотрела в его непроницаемые стальные глаза и добавила. — С поиском хомячка, конечно же, подобных проблем не возникнет. Так что вы правы. Наверное, я должна извиниться, что отняла ваше время и пойти забрать документы.
— Подожди, — нахмурился он. — Что значит — забрать документы? Ты же поступила. У нас безумный конкурс, у тебя лучший балл.
— У меня никого нет, — повторила я. — Я могу или жить в общежитии, учиться и подрабатывать в ночное время санитаркой, чтобы прокормить себя и свою собаку. Или работать на полный день кем-то более оплачиваемым, чем санитарка, чтобы оплачивать квартиру и кормить себя и свою собаку. И не учиться на дневном отделении.
— А третий вариант? — спросил он. — Всегда есть третий вариант.
— Я не знаю. Если вы его предложите, я обязательно им воспользуюсь.
Он нахмурился. Открыл блокнот в пухлой черной обложке, полистал, бездумно глядя на страницы. Захлопнул. Помотал головой. Пожал плечами.
— Нет, у меня тоже нет третьего варианта.
— Вот видите. — Я поднялась.
— Сядь! — сказал он. — Что это хоть за собака такая расчудесная? Росли вместе или что?
— Я нашла ее в лесу, случайно. Первого января. Привязанной к дереву. Пасть у нее была перевязана скотчем, чтобы она не лаяла. Она была в коме и обмороженная.
— Так, — сказал он. — Делаем так. Никакие документы ты, конечно же, не забираешь. Я давно не встречал девушек, которые знают, сколько на земле амурских тигров и способны отвязывать в лесу обмороженных собак. Не страшно было?
— Да, количество амурских тигров меня испугало. Это очень мало. Достаточно эпидемии или кишечной инфекции, чтобы численность сократилась вдвое. И тогда их будет всего триста. А триста особей — это уже почти не поддающийся восстановлению в дикой природе вид.
— Ого, — сказал декан. — А почему ты не пошла на биофак?
— Простите? На био что?
— Биологический факультет МГУ.
— Потому что людей спасать для меня важнее.
Он покивал головой и спросил с нескрываемым ехидством:
— Почему? Людей ведь намного больше, чем амурских тигров.
— Потому что внутри каждого человека — мир. А что творится в голове амурского тигра — я не знаю. Возможно, если бы я была амурским тигром, мне было бы важнее спасать тигров, а не людей. Но я пока ближе к людям, чем к тиграм.
Мужчина вздохнул.
— Внутри некоторых такой мир, что лучше бы тебе никогда не знать о такой грязи. Есть миры, которые нужно беспощадно уничтожать, знаешь ли.
Я улыбнулась и поднялась.
— Есть врачи, а есть патологоанатомы. Есть лесники, а есть лесорубы. Каждому свое, правда?
— Не нравится мне твоя логика. Но я не могу понять, где в ней ошибка. Ладно, года через три мы продолжим этот разговор. А пока иди домой и готовься к учебе и переезду. За неделю я что-нибудь придумаю. Может, разрешу держать хомячков и собак при условии ночного мытья этажей и сэкономлю на уборщице. А может, устрою военный переворот и отвоюю тебе особняк Перцовой под студенческую берлогу.
Я оставила ему свой домашний телефон. Мобильным я так и не обзавелась, не придумала, зачем он мне нужен и кому я могла бы позвонить.
Мой опыт давал не самые благородные объяснения обещаниям декана, инстинкты молчали, а желание что-то срочно делать — исчезло. Как будто я дошла до очередного промежуточного финиша, вроде бы рубеж взят, но ощущения победы нет. Мне не хотелось бежать, начинать все сначала. Мне хотелось стать врачом и остаться жить здесь. Я устала бегать. В конце концов, здесь были люди, которые шли мне навстречу и помогали просто так. Софья Степановна. Женщина в аптеке. Серафим Витальевич. Может быть… может быть, в нас было больше общего, чем я предполагала? Может быть, в их генах тоже было несколько наших? Может быть, синдром Вильямса может проявляться и так?
Львы улыбались, смотрели на меня выпученными лягушечьими глазами, а я думала, сколько времени пройдет, пока меня вычислят здесь охотники. День, месяц, год? После встречи с Матвеем я прожила спокойно почти полгода. Как показывал мой опыт, даже сто лет — не гарантия, что однажды тебя не найдут. Лягушко-львы были со мной согласны целиком и полностью. Я встала со скамейки, поставила рядом с урной так и не открытую банку пива и направилась к переходу через бульвар. Красный горел уже давно, с той стороны улицы собралась небольшая толпа у узкого перехода. Я лениво считала секунды про себя и сверялась с электронным табло светофора. И вдруг, внезапно, я почувствовала знакомый медовый запах и одновременно — горьковатый привкус млечного сока на губах. Я обернулась — рядом со мной никого не было. Я обвела взглядом толпу и увидела ее. Свою. Нашу. Невысокая, с пушистыми желтоватыми волосами и ясным взглядом. Она, видимо, увидела меня еще раньше — и немудрено. Я стояла тут, как на витрине, всем на обозрение.
Я улыбнулась ей и помахала рукой. Она расцвела в ответ и мотнула головой — мол, иди сюда! Я едва дождалась зеленого света. Она тоже не стала стоять на месте, и побежала мне навстречу. Мы обнялись прямо на переходе. Я не верила, что я больше не одна здесь, а сердце колотилось как бешеное. Мы добежали до тротуара, взявшись за руки.
— Фарфара, меня зовут Фарфара, — сказала она, снова обнимая меня. — Как давно я была одна!
— Крепис, — представилась я. — Я тоже одна и думала, что здесь нет никого.
Мы говорили как дети, задавая одновременно одни и те же вопросы, перебивая и смеясь. Наши истории оказались похожими. Только ее случилась на пятьдесят лет раньше моей. Фарфару здесь звали Варварой. У нее была квартира, работа и друзья. И страх перед охотниками.
— И даже не думай, что будешь жить одна. Переезжай ко мне немедленно.
— Тебе не кажется, что это опаснее, чем жить по отдельности? — осторожно спросила я.
— Мне кажется глупостью разделяться, — ответила Фарфара. — Или ты боишься, что я помешаю твоей личной жизни?
— Вся моя личная жизнь — это прогулки с собаками, — сказала я.
Мы поехали ко мне, потому что было невообразимо расстаться сейчас, после мучительных лет одиночества, жизни среди чужих и постоянного ожидания сигнала к бегству.
Метель бросилась ко мне, виляя всей попой, и только потом увидела Фарфару. Озадаченность у собак выглядит так: собака садится и переводит взгляд с хозяйки на гостя и потом обратно. Потом собака осторожно встает, на негнущихся лапах приближается к хозяйке и требует объяснений. А хозяйка понимает, что для собак мы, члены одного клана, пахнем совершенно одинаково. Или не пахнем вообще.
— Метель, это Фарфара, это моя семья. Прошу любить и жаловать.
Метель, словно поняв все, до последнего слова, подошла к Фарфаре и завиляла хвостом. Фарфара рассмеялась и похлопала собаку по голове. Фарфара была немного ниже меня, ей даже не пришлось наклоняться для этого.
А вечером мы сидели с ней на диване, Метель блаженствовала между нами, повиливая хвостом время от времени, когда раздавалось ее имя. Я рассказала всю свою историю и к ее концу, когда я подошла к прогулке с Матвеем, Фарфара начала хмуриться.
— Слепой охотник? Ты уверена? Я думала, что их здесь нет, потому что нет нас. Но если здесь есть слепые, спящие — неважно, как их называют, то все плохо… специально они нас не найдут, но мы можем вот так же столкнуться на улице и что тогда?
— Не знаю, — я пожала плечами. — Я действительно не знаю. И я действительно не уверена, что это был охотник. может быть, поэтому я и не сбежала за тридевять земель полгода назад.
— Ну так давай посмотрим! — Фарфара включила ноутбук. Она пользовалась Интернетом намного лучше, чем я. — Как, говоришь, его зовут?
Мы зашли на страницу Матвея. Она оказалась заморожена. И обновлялась в последний раз накануне нашей встречи.
— Вот это новости, — присвистнула Фарфара. — Что это с ним случилось?
— Я немного поработала с ним. Попыталась перестроить А потом он порезался тем ножом, с которым я сбежала…
— А нож? Где этот нож? Покажи мне его.
Я выудила свою сумку из горы неразобранных мешков, пакетов и коробок. Открыла. Взяла черное хищное лезвие. И оно рассыпалось под моими пальцами в песок и мелкие осколки.
— Ничего себе… — пробормотала Фарфара, заглядывая мне в сумку. — Хотела бы я знать, что это был за нож.
— Я бы тоже… Но может быть, дело не в ноже? Может, дело в том, что я с ним сделала?
Мы снова отправились искать след Матвея во всемирной паутине. Если человек туда попал хоть однажды и продолжает жить, ему уже не выпутаться на свободу, не стать чистым от всех этих твиттеров, фейсбуков, контактов…
Первым делом мы отправились на страницу к Людочке. И там нас ждал сюрприз. Даже целых два. Люда собиралась стать мамой. Срок был намечен на декабрь, но живот у девушки уже был внушительным. Она ждала двойню. Будущего отца на фотографиях не было. Но будущих детей Люда называла «мои маленькие Матвеевичи».
Мы смотрели их в обратном порядке, от свежих к старым, и вдруг, в апрельских, наткнулись на странную запись: «Прощай, Матвей, я буду любить тебя всегда». Фотография, которая шла следом, не оставляла сомнений. Матвей умер. И случилось это в ночь после нашей встречи.
Я потерла лицо. Мне внезапно стало холодно, до дрожи, до тряски.
— Поздравляю, — сказала Фарфара. — Кажется, ты изобрела способ убивать охотников.
— Нет. Не убивать. Я просто научилась делать их не-охотниками.
— Да, — ответила Фарфара. — Но это их убивает.
Я молча смотрела перед собой. Я не хотела убивать его. Не хотела.
Конец
Больше книг на сайте - Knigoed.net