Даля не ответила, мои слова ее смутили. Она не могла уехать из Литвы. И тут я представил, что мы навсегда уезжаем отсюда, и уже сидим на чемоданах, и наш дом уже чужой для нас, и новые люди ходят по нашим комнатам, а Юстик и Даля жмутся в углу. И я понял, что уехать отсюда не смогу, что это и есть моя жизнь, и ее надо жить, и никуда от нее не убежишь и не спрячешься.
- Даля, послушай меня...
- Не надо, Миколас. - Она поняла, о чем пойдет речь. - После. Вот они уедут...
- Вот они уедут, и все пойдет по-старому, - сказал я. - Ты все время не даешь мне это рассказать. Делаешь вид, что не понимаешь... Если не было предателя... Если это не Хельмут, не Грёлих и не Лайнис... Значит...
- Что ты придумал! - перебила меня Даля.
- А я хотел, хотел убедиться в обратном.
- Ты был в отчаянии, ты хотел спасти Эмильку, - сказала Даля. - Ведь так? Ты хотел убить Хельмута, чтобы спасти ее... Разве так поступают предатели?
Теперь я понял, что заставило меня заговорить об этом. Я испугался, что Лайнис не сможет доказать свою невиновность, а то бы я, конечно, промолчал. Мучился бы и молчал.
- А если пострадает Лайнис, - спросил я, - тогда как?
- Мы этому помешаем, - сказала Даля. - Уверяю тебя. Успокойся. Мы его сумеем защитить. Он не виноват, и мы это докажем.
Мне стало жалко ее, и себя, и Юстика.
- Я вдруг успокоилась, - продолжала Даля. - Да, да, успокоилась, как ни странно. Мне даже хорошо.
Я посмотрел на нее, стараясь понять, почему ей вдруг стало хорошо.
- Ты не удивляйся, - сказала она. - Мне хорошо оттого, что Лайнис не виноват. А тебе я верю, если тебе это важно. Ведь ты в комендатуре, когда тебя били, никого не выдал.
- Мне некого было выдавать, - сказал я.
- Не скажи, не скажи, - ответила Даля. - А если бы тебе было кого выдавать, ты все равно бы не выдал.
- Почему же ты тогда не хочешь, чтобы я ему все рассказал? - спросил я.
- Потому что признание не сближает, а отчуждает. Потом ты будешь его избегать. Думать, что он знает э т о о тебе. В несчастье каждый живет в одиночку.
Еще минута - и я бы сдался, но голос у нее предательски дрожал. Она сама была далеко не во всем уверена. Я почти крикнул:
- Ты ошибаешься. Поверь мне. Лучше я все расскажу. Так будет легче.
- Ты мне поверь, - перебила Даля. - Ты ведь даже не уверен, что все это так. Это только твоя догадка.
Она подошла ко мне и, как маленького, стала гладить ласково по волосам, прижимая мою голову к груди. Приятны были ее теплые руки и ее уверенность в том, как надо поступить. И мне стало ясно, что все это, конечно, я придумал и надо только, чтобы они побыстрее уехали. Ведь осталось совсем, совсем немного: пусть скорее уезжают.
- Ты права, - сказал я. - Права, как всегда.
- Конечно, - сказала Даля. Она хорошо меня знала. - Ты им все расскажешь, и они уедут... Думаешь, уедут и увезут твою печаль? Нет. Твоя печаль будет острее, потому что о ней будут знать и другие.
Потом мы с нею долго сидели вдвоем и молчали. Но в этом молчании не было умиротворения, что-то беспокоило меня.
Через окно мы видели, как на городскую площадь вышел Телешов, постоял у памятника, а позади шли Таня и наш Юстик. И мне стало обидно, что мы с Далей сидим здесь, а они там, и Юстик с ними, и он должен быть именно с ними, а не с нами.
Когда они вернулись домой, Даля спросила у Телешова, что он теперь собирается делать.
- По дороге зайду в милицию, - ответил он. - Или, может быть, ты, Миколас, это сделаешь?
Я промолчал, понимая: осталось совсем немного, и они уедут, еще каких-нибудь полчаса.
- Хотя с большим удовольствием я бы схватил его за шиворот и сам оттащил в милицию.
- А если это сделал не Лайнис? - спросила Даля. - У вас же нет никаких доказательств.
- Тогда его отпустят, - сказал Телешов.
- А если не он, - снова сказала Даля, - а вы потащите его за шиворот, старого, больного, невиновного?
Телешов промолчал. Я знал, что Даля попала в самую точку; он и тогда, мальчишкой, был добрым и не терпел унижения и насилия.
- Лайнис не впустил нас в дом, - сказал Юстик. - Он там плакал.
Телешову не понравились слова Юстика, они били на жалость.
- А если бы не было предателя, то сейчас здесь бы сидели Марта и Эмилька и мы все были бы другие.
- Папа, нам пора, - сказала Таня.
- Я все равно это сделаю, - сказал Телешов. - Ты ведь знаешь, Миколас, иначе я не могу.
- Может быть, это и Лайнис, - быстро сказала Даля. - Но вы, видно, забыли гестаповцев: они могли его пытать, и он не выдержал. А за эти годы он, может быть, так настрадался, что своими страданиями добился снисхождения.
- Господин священник, вы во многом преуспели, - со злостью сказал Телешов и поклонился портрету дяди.
Эти полчаса были бесконечными. Но Даля не сдавалась. Она не могла сдаться из-за меня, из-за Юстика, хотя правда была целиком на стороне Телешова, а мы просто защищали свою шкуру.
А Юстик, который сидел на диване рядом с Далей, вдруг пересел к Тане. Может быть, он это сделал случайно, скорее всего именно так и было, просто ему хотелось посидеть рядом с девочкой, которая была для него прекрасной ведь он из-за нее отважился на такие небывалые поступки - и с которой ему сейчас предстояло расстаться. Но мне показалось, что он сделал это со значением.
Даля, она очень чуткая, покосилась на Юстика и сказала:
- Мы не хотим с Миколасом лишних страданий. Вы этого не понимаете, Пятрас.
Она упорно называла его Пятрасом. Возможно, чувствовала свою вину перед ним, как я, и заискивала.
- Я хочу знать правду, - ответил Телешов.
- После войны у нас было много националистов. Мы жили в деревне, и к нам на постой стал рабочий отряд, который искал их. А утром, когда рабочие ушли, к нам ворвались националисты. Они поставили моего отца к печке и расстреляли. Стрелял один совсем молодой паренек, почти мальчишка. Ему было лет семнадцать. Он, когда выстрелил, сам испугался, заплакал. И один из них его ударил... А потом, через несколько лет, я его встретила. Он шел мне навстречу и нес на руках маленькую девочку... Понял, что я его узнала. Опустил девочку на землю и ждал... И я ушла.
- Пойдем, Танюша, - сказал Телешов.