Бывают вещи, которые отходят в прошлое вместе с событиями. Такими вещами были тут модели самолетов и планеров, подаренные когда-то пионерами. Они стояли между книгами на полках под потолком. На шкафу поместился почти не видный снизу пластилиновый макет заполярного поселка, где совершал посадку во время одного из перелетов Ляпунов-старший. Фигурки людей на макете ссохлись и скрючились, а крошечное самолетное крылышко отломилось и лежало отдельно.
Ребята заглянули в комнату летчика. Здесь не было даже тех фотографий, что висели в комнате его сына. Ляпунов-старший не хотел превращать квартиру в музей, напоминающий о его славе.
– Прошу! – провозгласил Женька, включая патефон.
Он, Кавалерчик и Станкин пригласили и закружили девочек. Валерий почти не умел танцевать, хотя в хорошем настроении, может быть, и решился бы. Сейчас он никого не пригласил, и они с Терехиной остались вдвоем у стены, где их все время задевали танцующие. Терехина настойчиво предлагала поучить его, но он отказывался, повторяя:
– Сейчас придет Гайдуков, и все будет в порядке!
На время следующего танца он остался у стены с другой девочкой, и ему опять пришлось объяснять, почему он не танцует, и сулить, что вот-вот явится Игорь...
Не желая повторять этого в третий раз, Валерий, пока меняли пластинку, скрылся в Женькину комнату. Тотчас в голове всплыли события последних дней.
...Заседание комсомольского комитета, где его без долгих слов освободили от обязанностей вожатого 5-го «Б» как недостойного воспитывать младших и способного показать им лишь дурной пример. Игорь считал, что он отделался очень легко, потому что, кроме того, ему вынесли только устное замечание.
...Та минута, когда он сообщил матери, что ее вызывает директор школы, и растерянное выражение ее лица, которое все встает перед глазами, будоража и мучая, как уязвленная гордость.
Действительно, никогда еще Ольге Сергеевне не приходилось держать за него ответ. Каждый из них отвечал за себя сам и рассказывал о себе другому скуповато – скупее, чем желал бы Валерий. Но в этой сдержанности он в последнее время видел признак отношений людей взрослых и равных.
И вот, после того как он в присутствии товарищей обратился к директору с вопросом, самым зрелым, какой когда-либо задавал, вызывают в школу мать, точно речь идет о нашкодившем птенце. И мать смотрит на него, как бы спрашивая: «Неужели за тобой не углядела? Может, напрасно чересчур доверяла?..»
Должно быть, это непоправимо: Валерию не простить ей этого взгляда и почти суетливой, жалкой, казалось ему, поспешности, с какой она собиралась в школу.
Гайдуков явился без четверти двенадцать.
– Попрошу одеяло! – донесся из коридора его голос, и все ринулись туда, позабыв о пластинке, которая вращалась на диске уже вхолостую.
До Валерия донесся гомон, в коридоре происходила какая-то веселая возня. Он выключил патефон и отправился следом за всеми – не потому, что любопытно было, что за шум и зачем Игорю одеяло, а потому, что не к чему держаться особняком: лишние расспросы.
Ребята дружно пеленали в стеганое ватное одеяло брикеты с мороженым, принесенные Игорем. «А кажется, нам ничего больше не положено было закупать», – отметил про себя Валерий.
– По законам физики, теперь не растает, – объявил, отдуваясь, Игорь.
– Стась, – сказал Ляпунов, – подтверждаешь? Это твоя наука. Не растает?
– Если не будет привходящих обстоятельств, – загадочно ответил Станкин. – А тебе что, накрываться потом этим одеялом?
– Именно! – сказал Ляпунов. – Да ладно уж! Прошу к столу...
Валерий слегка посторонился, пропуская ребят в столовую, и вдруг нос к носу столкнулся с Леной.
Это было новогоднее чудо! Ее никто не ждал, и она появилась! Всем было известно, что осталось прийти одному Игорю. Все знали, что больше не должен прийти никто. Но вот она – перед ним!
Когда сталкиваешься с чудом, не знаешь, а вернее, не успеваешь подумать, как себя вести. И сплошь и рядом ведешь себя как-нибудь глуповато, безалаберно. Если б появление Лены не было чудом, Валерий совершенно автоматически принял бы равнодушный и независимый вид. Это было бы довольно просто. Но поскольку Лена была овеяна магией новогодней ночи и все вокруг для него счастливо переменилось с быстротой, очень смахивающей на волшебную, он разинул рот и, восхищенно тараща глаза, рявкнул:
– С наступающим!
На что Лена, опустив ресницы, ответила менее громогласно:
– Тебя – тоже, – и села за стол.
...Любители чудес, изумившись, начинают затем обыкновенно рассуждать и доискиваться, какой аппаратурой пользовался иллюзионист. И после того, как пробка от шампанского, стукнувшись о потолок, упала на торт, повредив кремовую завитушку; после того, как Терехина запричитала: «Ой, ребята, уговаривались же без вина», и все выпили до дна по бокалу; после того, как пробили по радио куранты, а затем рядом – стенные часы, и, очутившись в 1955 году, все принялись закусывать, – после всего этого Валерий стал мысленно докапываться, как все же оказалась здесь Лена.
Несомненно, ее привел Игорь. Но как ему удалось? И главное – интересуется он Леной сам или заботится о Валерии?
Определить это было нетрудно.
Лена сидела напротив Валерия, а Игорь справа, во главе стола. Гайдуков, потешно крякая, пил лимонад, шутил со своей соседкой, переговаривался со Станкиным, но на Лену не обращал ни малейшего внимания.
Валерию захотелось сказать ему что-то доброе и дружеское. И, когда Игорь предложил выпить за дружбу, он, встав, первым чокнулся с ним и поглядел ему в глаза, как бы показывая, что думает сейчас обо всем том хорошем, чего оба они ждут от будущего. Игорь кивнул, подмигнул и на миг скосил глаза на Лену, точно удивляясь, что Валерий не проявляет инициативы.
Валерий улыбнулся. Он не торопился проявлять инициативу. Не оттого, что помнил обиду: обида улетучилась и он больше не чувствовал ее. Не ждал он и того, чтобы непременно сама Лена сделала первый шаг. Это было совсем неважно сейчас. Просто на душе у него было на редкость спокойно. Предстояла длинная новогодняя ночь с гуляньем по городу, с хороводами вокруг высоченных елей на площадях и взаимными провожаниями, и он почему-то убежден был: они с Леной неминуемо объяснятся в эту необыкновенную ночь.
Стол с остатками яств отодвинули к стене. Снова завели патефон. Теперь Валерий остался у стены вместе с Леной. Певец запел о симпатичном дяде Ване, в бодром темпе перечисляя его достоинства, а танцующие, наращивая скорость, оттеснили Валерия с Леной в угол. Приблизительно в середине перечня дяди Ваниных положительных черт Лена сказала:
– А ты, значит, не умеешь танцевать?
– Нет.
– И не учился?
– Нельзя. Я очень больно наступаю на ноги.
– Нарочно?
– Конечно, нечаянно.
– Поучись сегодня. Надо пользоваться случаем!
– Что ты! В тапочках нужно, а не в таких вот... – Он указал на свои ноги в больших ботинках, грубых и увесистых, как чугунные утюги.
Это был разговор пустой и пустячный, но обоим было важно только то, что они опять как ни в чем не бывало говорят друг с другом и отдаляются от размолвки.
После танцев поиграли немного в шарады и наконец вышли на улицу.
Падал снег, сухой, точно осыпавшаяся известка, и щепотками, не тая, лежал на рукавах, плечах и воротниках. Молодежь гуляла шеренгами, во всю ширь мостовых, неторопливо сторонясь редких автомобилей. И странно было, что для этих вот редких машин безостановочно работают светофоры на перекрестках и стоят посреди площадей одинокие регулировщики. Звучали песни, то приближаясь, то удаляясь, то мешая одна другой...
Компания Ляпунова со студенческой песней шагала по центральной аллее Тверского бульвара. От Никитских ворот ребята собирались спуститься по улице Герцена к Манежу, а потом выйти на Красную площадь.
У памятника Тимирязеву задержались. Он выглядел необычно. Снег лежал лишь на челе мыслителя – благородной сединой, и на груди – ослепительно белой манишкой. Снег нигде больше не коснулся серого камня статуи, но пьедестал равномерно и шероховато был тронут изморозью, на которой кто-то уже выскреб: «С Новым годом, орлы!»
– С Новым годом! – крикнул кто-то за спинами ребят.
Все разом обернулись. Это был Шустиков.
– А, привет, – сказал равнодушно Ляпунов.