– А я, например, – сказал Женя почти наставительно, – очень ценю в людях точность. И на неточном человеке ни в коем случае не женюсь.
– Ладно, увидим. Молоко допивай, – сказала Марина Петровна.
«Значит, это у них у всех так водится... Не только Лена... – сумрачно соображал Валерий, не чувствуя себя тем не менее сколько-нибудь утешенным. – Что ж...»
Зазвонил телефон.
– Будьте добры, Валерия... Валерий?! Ты, наверное, меня уже знать не хочешь?
– Что ты! Почему?.. – возразил он.
– Тут у меня мама прихворнула немного. Не могла ее оставить. А сейчас папа пришел, я сразу выбежала к автомату... – Она смолкла.
Слово теперь, видимо, было за ним.
– Погуляем? – предложил он.
– Погуляем... – согласилась Лена. – Хотя погода вообще-то жуткая.
– Может, тогда... может, ко мне зайдешь?
– А ты где живешь?.. – спросила она колеблясь.
– Близко! Тут совсем близко! Если проходным – две минуты. Хотя ты проходным не пойдешь, – спохватился он, подумав, что девочки, наверное, не пользуются проходными дворами. – Да все равно – рукой подать.
Он стал с воодушевлением, с уймой подробностей объяснять, как сказочно короток, прям, прост путь до его дома.
Лена сказала, что сейчас придет. И тут, вопреки всему, что растолковал, Валерий испугался вдруг, что она не найдет дороги, станет плутать, и велел ей оставаться у автомата на площади – он сам за ней прибежит.
Мать сразу заметила, как переменился в лице Валерий, когда он, уже в пальто, заглянул к Марине Петровне.
– Мама, – заговорил он быстро и возбужденно, – я сейчас вернусь!.. Нет, ничего не произошло. Сейчас ко мне зайдет мой товарищ, с которым мы на одной парте сидим. Вот и все.
Почему-то он говорил о Лене в мужском роде, несмотря на то что соседям предстояло, конечно, ее увидеть, и вообще не к чему было напускать туман.
– А как фамилия товарища? – спросила мать. – Это не Гайдуков?
– Его фамилия Холина, – ответил Валерий, продолжая упрямо говорить о Лене в мужском роде. – Мы сейчас придем. – И, желая показать, что во всем этом нет решительно ничего потайного, добавил, убегая: – Женька, ты заходи! Мы тебе по алгебре поможем.
Чего хотелось Валерию в тот вечер? Его желания были определенны: чтобы Лена понравилась матери сильно, восхитила бы ее, чтобы мать не показалась Лене замкнутой, суховатой и непременно приглянулась; чтобы все втроем они о чем-нибудь весело беседовали – пусть, например, мать примется подтрунивать над тем, как косноязычно он выражается: это у нее получается забавно и необидно.
Но вышло все немного по-другому.
Мать, как это случалось с ней только в минуты большого смущения, была церемонно и как-то даже старомодно вежлива. Стол оказался очень хорошо сервированным – так хорошо и тщательно, что это ошеломило в первую очередь самого Валерия, который и разостланную узорчатую скатерть и расставленную на ней посуду – ободок черный с золотом – видел до этого в употреблении не более трех раз в жизни.
Ольга Сергеевна угощала Лену, чересчур часто осведомляясь, не подлить ли ей чаю, а Валерий, морща лоб, силился вспомнить что-нибудь очень смешное. Ему казалось, что сейчас самое важное – рассмешить мать и Лену: это разрядит напряжение. Но он не мог ничего припомнить.
Внезапно вошел Женя, причесанный и одетый так, как мальчики его возраста бывают причесаны и одеты лишь в дни именин. Поздоровавшись, Женя сел за стол напротив Лены и стал молча в упор на нее смотреть.
– Тебе задачу помочь решить? Мы это в два счета... – сказал Валерий, объясняя Женино появление.
– Задача решена, – кратко ответил на это Женя, не отрывая от Лены внимательных глаз.
«Черт, как его вытурить? – подумал Валерий, готовый провалиться сквозь землю. – Он, кажется, рано спать ложится...»
Тут Валерию повезло. Постучала Марина Петровна:
– Женечка, домой! Пора спать.
Женя покорно встал. Но, прежде чем увести его, Марина Петровна стала зачем-то оживленно рассказывать, каким был Валерия в детстве. Она сообщила, что он не терпел купаний в корыте, что он – удивительно! – охотно раздаривал свои игрушки друзьям, что он был задиристым, но на редкость рассудительным мальчиком, и, наконец, что он совсем не играл с девочками – никогда их не принимал в мальчишечьи игры.
– Ни в какую не принимал, стороной обходил! – И Марина Петровна рассмеялась, оттеняя этим смехом ту разительную перемену, которая с тех пор произошла.
После этого Ольга Сергеевна коротко, но опять-таки неизвестно зачем, поведала о том, как Валерий, семи лет, заболел дифтеритом, который сперва приняли за ангину, а встав в первый раз с постели, спросил:
«Мама, я теперь больше не пациент?»
Валерию подумалось, что, слушая все это, Лена, наверное, жалеет о потерянном вечере. А она видела его смятение и сочувствовала ему.
Марина Петровна и Женя ушли, Ольга Сергеевна не мешала сыну и гостье, только изредка вставляла свое слово, но все-таки Валерий вел себя несколько принужденно, потому что вспоминал все время о речи Зинаиды Васильевны, напастях, грозящих Хмелику и Борису, о дурацком примирении с Игорем по телефону... Но обо всем этом неудобно было говорить в присутствии матери – и не потому даже, что не улыбалось ее в это посвящать: слишком долго пришлось бы вводить Ольгу Сергеевну в курс событий. И он ждал: может, мать отправится сейчас на кухню с посудой, и они останутся одни.
В это время явился Игорь. Он взросло поздоровался с Леной – пожал ей руку, учтиво поклонившись всем корпусом, – отчетливо произнес: «Добрый вечер, Ольга Сергеевна!» – и, как бы покончив на этом с торжественной частью, шумно похлопал Валерия по спине.
– Был сегодня в ТЮЗе, – сказал он. – Открывается занавес, приглядываюсь: очевидно, на сцене педсовет, а может, собрание родительское – тетеньки в белых блузочках про что-то рассуждают резво так, правда... Потом одна говорит: «Честное пионерское!» В чем, думаю, дело? Оказалось, совет отряда изображается. Пожилые артистки представляют пионеров. Нельзя, понимаешь, на это из первых рядов глядеть – а я как раз во втором сидел...
Игорь рассказывал о спектакле гораздо свободнее и комичнее, чем по телефону. Валерий слушал его со смешанным чувством: и признателен был за то, что тот всех развлек, и претило немного то, что у Игоря такое прекрасное расположение духа, когда в школе вчера все вышло довольно нескладно. Тем не менее Валерий временами фыркал, а Лена даже хохотала. И, смеющаяся, так нравилась Валерию, что, в конечном счете, он получал от шуток Игоря истинное удовольствие.
О теме спектакля Гайдуков говорил немножечко свысока, а когда Лена от спектакля перевела было разговор на последние школьные новости, взмолился:
– Ребята! В воскресенье – увольте! – и прижал руку к груди, на миг изнеможенно уронив голову, – жест, к которому куда чаще прибегают актеры на сцене, чем люди у себя дома.
Валерия покоробило. Он увидел, что и лицо Лены стало неприязненным. И не в наигрыше было дело. Игорь, если «декламировал», сам обезоруживающе над собой подсмеивался; кому-кому, а ему рисовка не была свойственна. Задевала самая суть слов Гайдукова. И, оставшись с Леной наедине – после того как все трое вышли на улицу, Игорь тотчас простился, – Валерий недобро сказал:
– Вот какой молодец! – Он кивнул в сторону, куда удалился Гайдуков. – А у Кавалерчика небось перерыва на воскресенье не было...
– И у нас с тобой! – отозвалась Лена, и Валерию стало жарко от радости, что она объединила их в этой фразе.
Остаток вечера ему везло. Было скользко. Прохожие осторожно ступали по прозрачной наледи, тускло отсвечивающей лишь вблизи от фонаря. Какая-то женщина опрокинулась навзничь; коробка консервов, выпавшая из ее рук, пролетела по мостовой целый квартал со стремительностью шайбы. Возле них кто-то судорожно дернулся, сохраняя равновесие. Был веский повод взять Лену под руку. Валерий им воспользовался.
Они шли не торопясь.
– А вы с Игорем дружите? – спросила Лена.
– Да, – ответил Валерий. – Наверное, так с класса шестого приятели. Он здорово начитанный парень, но не задается, не строит из себя, знаешь...
– А ты начитанный? – прервала Лена.