Тишина. Сухо. Тепло. Серая тень неслышно скользит по коридорам. Долго искать не пришлось — Мастиф повел носом, и сразу понял, что жилой отсек находится там, за приоткрытой овальной дверью, откуда пахнет знакомым запахом застарелого пота. Меч появился в руке сам собой. Наверно, никто из спящих так и не понял — что произошло. Они даже не проснулись, хотя сон этих людей был чуток и тревожен. Тем более, что все на нервах — земля близко, буквально через час можно сойти на камни, почувствовать вольный ветер на щеке. Но Мастиф на войне уже десять лет. Давно привык ходить бесшумно и без колебаний резать людей.
Отколебался. Половина дела уже сделана. Осталось совсем чуть-чуть. И самая главная загвоздка — лодка тонуть, естественно, не хотела.
Сбои пошли один за другим. Во-первых, здоровяк в кальсонах оказался крепким орешком. Мастиф размозжил ему газовым ключом кости на ногах, потом — на руках; плоскогубцами вырвал ногти на левой руке; даже кровь пустил — но ничего путного не выяснил.
— Гнида, — хрипел боцман. — Падаль. Сволочь.
— Как провести погружение? — в сотый раз спрашивал Мастиф. А в ответ:
— Сволочь… Падаль… Гнида… Я тебя… собственными руками…
Как так получилось — Мастиф не понимал. Видно, плохой из него палач. У Наиля любые кололись за десять минут. А у Мастифа, можно сказать — первый, и сразу неудача. Тем не менее ждать дальше нельзя. И так полчаса потерял…
— Борт семнадцать! Я — Земля. Ответьте, — сказал где-то далеко заспанный недовольный голос. — Вы где там? Боцман, не спи на посту…
Не обращая ни на что внимания, Мастиф поспешил на дно лодки. Переходы, лестницы, чем дальше — тем больше труб, клапанов, задвижек, вентилей. И клапана все (Мастиф сплюнул) — автоматические. Верти — не верти задвижку, а пока на клапан нет сигнала — все твои верчения как мертвому припарка.
Мастиф искал кингстоны. Если атомная подлодка такое же судно, как и остальные — кингстоны должны быть. Главное — шлюзовые двери заблокировать. Ну так это просто — перерубил гидроцилиндр — и теперь закрыть можно только руками. Скоро Мастиф весь был в масле, скользил по поручням, а дна, вроде, и нету. Решетка. Что под ней? Что за труба? Неужели возможно разобраться в таком сборище механизмов?
— План «Б», — сказал вслух Мастиф. — Обезьяна с лазерным мечом…
Михаил Васильевич Кузнецов никогда не думал, что может быть так больно. Этот поганец, свалившийся ниоткуда, знал свое дело. Боцман, конечно, мог рассказать, как произвести погружение — на что нажать, где дернуть, на сколько повернуть. Но человек с мертвым лицом, вероятно, не удовлетворился бы техническим рассказом. Боцман видел, что убийца с потухшими глазами и страшным улыбающимся шрамом — совсем не нормальный, и требуемое погружение могло быть просто навязчивой идеей, манией. Михаил не был даже уверен, что этот человек может что-нибудь запомнить или понять. Это же маньяк, тупой палач, идиот! Нет смысла, невозможно двинуть — ни рукой, ни ногой. Кажется, что с каждой секундой боль только острее, хочется пошевелиться, и с любым движением приходит еще большая боль, до слез, до крика, горло уже хрипит. На какое-то время Михаил отключился, странные картины проплывали мимо, казалось, что он лежит на берегу гудящего моря, и в лицо бьет ветер, а волны подбираются все ближе, грозят опрокинуть… Боцман пришел в себя и понял, что лодка дала ощутимый крен на нос. Воздух и в самом деле потяжелел, уши заложило, язык во рту стал большой и неповоротливый, пить хотелось — страшно.
— Что ж ты, зараза, делаешь? — спросил вслух боцман. — Ты же магистраль открыл…
— Что? — тихо сказал бесцветный голос прямо над ухом.
Боцман постарался, чтобы ничто не выдало его страха.
— Ты что хочешь? Лодку утопить?
— Хочу, — Мастиф говорил так, что по спине Михаила пробегали мурашки.
— Чтоб тебя… Сейчас утопим… Только ты больше не трогай ничего… Как ты хоть умудрился? — тяжело ворочал языком боцман. — Она же бронирована… на пятьдесят атмосфер…
Голубой клинок появился перед глазами, сталь медленно вошла в железо борта — как в кошмарном сне.
— Ясно… Сможешь меня поднять? Топить — так топить…
Сильные руки ухватили боцмана под мышки, и Михаил от неожиданности даже вскрикнул:
— Осторожно, стерва…
— Куда идти? — тихо прошептал холодный голос.
Мастиф восхищался этим человеком. Уже два раза моряк пытался убить его — не смотря на сломанные руки и кровь из носа и ушей. Хрипит, глаза закатываются, а слабые руки все равно тщатся затянуть шнурок на шее Мастифа.
Александр легко освободился из петли, взял боцмана за волосы, и долго смотрел в затуманенные болью серые глаза.
— Сука, — плюнул офицер в лицо мучителю.
Мастиф утерся — как ни в чем не бывало:
— Что дальше?
— Вот здесь… Вот этот кран открой… голубая рукоять, влево… бля, я что, плохо объясняю? Дубина сухопутная… Влево надо, налево! Понял…
— Понял. Как проверить? Мы уже под водой?
— Давление посмотри, урод… Сейчас на дно сковырнемся… Молись, чтоб не разломило… Если хоть одна трещина будет — я тебя… собственными руками… торпеду в жопу запихаю…
И тотчас же раздался тихий скрип. Этот звук ширился, разрастался, вот уже пробежала мелкая дрожь по железу, лодка билась в конвульсиях, словно пыталась вздохнуть, вобрать в искореженные легкие побольше воздуха. Свет потух, но вспыхнули красные лампочки, словно давали сигнал к завершающему действию. Тяжкий удар — долгий, страшный, тысячи тонн металла ложились на песчаное дно.
— Держись, — предупредил боцман, вслед ему противно и резко взвыла сирена, и затрясло так, что Александр едва удержался на ногах.
— Корма падает…
Не скрип, не дрожь, даже не удар — это планета перевернулась, содрогнулась от начала до основания, принимая на себя тяжкий груз. Сигнализация взревела с особой силой, а потом замолкла, лампочки мигнули — и люминисцентный свет вновь восстановился, только чуть тусклее…
— Реактор встал, — прохрипел боцман. — Хорошо легли, мля буду… А ну, гад, руки вверх…
На Мастифа смотрело черное дуло его собственной «Гюрьзы». Как боцман умудрился поднять выпавший во время тряски пистолет? И что собирался делать дальше? Ведь ему даже на крючок не нажать.
Но у Мастифа не было времени на размышления. Быстрым движением он выбил оружие, вытащил магазин.
— Ну что, пойдем смотреть, что у вас тут есть…
Александр снова взял человека под мышки. Боцман не шевелился, голова моталась из стороны в сторону — Мастиф «вырубил» противника еще до того, как пистолет упал на палубу. Привычка.
Тепло и сухо. Двери намертво задраены и заблокированы. Отсюда только один выход.
Боцман в противогазе тихо сидит в уголке. Неторопливо скрипит сталь, Мастиф не спеша копается в переплетении проводов, потом резким рывком вырывает очередную плату из развороченных внутренностей. Вначале он хотел разбирать боеголовку прямо в шахте, но оказалось, что между стенкой ракеты и стеной шахты всего тридцать сантиметров. Узко, неудобно, специально сделано, чтобы из-под воды стрелять… Ничего, меч Полеслава легко справился и с этой задачей. Прошлось покопаться, вытащить полуторатонную каплю на батарейную палубу и отрезать саму «голову» от третьей ступени.
Мастиф не останавливался ни на минуту. Эта часть плана по его расчетам должна была занять семьдесят два часа. Пока укладывался, но могло случиться так, что он «запорет» первую боеголовку. Тогда пошла бы вторая, может быть — третья. Их здесь двести штук. А систем защиты едва ли больше двадцати.
— Борт семнадцать, — раздался в тишине строгий голос, и даже Мастиф вздрогнул, схватился за оружие. Боцман не пошевелился.
— Борт семнадцать. Отзовитесь. Я — Молния, — говорил голос, словно бы вещал, пытался прорваться сквозь мрак и неизвестность. — Кострома, отзовитесь. Почему произведено погружение? Борт семнадцать, держитесь. Если слышите меня — стучите в борт. Кострома, отзовитесь…
Мастиф поднялся, подошел к интеркому. По всей видимости, около лодки уже вьются аквалангисты, сумели подключиться через внешнюю связь к внутренней. Трубка интеркома была беспроводной, Мастиф осторожно, словно бы она могла взорваться — снял ее с рычага, прижал к уху.
— Борт семнадцать, — говорила трубка. — Кострома, отзовитесь…
— Это я, — тихо сказал Саша.
— Борт семнадцать! — взревел голос. — Кто говорит? Я — Молния!
Пауза, долгая и глубокая, словно пропасть. И твердый, стальной ответ, пронизывающий не хуже яростного порыва урагана; словно удар молнии, удавка на шее…
— Я — Мастиф.
— Какой Мастиф…
И снова — пауза, недоумение, загадка со страшной отгадкой.
— Говорит Мастиф. Немедленно уберите от борта всех, иначе я взорву лодку, вашу мать…
— Повторите. Не понял — кто говорит? Кто Мастиф?
— Я — Мастиф. И говорю с тобой, ебитская сила. И если ты, мудак, ни хрена не понял, то я сейчас взрываю лодку.
Александр еще успел разобрать всплеск эмоций в глубине динамика, и связь сразу оборвалась.
Мастиф оскалился и вернулся к работе. Трубку от уха он не убрал.
— Говорит адмирал флота Тихомиров… Назовите себя…
Мастиф улыбался, продолжая копаться внутри боеголовки. Он уже избавился от электронной начинки, обнаружил основной и резервный аккумуляторы, сковырнул «таблетки», закоротил или вырвал все схемы. Теперь с электронной защитой покончено. Осталась механическая.
— Говорит адмирал флота Тихомиров… Назовите себя… Они там что, издеваются?
— Тут должен быть обратный взрыватель, — сказал сам себе Мастиф. — Он должен срабатывать как самоуничтожитель…
— Что? — не поняли в трубке.
— Говорю, что если не можешь помочь, то не суйся! — рявкнул Мастиф.
— Кто говорит? Назовите себя…
— Эй, ты, адмирал, — проворчал Мастиф. — Пошел в жопу. Или нет… подключи мне пару спецов. Знаешь, что я сейчас делаю?
— Если вы сейчас же не передадите трубку кому-либо из офицеров, то я вас под трибунал…
— А что, идея, — проворчал Мастиф, оторвался от работы и подошел к боцману. Пнул неподвижно сидящего человека — но тот не пошевелился.
«Опять драться полезет» — с сожалением подумал Саша.
Но боцман уже не мог драться. Лицо под противогазом посинело и сморщилось, точно моряк собирался чихнуть, да так и не смог.
— Такого человека загубил, — мрачно сказал Александр.
— Немедленно… — ревела трубка.
— Пасть захлопни, — посоветовал Саша. — Нету здесь офицеров. Был один, здоровый такой, чуть челюсть мне на затылок не снес. Потом задушить хотел, и еще — застрелить. А я знал, что топливо ядовитое, противогаз ему надел, а шланг проело. Едкая, сволочь… Задохнулся он…
— Какое топливо? — не понял адмирал.
— Говорит каперанг борта семнадцать Симонов. Что случилось с младшим лейтенантом Кузнецовым? У вас утечка ракетного топлива? Кто вы? Говорите…
— Я — Смирнов Александр Сергеевич. Ты уж, каперанг, извини… Радиста твоего я кокнул, и команду твою… и Кузнецова не уберег. Хороший был человек, могучий. А топливо по лодке разлилось — так это я топливные баки вскрыл, когда боеголовку вытаскивал…
— Боеголовку, — похоже, что на той, далекой трубке, начали понимать, что дело приняло далеко не детский поворот.
— Зачем вам боеголовка?
— Я ее сейчас взорву, если вы своих водолазов от борта не уберете, — рявкнул Мастиф и снова улыбнулся, представив, какой переполох поднялся на командном пункте.
Прошло минут пять, прежде чем кто-то смог сказать хоть что-то внятное.
— Вы не можете ее взорвать, — уверенно сказал уже четвертый голос.
— А вот и специалист, — удовлетворенно сказал Мастиф. — Слушай теперь меня. Я вскрыл основной корпус, вытащил одну боеголовку на палубу. Здоровая такая, это я уже потом догадался, что третья ступень от нее не отделяется. В общем, аккуратно отрезал ее от баков, потом вскрыл по шву. Электрику сразу оборвал — мне она ни к чему. Там аккумуляторов до черта, их тоже. С механикой почти разобрался. Тут стопора стояли, чтобы конуса друг в друга не пошли — их тоже срезал.
— Конуса?
— Стопора на ядерном заряде… Обратный взрыватель вытащил — мало ли что… И мудрую теперь с гидравликой. Похоже, что вот эти два цилиндра под высоким давлением обеспечивают плавный ход… на направляющих ничего нет, но вот клапан такой впервые вижу. Похоже, что он у вас трехходовой… Импортный, что ли? Догадались тоже, тут ведь просто медяшки перебросить надо… хрен бы я с отечественным производителем разобрался…
— Что вы делаете…
— А вы что думаете? — Мастиф от злобного удовольствия чуть не хрюкнул.
— Александр Сергеевич, я лейтенант медицинской службы, Соколова Наталья Николаевна. Вам плохо? Вы ранены?
В ответ послышался смех. На командном пункте у адмирала Тихомирова встали дыбом остатки волос на голове — там, на глубине, на атомной подводной лодке, сумасшедший бандит ковырялся рядом с девятью килограммами обогащенного плутония, а на корме — еще тонна актиноидов, и в самой середине — десятки, сотни литров трития… Адмирал примерно знал — что это означает. В любом случае — погоны долой, и при самом счастливом исходе — пенсия без выслуги…
— Что с вами?
— Мою жену звали — Наталья Николаевна, — почти шепотом сказал Мастиф. — Вы какая — высокая или маленькая?
— Постарайтесь успокоиться, дышите глубже…
— Да не дышу я, Наташа. Не могу дышать. Сынок наш, Ванька, подлец, меня «зафиксировал». А у тебя как дела — все в порядке?
— Со мной все хорошо… скоро придет помощь…
— Знаю, Наташ, знаю. Помнишь, мы с тобой мечтали, как поедем на море? Ты ведь никогда моря не видела… здесь темно, холодно и страшно… И горючее их поганое кирзачи разъело. Пятки жжет. Третьи сапоги уже меняю… За этот год…
— Уберите её немедленно…
— Что, генерал, в штаны наложил? — Мастиф — сама серьезность. Голос звенит, бьет в голову, в самый висок. Вот ведь заноза…
— Погоди, сейчас еще доложишь… Я вот вижу перед собой донце, написано на нем — взрыватель инерционный, на донце аж семь капсулей. Если по одному ударить — что будет? Надо гвоздик искать…
— Подождите…
— Жду… закурить охота, только тут все в вашем гребанном топливе, аж дым стоит… гвоздь мне надо… надо же, не подумал…
Конечно, про гвоздь он просто так, пошутил. Какой к черту гвоздь! Страшно… Жуть как страшно. А вдруг как взорвется? Нет, бомба-то, конечно, взорвется; тут будет ад — но сумеет ли в этом аду уцелеть Мастиф? Как это вообще возможно? Неужели Иван и в самом деле всесилен? Даже представить трудно степень этого всесилия.
Почему именно он? Почему Александр Сергеевич Смирнов? Кто он, почему он, зачем? Неужели не было других, более достойных? И более достойного способа? Неужели человеку, чтобы быть услышанным, надо взорвать ядерную бомбу…
Надо. Умри, но сделай.
— С вами сейчас будет говорить президент России, — сказал бесстрастный женский голос.
Ого! Оперативно.
— Слушаю, — произнесла твердо трубка. Хорошая связь, как будто рядом сидишь, за дубовым столом, в мягком черном кресле, с неослабевающим вниманием подавшись вперед.
— Что ты слушаешь, мудак? — Мастиф развлекался. — Тебе надо было раньше слушать.
— Что вы хотите? — голос за мембраной трубки невозмутим.
— Мира, мля, во всем мире…
— У нас есть о чем поговорить…
— Это точно, есть, — согласился Александр. — Я тебе сейчас расскажу будущее. Ближайшее, на полчаса… Минут через пять я стукну молотком по капсулю. Раздастся взрыв, небольшой. Потом конуса сомкнутся, и раздастся взрыв побольше. Килотонн, думаю, на десять. Ты дальше слушай, — Мастиф перевел дух. Даже бойцовому псу бывает страшно…
— Точно не знаю, но тут сработает литров пятьдесят тяжелой воды. Рядом со мной — пусковые шахты. Прежде чем оболочка остальных ракет превратится в плазму, здесь пронесется почти ощутимый поток быстрых нейтронов — или как их там? Взорвутся десять боеголовок справа, потом еще десять — слева. Потом снова справа, потом снова слева… И так раз двадцать. Что, перспектива впечатляющая? Через полчаса ты мой голос не по телефону услышишь…
— Мы готовы выполнить все ваши условия…
— Ты что, президент, совсем от страха съехал? Ты что, не помнишь, что с террористами переговоров не ведут? Да у меня и в мыслях такого не было — с тобой или твоими шавками лясы точить… Так уж получилось… Кузнецов-то помер. Я думал с ним переговорить сначала. Хороший мужик был, и воин отменный…
— С кем вы хотите поговорить?
— С ними я уже никогда не поговорю…
— Я сожалею…
— Это я сожалею. Ты, может, мужик и хороший, только глупый. Я вот одного не понимаю — ну какого хрена надо было ко мне лезть? Ты, если у окна стоишь, посмотри вокруг… Хорошенечко посмотри… Видишь, сколько мы сделали? Не ты, не шакалы твои, а мы, работяги, крестьяне, строители. Чуешь, какая сила в нас? Это мы из-под палки строили… А если сами захотим разрушить? Представляешь эту силищу? Плохо представляешь. Ничего, сейчас услышишь, может быть — даже увидишь…
— Я готов дать вам любые гарантии…
— Молчи, не перебивай. Мы для вас, чтобы самих себя в узде держать, такие атомные лодки построили — смотреть страшно. И еще эти лодки на нашу шею повесили, на мои кровные их содержишь… А вот захотел я… не дают… лезут… жену убили, детей отобрали, ваши же сверхчеловеки отобрали… дом на хер разворотили, друзья в рядочек лежат. Никого не осталось, ничего не осталось. Зачем вы меня в угол загнали? Я же сильный, очень сильный. Я же вас сомну, всех подряд — не замечу… Неужели не наигрались в детстве в игрушки? Это моё, то моё, здесь моя граница… а у меня солдатиков больше…
— Не кажется, что тебя как этого самого солдатика используют? — голос погрубел, стал властным, слишком властным. — Сверчеловечество использует вас, Мастиф, чтобы уничтожить человечество… Чтоб им самим не пачкать руки…
— Ты своего психотерапевта из кабинета убери, — посоветовал Мастиф. — Он мне на нервы действует. Я только с тобой разговариваю. В этом разговоре помощники не помогут.
Голос глухо проворчал, что-то вроде: немедленно… сейчас же… приказ…
— Ты, верно, только об одном мечтаешь… Чтобы здесь, рядом со мной, рота спецназа образовалась. Хорошая мечта, дельная…
За бортом, перебивая Мастифа на полуслове, тяжело ухнула вода. Один раз, второй, третий. Десятки глубинных бомб рвали оболочку громадной подлодки, пытаясь добраться до того, кто вздумал угрожать, и вознамерился выполнить угрозу. Александр с ненавистью смотрел на корчащееся железо, на струи воды, на гаснущие лампочки.
— Ты, сука, так и не понял ни черта, — сказал Мастиф, и, прежде чем трубка интеркома разбилась о стену, успел еще услышать:
— Прекратить… еб вашу мать!
Взрывы прекратились, вода хлестала, Александр стоял по пояс в ледяной жиже. Ждал. Он мог ждать днями, неделями, месяцами, годами, но теперь ждал мелочи (как в принципе, и всегда) — когда вода доберется до лица. Тогда он нырнет и сделает все как надо. И еще он думал — насколько малы его маленькие обиды и ничтожные притязания. Насколько мелочны его мещанские (любимое слово!) мечты. И тут же вспоминал, сколько таких мелочных обид и унижений испытали другие — так похожие на него. Он вспомнил доярку Валю, которая плакала оттого, что после двадцати часов непрерывного труда ей объявили выговор — она не смогла выдоить тысячу с лишком коров, потому что ее напарницы — кто в отгуле, кто в болезни, кто в запое. Он вспомнил тощие слезы шестидесятилетней Леночки — старой толстой женщины, молчаливую ярость Кощея, упорное терпение Артемича. Тысячи жизней — добровольно обманутых, униженных и похабных, тысячи тысяч капель пота и сукровицы — ради куска хлеба. Он просто не мог поступить иначе…
Много раз он смотрел на зазывной плакат на кухне, с гигантскими пирамидами посреди пустыни — и видел не честь и славу ничтожного фараона, и уж не гений безвестного инженера — но труд, силу и мужество множества ни в чем не повинных людей, собранных и выжатых до последнего мгновения жизни. Он понимал — ни в коем случае не должен отступать, предаваться малодушию. Потому что пройдет совсем немного времени — и кто-то другой, быть может — более сильный и честный — склонит голову и снимет шапку, чтобы почтить жизнь того, кто не побоялся заявить о себе, кто не побоялся убивать, кто жил только по совести; и умер, измеряя жизнь одним только трудом.
Все помнят Степана Разина, Емельяна Пугачева, Ивана Болотникова. Помнят, но не знают. Этакое равнодушное незнание, не обязывающее ни к чему. Однако эти люди — и Стенька, и Емелька, и Ванька — заплатили собственной жизнью за собственное знание.
— Пора и мне, — решил Мастиф, крепко сжал молоток и — нырнул.
Пришло время.
На месте взрыва осталась воронка глубиной четыреста метров и шириной пятнадцать километров. Край воронки упирался в пригород бывшего Архангельска. Зона сплошного поражения простиралась на двести километров. От космодрома в Плесецке не осталось ровным счетом ничего. Гладкая, почти зеркальная поверхность на сто семьдесят километров вокруг. В Вологде от домов уцелели только фундаменты. Зона слабых поражений дошла и до столицы — повыбивало стекла, снесло рекламные щиты, снова отключилось электричество, а с особо ветхих домов сорвало крыши. Москва отделалась легким испугом…
Не стало сопок, вода испарилась и выгорела, сплошное облако пыли висело так, что можно резать его ножом. Ни звука, ни движения, как будто все вокруг испугалось освобожденной человеком мощи. Не понятно — было ли здесь хоть что-нибудь, когда-нибудь… Первозданный хаос и нереальная тишина — только песок сыпется с неба. Если бы пыли не было, то можно увидеть, что с севера, еще далеко отсюда — наплывает белая полоса; и она быстро приближалась, словно разъяренный океан решил посмотреть — кто так неосторожно нарушил его покой, отбросил и испарил сотню морских миль и миллионы кубометров зеленовато-серой морской воды? Полоса осторожно лизнула края воронки — с неистовым ревом и свистом кипящий поток ворвался на освободившийся плацдарм, тысячекратным Ниагарским водопадом устремился вниз, чтобы похоронить того, кто осмелился бросить вызов.
Конечно, планету не сбросило с орбиты, не вскрылись подземные пласты, хотя сейсмографы в Японии уловили легкое колебание. Тридцатиметровый цунами пронесся по всему побережью Ледовитого океана. Но кого накрыла гигантская волна? Пустяки — сто или двести тысяч… к пятнадцати миллионам других… Важнее другое. Мастиф понял, что его мечта снова осуществима. Значит, мой Ваня на самом деле сын Бога — думал Александр, с ужасом ощущая и понимая, что не может свариться в крутом кипятке. Да что кипяток — тысячи тысяч атмосфер и миллионы градусов — даже они спасовали, не смогли разорвать бренное тело. Мастиф все чувствовал, все понимал, сознание не покидало ни на мгновенье, а взрыв длился так долго! Даже не секунды — минуты…
Раскаленная вода бушевала. Волна за волной она шла на алый берег, поднимая грозовые облака пара, и тишины уже не было, стоял неумолчный треск взрывающейся земли, яростный рев и шипение, воздух прессовал сам себя, и каменный пепел ложился пластами — чтобы снова взвыть под разъяренной водой. На сотни километров от этого места не осталось никого живого. Даже ближайшее, относительно уцелевшее дерево — обугленный каменный дуб, склоненный к земле пятиобхватный столб, вмиг лишенный листвы, ветвей и жизни — стоял в семидесяти километрах отсюда.
Никто не мог видеть, как из потока, из клубов пара, перемешанных с пылью, вышел человек. Насильно разбуженная стихия ярилась над головой, пыталась рвать седые волосы, сбить с ног, снова вернуть на место — но куда там! Упрямо, сильно нагнувшись вперед, человек шел из самого пекла ада. На нем не было ни единого клочка одежды, обнаженный торс, впалая грудь, широкая спина, натруженные руки и узловатые ноги — всё покрыто шрамами. Казалось, что человек улыбается — но это только кажется; рваная, давно зажившая полоса на щеке создает такую иллюзию.
На миг человек остановился, словно раздумывая, инстинктивно поджимая то одну, то другую ногу — земля все еще красна сотнями градусов. Посмотрел по сторонам — и природа взвыла с новой силой, словно пустой отрешенный взгляд испугал саму стихию. Человек вздохнул, и через секунду в его руке возник, появился сам собой — длинный голубой клинок, страшное и беспощадное оружие, противное всему, что может двигаться — всему живому.
Теперь Александр понимал, почему сам страшился одного вида меча. Любой, кто мог видеть его сейчас, разве бы он — не устрашился?
Серость под ногами, серость над головой, жарко, очень жарко, словно от стыда. Раскаленные камень и стекло под ногами — до самого горизонта! — будто кровь. Настоящая, живая, буйная… Мастиф выбрался на относительно ровное пространство, ветер стал слабее, пыль, хоть и стояла столбом, но уже видно — собралась, хоть и не скоро, оседать многометровым слоем.
— Разве на этой земле кто-нибудь может жить? — спросил сам себя Саша.
— Наверно, здесь будут жить, — предположил Александр.
— Да хрен здесь выживешь, — хрипло проворчал Мастиф. — Напридумывали себе бомб. Пусть теперь расхлебывают. Ну что? Пойдем дальше? Интересно, — он приложил ладонь «козырьком» ко лбу, медленно поворачивал голову, осматривал окрестности, — а грузовичок мой уцелел?
Мгновение он стоял, выбирая направление, а потом пошел, опустив плечи, упрямо наклонив голову, словно не шел, а тянул громадную, невидимую и непонятную никому лямку. Он повторял всего одно слово, и ветер разносил длинные гласные, давил согласные, рвал на части жалкие звуки. Ветру было наплевать на это слово.
— Чу-ма, — повторял Мастиф. — Чу-ма…
Больше книг на сайте - Knigoed.net