– Классическую – «кроме того»? – переспросила Лена голосом, хотя и не столь беспощадным, но все-таки смахивающим на тот, которым осведомлялась когда-то насчет Макаренко.
– Классическую тоже люблю... – сказал он, как тогда теряясь от ее почти надменного тона.
– Тоже так тоже... – Лена помолчала минутку, погоняла перед собой уголек, точно в «классы» на ходу поиграла. – А мне твой Игорь что-то не очень... – Она скроила гримасу.
– Мой! – Он усмехнулся. – Я вчера решил: отрезано, был ты мне другом, хватит!
– Это когда он на комитете с Галиной в «балду» сражался?
– Да. Ты откуда узнала?
– Оттуда! Ты волком на него смотрел – вот откуда!.. А потом ничего не сказал?
– Почему? Сказал.
– Что же, интересно?
– Что, мол, дружба врозь. Ну, не в таких, может, словах... Да он понял.
– Ого! – произнесла Лена. В ее голосе было чуть-чуть завистливое уважение к такой прямоте и одновременно робость перед нею. – Что же он тогда к тебе сегодня явился?
– Так мы днем вроде помирились, – неохотно ответил Валерий.
– Помирились? Это как же? – И, так как он запнулся, ответила сама: – Я знаю – так! – Лена высвободила руку, согнутым мизинцем зацепила мизинец опешившего Валерия и, откровенно издеваясь, пропела младенческое заклинание: – «Мирись, мирись, никогда не дерись! Если будешь драться – не буду играться!..» Вот так вы и помирились, – уже не дразня, спокойно закончила она.
– Значит, думаешь, я на попятный пошел, да? – спросил он тоном мальчишки, ударяющегося в амбицию. – Думаешь, да? – повторил он, цепенея от сознания, что ведет себя несолидно, неуместно и падает в глазах Лены.
Она не ответила, только взглянула на него, точно не узнавая. И тогда Валерий, желая погасить этот взгляд, следя больше за ее глазами, чем за собственными словами, рассказал, каким скоропалительным и случайным было его примирение с Игорем, почему он скомкал разговор. Где-то в середине последнего слова его точно опалило: выдал себя! Проболтался! Она, конечно, все поняла...
Он шел и смотрел неотрывно себе под ноги, потом скосил глаза на Лену. Она тоже смотрела себе под ноги, лицо ее было темно-розовым от смущения... И выглядела не увереннее его.
– Чудак, – сказала наконец Лена, – я же тебе все равно дозвонилась бы!
Он был счастлив. Ведь Лена сказала это, не пропустив мимо ушей его слова, нет, а в ответ на них! Ее ответ значил, что ей не надоело б еще и еще раз опускать в прорезь автомата монету, слышать короткие гудки, снова занимать очередь к будке и опять набирать его номер... Это было замечательно! Это была почти что взаимность!
– Валерий, – проговорила Лена, – а мы так и не придумали, как защитить твоих малышей. – Вероятно, она вспомнила об этом потому, что они прошли мимо той подворотни в школьном переулке, где всегда топтались подростки, которых невольно сторонятся прохожие.
– К завтраму будет придумано! – пообещал Валерий. Ему сейчас все было под силу.
– И тогда мне скажешь?
– Конечно.
– Уж, пожалуйста, меня как члена комитета держи в курсе деля. Ладно?.. – спросила она, улыбнувшись ему.
– Ладно, член комитета, – ответил он ворчливо и все-таки очень мягко.
Ему хотелось немедля о ней позаботиться, сейчас же от чего-то оберечь, и тяготило, что нет для этого повода.
– Не холодно? – спросил Валерий.
Гуляя, они сделали изрядный крюк и только теперь повернули в сторону ее дома. Навстречу порывами дул ветер, взметая сор и даже дробленый шлак, которым посыпали наледь.
– Нет, что ты... Ой!.. – Лене что-то попало в глаз – должно быть, частица шлака.
Она стала спиной к ветру, и Валерий скомандовал, повторяя то, что, бывало, говорила ему мать:
– Не три! Надо хорошенько поморгать!
Она покорно и старательно заморгала, потом сказала:
– Кажется, прошло...
– Ну, больше тебе ничего не попадет в глаз, – заявил Валерий.
Он крепко взял ее под руку, и они зашагали: Валерий – лицом, а Лена – спиной к ветру. Когда у Валерия заслезились глаза, Лена предложила перемениться ролями, однако он не согласился.
Он вел Лену так, что режущий ветер не касался ее лица. И он был горд, точно способ ходьбы задом наперед являлся важным изобретением, к тому же ему принадлежащим.
Валерий действительно придумал, как защитить малышей, и очень скоро – на другой день. Когда, насвистывая, подбрасывая и ловя только что купленный батон, он шел из булочной, его остановил тренер юношеского спортивного общества. Так как Валерий пропустил несколько последних тренировок, то встрече не обрадовался. Но тренер ругать его не стал.
– Смотри, сегодня обязательно приходи, – только и сказал он, не очень-то сурово грозя Валерию пальцем. – Летом зачастил, теперь манкируешь.
– Точно приду! Я не манкировал, Федор Васильевич... – начал Валерий, которого проняло, как всегда, если с ним говорили менее резко, чем он заслуживал. – Тут получилось то...
Но Федора Васильевича отвлек проходивший мимо знакомый, а повернувшись через минуту к Валерию, он спросил:
– Теперь-то здоров? – Будто Валерий только что жаловался ему на хворь.
И Валерий, опустив голову, как если б перед этим наврал про болезни, ответил:
– Теперь – да.
На занятии боксерской секции, когда он снова после перерыва молотил по «груше», а слева и справа делали то же другие ребята, ему как раз и пришла в голову мысль...
Вечером, когда к парням, роившимся, как всегда, у ворот большого двора в школьном переулке, присоединился Шустиков, – закурил, сплюнул, вообще начал было неторопливо обживаться в приятном обществе, – перед воротами остановился маленький отряд. Это были десять юных боксеров с одинаковыми чемоданчиками и руками, тяжелыми даже на вид. Предводительствовал отрядом Валерий.
– Есть разговор! – обратился он к Шустикову и прочим.
Боксеры окружили их полукольцом и опустили чемоданчики на землю.
– Значит, вот, – сказал Валерий. – Если мальцов из нашей школы кто тронет... Ясно?
– А ты и есть защитник юных пионеров? – спросил парень, в котором Валерий узнал того самого, что осенью пристал к нему и Игорю.
– Вот-вот, защитник, – сказал из-за плеча Валерия товарищ по боксерской секции. – А дело так будет поставлено: юный пионер, допустим, сам себе ненароком шишку набьет, а мы вас за бока будем брать. Вот как будет дело поставлено!