Утром подняться сложно, почти невозможно, два часа только спал. Но у Саши есть опыт ночных смен, недельных тренировок без выходных, годами в поле. Он все умеет — этот странный мужчина, которому на вид давали двадцать два года. Бессонная ночь под трактором — а утром снова в бой, до потери пульса, со скрежетом зубовным, со стоном, который зовется здесь песней. И сегодня — как всегда. Никого — даже друзей не интересует — спал ты сегодня или нет. Ты можешь и должен, ты настоящий мужчина, никто и не сомневается в твоей силе, умении, выносливости.
Шпак решил перекрывать крышу гаража, ждал Гаврилу, но того не было. Грузовик стоял посреди двора, сверкал старыми разводами краски — промок за ночь.
— Заведется, — спорил Наиль.
— Не заведется, — вяло отзывался Павин.
— На десятку? — поддевал татарин.
Вместо ответа Андрей поковылял к машине, без шума открыл дверь, покопался под приборной доской. Мотор взревел, поработал на холостых оборотах, снова затих.
— Завелся, — растерянно крикнул Андрей. Наиль рассмеялся, хлопнул себя по бедрам.
— Моя десятка…
— Она и так твоя, — огрызнулся Андрюха.
— Без Гаврилы начнем, — решил, наконец, Шпаков. — Я ему еще покажу кузькину мать, работничек…
— Да он у китайцев, — заявил вдруг Павин. — Я видел, когда на работу шел…
— А что мне не сказал?
— А ты разве спрашивал?
После обеда Серега решил проехать по полям, заодно дать отдых товарищам. Сегодня они поработали на славу. Старый шифер содрали, доски сняли, крепеж заменили, новые балки поставили, половину крыши уже застелили тесом. Шпак работал внизу, его из-за веса взять наверх побоялись. Уж больно здоровый кабан…
Серега вернулся через полчаса, вылетел из кабины, красный, злой, махнул приглашающее рукой.
— Что там еще? — проворчал Саша, но внутри все упало, потому как поехали они по дороге, ведущей к ячменному полю.
«Пропал ячменек, сжег я его удобрениями, — с ужасом думал Александр, трясясь на заднем сиденье. — А ведь чувствовал, всеми потрохами знал — надо было на шестой идти. Или на седьмой…».
Шпак упруго выпрыгнул из кабины на краю поля, зашел в колосящиеся волны. У Саши отлегло от сердца. Стоит ячмень, хордеум двурядный, зелененький, скоро в спелость пойдет, богатый урожай будет, ишь, как ветер волны по полю катит…
— Ну, что случилось? — подошел Саша к Сергею.
— А ты получше посмотри… Здесь ты его встретил? Вот и присмотрись, сравни.
Чего тут смотреть? Колос к колосу, богато, хоть и зелено пока, даже сорняков нет, и ржи с овсом, которые всегда в семенах попадаются, тоже… нет…
— Шпак, мать моя, да они же все одинаковые, — заорал Наиль. — Ты видел такое когда? Они даже по зерну одинаковые! Ты посмотри, ни одного выпада, ни одного залома, ни травинки, ни жучка, даже листовой ржавчины нет, помнишь, сколько ее на тимофеевке… в прошлом… году… — тихо закончил татарин.
— Он? — спросил Павин, положив Саше руку на плечо.
— А кому еще? — зло отозвался Александр. — Или ты думаешь, это я все одной обработкой сделал? Они нас вот так же, утрамбуют, будем чистые, красивые, полезные… А потом пиво из нас же сварят, хорошее пиво будет, забористое…
— Поехали, — мрачно сказал Шпаков.
Солнце вставало в полдень, становилось жарко, лезть на крышу, да еще и с рубероидом — занятие не из лучших.
— К китайцам, — решил Шпак, заводя двигатель.
Семья Чжао, после того как артель отказала им в аренде, ютилась на старой стройке. Когда-то, лет десять назад, здесь предполагалось строительство инфекционной больницы — самой большой в Нечерноземье. Поставили просторный четырехэтажный корпус, рядом — белоснежно-кирпичную подстанцию, успели положить фундамент для еще одного, очень длинного здания. Провели дренажные канавы, надеясь, по всей видимости, впоследствии сделать из них замкнутую систему канализации. А на задворках, почти у самого леса, ютилась приземистая постройка, сложенная из бетонных плит неимоверной толщины. Она единственная уцелела — потому что даже «Ивановцу», крану на двадцать тонн, оказалось не под силу поднять хоть один блок. Бомжей здесь не было — они больше предпочитали комнаты четырехэтажного корпуса. Подстанцию разобрали по кирпичику, фундамент длинного здания уволокли, только хлам напоминал о том, что здесь когда-то что-то строили. В канавы и котлованы стали свозить мусор. В основномстроительный — золотая жила для понимающего человека. Как-то привезли некондиционный плинтус, пластиковый, некоторые отрезки чуть не по три метра, новенький… мечта, а не плинтус. А Серега по зиме перехватил пять тонн замерзающего бетона — совершенно бесплатно. Шпаков тогда его мешал, чтобы не застыл. Саша, Сергей и Наиль в бешеном темпе колотили формы, а Наташа, Аня и Женя — заливали… Самая мужская работа — это работа с бетоном. Женщине ведь не поднять, не развернуть лопату с раствором, просто силенок не хватает уже через пять минут, даже сильные мужики — и то ломаются через четыре часа, если работать не отрываясь. Однако они не сломались, успели… Страшно было смотреть на Шпака, как он, в одной рубахе, на тридцатиградусном морозе, не с совковой лопатой, а с печной, которая в два раза шире, по колено в серой массе — ворочает тонны песка и камня…
Так или иначе, китайцы обжились на новом месте. Поставили хлипкую дверь, заколотили окна, оставив маленькие бойницы, закрыли пол, стены увешали циновками и разноцветными тряпками. Даже клумбу рядом разбили, изобразили что-то вроде альпийского сада, или японского сада камней, с синими колокольчиками и бессмертником. Рыбой они больше не занимались, по всей видимости — поняли, что рыба слишком уж пахнет. Зато пекли хлеб — булки, булочки, калачи с иероглифами счастья и удачи, лаваш. Делали китайскую лапшу. Женщины, по всей видимости, шили белье — Саша как-то видел на рынке знакомое лицо старшего сына Чжао, за прилавком с трусами и майками.
Ребята вышли из машины, не торопясь подошли к крыльцу.
— Есть кто дома? — рявкнул Серега.
Дверь отворилась, высунулась сморщенная голова старого китайца, обвела всех четверых блеклыми глазами.
— Чио надо?
— Гаврила есть? — спросил Шпак по-хорошему.
— Гаврира… — дверь распахнулась, в ноздри ударил пряный густой запах свежей выпечки. — Гаврира ушел. Скоро придет.
— А где он!? — проорал Наиль, почему-то подумав, что так скорей добьется ответа.
— Кычкырма! — пришел дребезжащий ответ, и челюсть татарина отвисла от удивления. — Не кричи!
— Полиглот, блин, — только и смог сказать Наиль.
— Гаврира говори, чтобы мы с вами тоже работали. Говори тебе, Серрей, двоих моих сыновей в долю взять. Говори, что уже сделал долю, две доли сделал, — говорил меж тем старик. — Они хорошие, любят землю, а земля руки любит. Возьмешь?
— Возьму, — проворчал Серега. — Пусть завтра приходят, к шести утра.
По дороге на «усадьбу» Наиль наклонился к уху Шпакова.
— Видал, какая там девка есть? Краса, а не девка!
— Какая девка? — ворчал Шпак. — Знать не знаю никаких девок, своих хватает…
— Погоди еще, увидишь, — пообещал татарин. — Челюсть-то отвиснет.
Крышу гаража к вечеру уже застелили рубероидом. Хорошо прожит день. Славно…
Утро выдалось теплым и солнечным. Ближе к середине августа — на улице, при выходе из дома, чувствовалась ночная ясная свежесть, хотя к полудню воздух обещал накалиться до марева. Но сейчас, в пять утра, едва ли больше десяти градусов, на траве — обильная роса.
— Сыма на грузовик поставим, раз это «его доля», — говорил Андрюха Шпаков. — Ма — на веялку и просушку. Я с Серегой на комбайн. Ты, Санек — на косилку. Наиль тебе поможет.
Пришлось повозиться в гараже — постоянных точек смазки у старенького «Дона» — шестьдесят девять штук. Заодно Саша починил планку на мотовиле. Китайцев не было. Это странно — обычно они приходили даже раньше. И мобильник не отвечал.
— Санек, они документы не хотели выправлять? — поинтересовался Шпаков, подходя к другу, вытирая черные руки промасленной ветошью.
— Сейчас сгоняю до них, — угрюмо отозвался Александр. — На грузовике. Вы технику выводите. Душно сегодня. Может они сразу на поле пошли?
— Вряд ли… — отозвался Андрюха. — Гроза будет?
Сашка неопределенно пожал плечами, вскочил в кабину. «Уродец» завелся, как обычно, с полтычка, едва прикоснулся к проводам. Нет, Гаврила в этом отношении молодец. В технике разбирается виртуозно. Как же иначе? Только так можно собрать брошенный тридцать лет назад в канаве грузовик.
Саша решил проехать по окраинам, хотя наверняка знал, что патрульные еще спят. Семь часов, редкие прохожие, сгорбленные, словно пришибленные утренней свежестью, спешили в город, на работу. Александр уже хотел свернуть к «Китай-городу», но успел заметить, благо, что из кабины грузовика обзор — как с высоты птичьего полета, по сравнению с легковушкой. Он бросил машину в сторону, в подлесок, по инерции, не давя на газ — еще не дай бог услышат рев движка…
У «Китай-города» стояли патрульные машины, пяток грузовиков обманчиво-голубого цвета, суетились люди в камуфляже.
Саша осторожно вышел из машины, оставил дверцу открытой — все равно никто не позарится на развалюху. Вышел на дорогу и решил идти открыто, не прячась по кустам — кто знает, может у этих, в форме, есть приказ стрелять на поражение? Может быть, они знают и понимают?
Ни черта они не понимают. До них еще не дошло — кто такой Гаврила? Выставили окружение по периметру и думают, что все под контролем.
Его заметили, двое в сине-голубой форме с разводами, придерживая автоматы, двинулись навстречу. А Саша смотрел, как из «Китай-города» остальные вытаскивают какие-то мешки, внутри звенит железо, снаружи, под дулами автоматов лежит десяток фигурок, женщин столпили в кучку в стороне, вместе с ребятишками. Они выглядели такими маленькими по сравнению с окружившими их гориллообразными спецназовцами. Китайцы не голосили, не кричали, просто стояли и лежали, и даже не смотрели, как здоровенные бездельники уничтожают пекарню, втаптывают в грязь ткань, вспарывают мешки с зерном, взламывают открытые двери. Саша знал, что здесь нет ни одного замка, однако входные ворота для чего-то сорваны с петель.
— Стоять, — скомандовал один из подошедших, толстощекий, огромный мужик с автоматом, бородатый, вылитый богатырь с картины. Александр иногда смеялся над их формой. Все лето спецназ ходил в голубом, словно не успел переодеться по весне, а потом, ближе к холодам, они напяливали хаки всевозможных зеленых оттенков. Почему и какая в этом логика?
— На тебе пахать надо, — заявил в ответ Сашка. — Отъел рожу. Двери-то зачем выбили? Твоя харя не проходила?
— А ну-ка, милок, ляг не землю, — почти ласково сказал богатырь. — Руки за голову, — рявкнул он через секунду. — Документы мы сами поищем, — уже будничным, отрешенным тоном.
Сашка немного подумал, и решил выполнить приказ. Но только чуть позже, чтобы насладится собственными ощущениями. Два автомата смотрели на него маленькими черными глазками, словно удивленно, не понимая — а чего он не боится?
— Сейчас вас всех завалят, — сказал Саша, вскинул руки за голову, повалился на траву. Он уже чувствовал, как чувствовала Полина, как чувствовали все — Он приближается. Он уже здесь, неотвратимый, неостановимый и разъяренный. В нем пробудились чувства, как и в каждом человеке, но что значит человеческая ярость, даже самая неистовая, по сравнению с яростью сверхчеловека?
Гаврила появился внезапно, словно вынырнул из-под земли. Сашка смотрел с земли, сквозь высохшую траву, во все глаза. Он знал, что беловолосый берсерк, в которого превратился Гаврила, не будет разговаривать, не будет слушать. Они пришли незваными, и тоже не хотели разговаривать и слушать. Просто пришли и начали разрушать, а только потом предъявят бумаги, что все санкционировано. Гавриле не нужны бумаги. Против него стояла агрессия — и он противопоставлял ей в сто крат большую. Один из грузовиков будто смяло ударом гигантского кулака — видимо, он чем-то мешал. А может — это было предупреждение? Чтобы те, в форме, успели хоть что-то понять за долю секунды, отбросить опасное теперь для них самых оружие, повалится, молча и угрюмо, на землю — и тогда у них, может быть, появился бы малюсенький шанс выжить. Но, конечно, никто и не подумал этого сделать. Воины схватились за оружие — и Сашка усмехнулся, понимая, что в радиусе километра, скорее всего, уже не сработает ни один «ствол», что электричество уже взбесилось, и аккумуляторы рвутся в гнездах, а ветер гасит все посторонние шумы.
Двое в синей форме превратились в окровавленные сгустки мяса, даже отсюда видно, как хлынула кровища. Он просто разорвал их, двоих, на четыре равные части. Двое, что задержали Сашу, напрасно рвали затворы автоматов. Два камня, простых булыжника, принеслись как астероиды. Сашка зажмурил глаза, пытаясь не слышать, как с лязгом валятся тела, и забыть тот страшный, крякающий звук, с которым гранит крушит податливые черепа.
— Булыжник, мать его перемать, оружие пролетариата, — прорычал он, вжимаясь в землю, стараясь не попасть под горячую руку. Пару раз к небесам взлетали вопли — один раз исполненный боли, низкий, словно звук рога, и еще будто кричала женщина — будто на последнем издыхании.
Саша подумал, что вполне может подойти и пнуть трупы. Просто так, подойти и пнуть — ведь они тоже хотели его оскорбить, хотели, чтобы он лежал, жрал землю, может быть — молил о пощаде. Это их работа — унижать, пугать, убивать, это называлось законом и порядком, дисциплиной. И, в конце концов, они достойны этого. Они плохо выполняли свою работу. Они не умели, не знали, болваны, или оболваненные, все равно. Пришли к самым слабым, к самым маленьким людям, к женщинам и детям, живущим как мыши — без документов, без надежд не только на светлое, но и просто — на будущее. Огромное, великое государство, которому наплевать на людей, потому что государство это не люди, это даже не организации. Это просто фикция, все выживают, кто лучше, кто хуже. Но даже бесправные имеют право на защиту. В Америке, говорят, есть закон, по которому это право может подтверждаться оружием в руках. Но у Гаврилы нет никакого оружия. Он сам — как оружие, и когда защищается — ему все равно, кто и что противостоит сверхчеловеку.
— Понял меня, ублюдок? — сказал Александр.
— Ты понял меня, сука? — заорал он, и пнул мертвого «богатыря». — Прошло твое время, сволочь! Работа у тебя такая? Получи результат, падла!
Александр открыл глаза, когда точно понял, что все кончено. Он поднялся, отряхнулся, стараясь не смотреть в сторону тех, кто еще недавно думал, что все в их руках. В смерти нет ничего страшного. Но все равно смотреть не хотелось. Тогда он силой заставил себя поднять глаза. И точно, ничего страшного, просто два тела в голубых хаки валяются в траве. То, что у них почти нет голов — это не страшно. В жизни они, головы, может и были, но мозгов в них точно не хватало — злорадно думал Александр. Отец как-то рассказывал, что на занятиях по анатомии приходилось спускаться в холод анатомички, открывать чаны с формалином, доставать оттуда части, которые сегодня будут изучаться лабораторно. Говорил, что там плавали и целые тела, и просто руки, ноги, кишки, головы — по отдельности. И ничего страшного — маска, перчатки, багор — вот и все, что надо.
Жаль, что им не больно. Жаль, что нельзя воскресить и убить еще раз. Ведь они даже не поняли, даже не успели спросить: «За что?». Уж Саша бы объяснил, попробовал бы вбить в тупые головы, что и за что.
— Сладко есть, крепко спать? — ревел Сашка и бил беззащитные тела. — Жри землю, козел! Лежи смирно, мудила! Жить хорошо хотел — вот и сдохни!
Это было невероятно. Он чувствовал, как сладостно пахнет воздух, как мирно шелестит трава, как приятно стоять рядом со смертью и насмехаться над ней.