Холодный ветер ударил по лицу, и я дал сдачу. Мы дрались целый день, ночью передохнули чуть-чуть, затем поужинали обещаниями и фаршированной надеждой, и снова приступили к избиению друг друга. Большой, круглый, но слегка квадратный фингал красовался на лице ветра, на мне ничего не красовалось, ведь я был против того, чтобы меня красили.
Когда в следующий раз на меня нападал ветер, я изворотливо уклонялся от его кулаков. Злость ветру не помогало, стоял возле калитки, ел пирожки с луком и смеялся, «каков же он косой, не может попасть по лежащему», усмехался тот постоянно. На него затем упала комета и раздавила к черту. Никогда бы не подумал, что черти умеют радоваться. Над их головами, над адом, высунулся огромнейший прыщ, похожий на вымя коровы, и оттуда вылез злость, словно кетчуп из упаковки. А черти тому и рады были, они наперчили его и отрезали кусок кожи, отправляя в глотку. Комета потом, встала, отряхнулась, залезла на батут и улетела по своим делам.
Но несмотря на это, я, был червяком изворотливым, так и танцевал лёжа, как эпилептик, то в одну, то в другую сторону, — ветряные удары не доставали, — пока кто-то не поднял меня с земли сжав за череп. Это чудовище взяло меня за голову, и насадила на крючок, тихонько теребя моё тело вниз-верх. Когда я вылез, и было хотел уползти и больше не видеть этого монстра, он поймал меня в последний момент и снова насадил в мою задницу очередной крючок и кинул в воду. Не хватало ему, меня унизить так, — ужас, что творилось у меня внутри, — так он ещё пытался, не веря в то, что покончил со мной, утопить, точно и наверняка!
Пытался он, разумеется, долго, — я всё время дёргал за леску, и он быстро вытягивал меня из-под воды, я делал вдох, и снова уходил под воду — да вот только, когда я снова вытащил крючок из себя, затем дёрнул леску, — первым делом, что я сделал вынырнув из-под воды, пнул то существо по животу, от чего тот упал, скрючился, покраснел и стал яблоком. Он ухватился за колено обеими руками и начал плакать. Было уже поздно. Я сделал в нём дырку и поселился жить. Сначала, я увидел дырку сзади него, значит там кто-то уже селился, и залез туда, там воняло, но вполне уютно, как у меня в прошлом доме. Вгрызся в кишки, сделал дырку в живот и пополз к лёгким. Мама всегда предрекала мне светлое будущее, но здесь было темным темно, как во сне у мертвеца.
Добравшись до лёгких, на ресепшене меня встретили краб атлет и белка гимнастка, за ними, прижавшись к полу, ползла одинокая, игривая кошечка. Её за поводок тянула мышь в чёрных солнцезащитных очках. Цокнув ботинками мышь повернулась к кошечке и взмахнула лапами. Тотчас кошечка встала, подбежала к ней, и начала чистить тропу по которой та шла, язычком. Мне было на них наплевать, но я поинтересовался их самочувствием, когда они вытерли лицо. Краб атлет вылез ко мне, откинул шелковистые три волосинки за голову и улыбнувшись сказал, что здесь жить можно, после чего взял со столика коктейль. Белка поддержала краба, щёлкая пустым ртом без зубов. Разумеется, это всё было интересно, но мне это осточертело ещё в той жизни. Я схватил белку за голову и заставил работать беззубый рот. Ведь был я червяком полностью, потому она работала по всему моему телу. Страшно и омерзительно. Страшно было входить в неё полностью и видеть, как в кишках танцевали несколько мух, пьяные, а рядом сидела сороконожка наркоманка, со шприцем на каждой ножке.
— Пожаловать добро, заходи!
Несколько сотен раз белка заставляла меня входить в неё, глотка то открывалась, то закрывалась. И меня стошнило. Подо мной собрались несколько насекомых, можно сказать сотня, и начали принимать душ со словами «святая слизь». Белка сразу же перестала меня теребить, и улыбнулась.
— В этом деле, — сказала она, — я червяка съела.
Я сглотнул слюни и мне стало страшно, очень страшно. Я не видел своих друзей несколько дней.
Стоило мне рассказать об этом до того, как мне пришлось заставлять её сосать меня. Я снова кашлянул и из меня полилась рвота. Тотчас белка упала и начала биться в конвульсиях, пока из неё не вылезли насекомые и не нырнули в рвоту и не начали плавать, вольным и собачьим стилем. Оставил я их тут. Направился дальше.
Тринадцать с половиной ветряных мельниц стояли вдоль стенок лёгких, возле капилляров. Лёгкие обдувались воздухом, таким приятным и прохладным. Дверь возле одной из мельниц отворилась и на мягкий, мокрый пол, с криками «я здесь и никуда не уйду», выпрыгнул сигаретный дым. Он присосался к стенкам и начал их целовать. В ответ из стены показался старый, ворчливый, сморщенный рак. Кашлянув кровью, он поприветствовал своего закадычного друга. Затем подошёл к капиллярам, открыл кранчик, достал из кармана чашечку, и налил крови.
— Жду тебя целую вечность, — начал рак, — со дня, когда зародилась вселенная в пуховике Коперника.
— Прости за долготу, — сигаретный дым сел на пол, — долго искал дорогу сюда, сам понимаешь.
— Понимаю. Бедно худо, но всё же вот ты и здесь. За десять лет мы сможем убить это тело и найти свежое, новое и вкусное.
— Всего то?
— Всего то, но всего его.
О чём говорили даже я понял. Страшно мне от этого не стало, внутри меня жил такой же дым. Постучав по груди я вызвал его, он вышел и поприветствовал своих коллег. Второго не дождался. Разозлился. Сломав ребро, я отрезал часть груди у себя и залез головой внутрь, как в холодильник, и начал поиски того наглеца. Тот наглец бежал от меня, делал круги возле сердца, угрожал мне перочинным ножом, затем на санках катался по венам, но в конце то я его поймал и выдернул из себя.
— О, рак! — обрадовался другой рак, — вместе стоит работать, потребуется всего пять лет.
— Ладно, ладно, — заорал рак помоложе, не так сильно сморщен, но уже изюм.
Так я отделался от своего сына. Ему давно нужно было переселиться, найти место для существования и смысл. Плакать не стал. На мой плачь приходила бабушка сына, громко орала и мне становилось стыдно, что она моя мать.
Выдохнув, я вылез из лёгких, и пошёл к мозгу. Ох, какой же величественный и мудрый. Его жирная голова перекрывала весь обзор на внешний мир. На нём бегали маленькие врачи лилипуты, что-то рассчитывали, клеили и сшивали. Сразу понятно стало, важная шишка со своими рабами. Посмотрев на меня, мозг начал плеваться знаниями. Ядовитые знания, непроверенные. Разумеется, среди них были и архиважные, такие как, «как залечить раны при разбитом сердце», «как достигнуть величия», «что нужно сделать, чтобы собрать десять лайков» и многое другое, совершенно важное для него, но совершенно бесполезное для меня. Начал глаголить истину он с двери, стоило мне только войти.
— О тебе знаю многое, проходи, и знать хочу для чего пожаловал, только ради бога, без соплей.
Так мозг сказал потому, что семнадцать уборщиков не успевали убирать слизь в вёдра, затем паковать в пакетики, мозг в неком роде и сам был тем ещё слизняком. А в области знаний сопляком. Бывало, из носа капало в морозные дни, у человека мозговые сопли вытекали. От того люди становились дураками, что сами себя теряли. Но у червей этих слабостей не было, потому и мозга тоже не было.
Рассказал я ему всё, как есть, без подробностей и правды. Мозг кивнул, раздвинул морщинки в своём теле и сказал, что давно уже ждёт такого специалиста. Я улыбнулся, как-то злостно даже, и залез в него. И попал в волшебный мир. Я такого нигде и не видывал. Двадцать три хамелеона выстроились внутри него и проектировали новые миры. Меняя цвет, они создавали фантазии. Меняли всё вокруг себя и всё вокруг тех, кого создавали. Встав по центру того чудесного места, волшебство случилось и со мною. Превратившись в орла, я начал парить над огромной, безграничной планетой, конца и края не было тому месту, — а внизу красовались павлины, вдоль хребтов гор бизоны альпинисты, а позади меня, неспешно, летели лебеди картографы.
Такого я стерпеть не мог. Кто-то был лучше, чем я. И тотчас всё изменилось, я стал и лебедем и бизоном, и хвост павлиний. И всеми глазами стал видеть одновременно и уметь одновременно всё на свете. Это мне понравилось куда больше.
— Осторожно! — мимо меня на бешеной скорости пролетел Зевс на колеснице. За ним гнали молнии морские коньки, и скаты.
Их я точно не загадывал, но понимание этого пришло ко мне сразу. Импульсы безумия и сумасшествия налицо. Первые признаки раздвоения личности, депрессии и шизофрении. И это было не чужое, а моё собственное, родное.
Столпы огня поднялись из земли и я упал на зад. Земля двигалась. Вместо гор было огромное лицо, оно посмотрело на меня и подняв взгляд, закатила глаза. Затем отвернулась и захохотала. Эта была моя вторая личность, я с ним никогда не виделся, но он всегда видел меня. Личность никогда не покидала волшебства, а я никогда прежде не заглядывал на сторону чуда. Затем земля стала быть, как пирог приставший на дно сковородки, подниматься и трескаться, огромные трещины. Таким беззащитным я себя не чувствовал с тех пор, как побывал внутри белки. Другой я, личность, подняла меня на ладони, и отправила в рот, вдруг… личность разлетелось в множество маленьких бабочек, и впереди я увидел рассвет, и навстречу к нему летели птеродактили, птицы и драконы, а с облака до облака по краям, прыгали изумрудные рыбы и сапфировые сверчки.
Облака затянулись, что-то стало мерцать, небо окрасилось красками фейерверков. Это были какие-то странные, волшебные, вместо огоньков, светлячки. Они поднимались ввысь, и приводили маленькие взрывчатки на теле в действие, и разлетались на множество осколков разноцветных, горящих драгоценностей. Из тех камней, чудо быть тому, и волшебства дорога, вылуплялись феи, приводя в движение всю жизнь вселенной. Взмахнув волшебными палочками несколько раз, взорванные светлячки возвращались к жизни, теми, кого они породили.
Я падал всё это время вниз, но конца этому не было. Подумалось, я вовсе не червяк, и не орёл, а застывшее пятно на лобовом стекле сноубордиста. Будто я не летел куда-то в пропасть, а стоял здесь всё это время. Бабочки вновь появились, схватили меня и мы полетели к замку на облаках. Мне страшно стало, что придётся нырять в желудке бабочки, выискивая еду, и в надежде найти выход, съесть бабочку. Бабочка сама смотрела на меня с выпученными глазами, и поняла, что я кровожадный убийца и начала потеть, затем и вовсе заплакала. Из её глаз покатились круглые конфеты, разного цвета, и падая на землю превращались в черепах, в цветы и бунгало.
Долетев до замка, бабочки исчезли, растворились в молоке на стене замка, став каплей масла. Дошёл я до самого главного трона в замке быстро, на нём сидела личность, играя в шахматы с Александром Македонским, безобразие, никак иначе! Из самой Македонии, видать, пришёл. А сколько оттуда путей сюда и расстояний. Множество. В сливе унитаза, в розе на подоконнике, в ковре в саду. Одну он нашёл. Стоит сказать, важная шишка.
Подойдя к личности, Македонский поднялся со стула, ударил себя по щеке и, как ветер, взлетел и улетел через окно. Личность церемонится не стал, открутил голову, прожевал несколько раз, вкрутил обратно, и сказал, что желчи и яда во мне нет, кроме самого главного, ума. Его во мне было много, иначе не смог бы попасть в эти владения, управлять волшебством и вообще, добраться до мудрого мозга в яблоке. Все очень хорошо знают и владеют знаниями, что в яблоке есть мозги, иначе не росли бы они так же, как и люди, как растения, и животные. Я кивнул, но понятия не имел, о чём он говорит.
Многое поведал, всё забыл. Пол раскололся, и я полетел вниз. Внизу красовалась огромная картина «Медведи в сосновом бору», я взлетел в ту реальность, как масло смешанное с жиром, и медведи разодрали меня на кусочки, повесили на верёвочки и высушили. Я держался. Пощадил их непонимание. Пожалел. Но когда один из них сел за стол не вымыв руки, я вышел из себя, прямо из себя, и через прогиб кинул того на пол, затем откусил его руку. Хотели было другие два наброситься на меня, я взглядом остановил их, и прожёг в них клеймо страха. Задрожали они, прыгнули на стол и стали студнем. Студен был прекрасным. Мне всегда приносит удовольствие есть студень, где мяса заполно.
Яблоко начало и вовсе сгнивать. Почудилось, кто-то поднял яблоко с земли и откусил. Волшебный мир задрожал. Хамелеоны стояли и без колебания несли службу, волшебство не покидало мир чудес.
— Осторожно! — молния, это второй раз за день, Зевс играет роль безумца, но безумец тут я.
Небо было безграничным, резвость безграничная. Пешком нагнав лихача, я положил на его плечи руку, и сказал, что пора выходить в свет, нельзя вечно прятаться за моей спиной. ТАК ДОЛГО МЕНЯ ЕЩЁ НИКТО НЕ ВЫЖИМАЛ И НЕ СКРУЧИВАЛ!
С тех пор, как я стал частью одной из дред на голове мулатки, подаренный Зевсом, внучке Армстронга, прекрасной и удивительно сексуальной, меня постоянно топили в ванной, обливая кислотой. Стало быть я сам хотел стать ими, ведь в любое время мог пожелать иное. Мне это нравилось, кроме тех дней, когда меня тянули за ноги и пытались вырвать. Было страшно за мулатку, ведь вырвать меня означало, оторвать голову ей. Потому я сам добровольно покинул её.
Поблагодарив хамелеонов за работу, я вышел из мозга и сказал, что починил всё, что было сломано. Сколь бы мудрым не был мозг, он мне поверил. Сев на поезд до лёгких, попрощавшись с раком и несколькими другими друзьями на ресепшене, я оказался снаружи яблока и упал за воротник какого-то существа.
— Ох ты, червивый! — закричало то существо.
— Ёбушки-Воробушки! — удивился я, и закричал в ответ, — фу! Червивый? Мерзость какая!
Я поднялся на то существо, пнул его по барабанной перепонке, существо покатилось вниз и стало быть барабаном. Возле него собрались музыканты, и начался концерт. Я танцевал на барабане и давал вокальные уроки. И тут… ветер подхватил меня, унёс на холм возле моего дома и начал бить кулаками по лицу. Я уворачивался как мог. Меня часто увёрток называли.
Квадратный фингал на ветре уже почти зажил, намотанный скотчем вокруг лица, и прилепленный пластырем.
— Мир, — сказал я ему, а он ответил:
— Мир, — и мы полетели захватывать мир.
Как раз наша рука была захватывательной.
В представлении мир казался огромным, но когда мы за пять рублей вынули мир из устройства возле столовой, он оказался не таким и огромным для нас. Но каким же удивительным был он для те жителей, что родились на том мире, в маленькой круглой жвачке, которую мы выбили с ветром. А ведь взглянув в микроскоп мы увидели, как, такие же, как мы, смотрят в ровно такой же микроскоп в своём мире, а те, что в том микроскопе, смотрят в другой ровно такой же мир. И МЫ ПОДНЯЛИ ВЗГЛЯД, И ПОСМОТРЕЛИ НА НЕБО. Впервые в жизни, мы обнаружили, что синее небо, это синий оттенок глаз бога.
И сколько таких же, как я, ещё выше нас, управляют нами же, и каждый поступок отражается на поступке нас же. Я скинул жвачку на пол и пнул её. Тотчас день и ночь начали сменяться друг за другом, мгновение за мгновением, — да так быстро, что мы начали летать в воздухе.
Кто посмел управлять днями, мы и вопросом не задавались, видно, мы были богами этого мира и одновременно были заложниками того, кто выкинул мир на пол. Ветер подхватил жвачку с пола, и начался ураган в мире в котором мы находились, деревья стали парящими, машины летающими, а магазин и вовсе стал с ног на голову, и разлетелся по сторонам вдребезги, — мелкие кусочки врезались в глазницы людей, осколки стёкла разрезали плоть, а бильярдные шары разрушали дома. Ещё бы немного, можно было сжечь в пустоте дыру в космос, открыть чёрную дыру.
Ветер кинул шар мне, я подхватил его, и ураган утих. Со всей силы выкинул её на землю, она сплющилась и разлетелась на куски, и вдруг, мы оказались втроём. Затем нас стало пять, десять, сто, тысяча, миллион и миллиард, и с каждым разом больше и больше. С ростом нас, росла и планета, и наш рост. Все мы были на одной планете, в одном мире. По мере того, как другие мы прибывали на землю, планета росла, чтобы уместить всех нас. Вскоре и вселенная стала расширяться сильнее, чтобы уместить нас, казалось, планета стала самой вселенной, самим мирозданием. Теперь, каждый из тех, кто прибыл, имел свой разум и мог поступать, как им хочется. Но поступали они ровно так же, как мы, имея тот же самый разум, жизнь, мысли, желания.
Обрушился шквал бури из-под небесной, спустился Зевс, махнул трезубцем и всех не стало быть, исчезли, и планета обрела прежний вид, и мы закрыли жвачку в прозрачную колбу, чтобы защитить вселенную.
Отворилась дверь под землёй, вышли четыре демона, они посплетничали между собой, схватили ветер, и закрыв люк, испарились. Их пар поднялся наверх и стал газовым золотом, осыпая мир пеплом и снегом. Из снежинок вылуплялись невероятно юркие броненосцы, хватали в лапы камешек и убегали на холм, после чего кидали их на землю, и вырастали огромнейший баобабы, ничуть не меньше, до самой луны. Там они устраивали дома, вязали свитера, поливали цветы на лужайке и чинили трактора. Чудесно. А из пепла появлялись стрекозы. Броненосцы седлали их, и летали в города расположенные на верхушках деревьев по соседству. Соседи были отвратительны!
— Что же вы все тут такие, да эдакие, — крикнул я, подполз к корешку дерева, и откусил его. Полилось молоко, и дерево начало незамедлительно уменьшаться, и вдруг, не поймите не правильно, превратилось в стол, и тотчас на том столе образовался ужин, броненосцы бегали с фартуком на пояснице, выкладывая угощения. Один было перепутав меня с макаронами, взял вилку и смешал в соусе, но пощадил я его, мне никто такой маски давно телу не делал. Освежившись, я выбрался из тарелки и выплюнул майонез. Из майонеза вылупился скворец и улетел.