И вот теперь и первые и вторые услышали с трибуны народного суда полную, беспощадную правду о своей школе.
Как ни странно, эта правда показалась обидной не только директору Андрею Александровичу, но и кое-кому из девочек. Во всяком случае, Лида Терехина сказала:
– Но ведь как же так, ребята?.. Хотя мальчишки не знают... Но нам-то с первого класса внушали: лучшие, такие-сякие, почет и слава! Как же теперь понимать? Это ж прямо наоборот! Просто не сходится даже...
– Если ты решаешь задачу, – проговорил Станкин, – и ход рассуждения у тебя верен – и, само собой, не путаешь в вычислениях, – то получаешь точное решение. И тебя не должно смущать, если с ответом не сходится. В ответах бывают ошибки.
– Правильно, Стась, – понял и поддержал его Валерий. – Нам нужно, чтоб точно, чтоб правда!.. «Не сходится»! – передразнил он Терехину. – И пусть не сошлось с ответом! Зато – правда.
– Правда, – подтвердил Евгений Алексеевич, незаметно присоединившийся к ребятам, пока они, стоя на перекрестке, ждали, чтоб остановился сплошной поток автомобилей.
Им пришлось постоять здесь еще минуту, и, раньше чем огонек светофора позволил им идти, к переходу подошла Зинаида Васильевна.
– Да, необходимую правду сказала нам Ксения Николаевна, – заметила Лена специально для нее.
– Все-таки уж очень она, мне думается, жестоко и резко... – отозвалась Котова.
– Что – жестоко? – спросил Евгений Алексеевич. – Правда?
– Именно, Евгений Алексеевич, – ответила Зинаида Васильевна.
Они перешли улицу, и уже близко от школы завуч негромко сказал:
– О жестокости правды толкуют обыкновенно те, кто не ощущал жестокости лжи.
Жильников стал часто бывать в 801-й школе. Секретаря райкома комсомола видели на уроках, на собраниях комсомольских групп, на пионерских сборах. Как-то, побывав на сборе отряда 5-го класса на тему «Каким должен быть пионер», он сказал Наталье Николаевне:
– Чего-то все-таки явно недоставало. Давай-ка поломаем над этим головы.
На сборе, о котором шла речь, пионеры пересказывали то, что читали о Володе Дубинине, Павлике Морозове, Сереже Тюленине. И говорили, что хотят быть на них похожими. Но так как Павлик разоблачил кулаков, которых теперь не было, а Дубинин и Тюленин отличились на войне – теперь же царил мир, – то ребята, говорившие, что хотят на них походить, не очень-то себе представляли, как этого достичь. И некоторые из них, видно, считали так: подвиг – в будущем, а пока поозорничаем вволю. Володя Дубинин, как известно, был тоже озорной, а Тюленин – даже отчаянный парень.
– Обязательно нужны примеры не только воинской отваги, – сказал Наталье Николаевне Жильников, – но примеры гражданского мужества. И примеры сегодняшние. Чтоб, понимаешь, обстановка в них была современная. Это очень важно... Пусть иногда скромный подвиг будет, не обязательно великий.
Наталья Николаевна подумала и рассказала ему о Валерии. Как он, рискуя, что хулиганы с ним расправятся, вместе с товарищами из боксерской секции решительно защитил малышей. И хотя ему самому потом досталось все-таки от хулиганов, не простивших своего поражения, но маленьких с тех пор никто в переулке не смел тронуть пальцем.
– Молодец парень! – сказал Жильников. – Что ж ты думаешь, это ведь пример для подражания.
– Я к тому и клоню, – ответила Наталья Николаевна. – Только это еще не конец истории.
И она рассказала о том, как Валерий поспорил с директором и как его комитет комсомола отстранил за это от работы вожатого.
– Теперь он, кроме учебы, интересуется одной Леной Холиной. Между нами говоря, конечно. И больше ничем, – закончила Наталья Николаевна.
– Ушел в личную жизнь! – рассмеялся Жильников. – Так надо ж его тянуть обратно в общественную! Тем более, что в инциденте с директором он был только по форме неправ. А по существу, я бы сказал, напротив.
Спустя несколько дней после этого разговора Котова на перемене подошла к Валерию и предложила ему снова стать вожатым 5-го «Б». Валерий, считая, что он может доставить себе удовольствие и поартачиться, ненатурально зевнул и осведомился, не поручить ли это дело кому-нибудь более достойному. Зинаида Васильевна ответила, что, по ее мнению, он в последнее время вел себя хорошо и загладил свой некрасивый поступок. Валерий разозлился не на шутку, заявил, что ему нечего было заглаживать – каким был, таким остался.
– И вообще я вам больше не актив! – закончил он в сердцах анекдотической фразой, сказанной однажды Ляпуновым, когда Котова по какому-то поводу утверждала, что «активисты должны...».
Зинаида Васильевна ушла, а через минуту вернулась с Жильниковым. Жильников пожал Валерию руку, Котова оставила их, и секретарь райкома спросил просто:
– Ну, как тебя понять: блажишь или обиделся крепко?
– Да нет, что вы... – неопределенно ответил Валерий, которому одинаково не хотелось признаваться как в том, что он блажит, так и в том, что он обиделся. – Просто, знаете, уроков очень много нам задают, времени совершенно не хватает...
– Значит, обиделся, – сказал Жильников, точно Валерий только что подтвердил это. – Это нехорошо. Цыкнули на тебя, и ты в сторонку. Обиделся. А мне по душе человек, который, если считает, что прав, свою правоту доказывает. Я вот знаю, например, одного коммуниста. Он настаивал на своей правоте – речь шла об отношении к товарищу по работе – и нескольким нечестным людям очень этим мешал. Они оклеветали его. Он был исключен из партии, но не опустил рук, доказывал свою правоту, и вот недавно его восстановили в партии, а клеветников разоблачили и наказали. Интересно, что такой человек сказал бы о твоей обиде, а? – И совсем неожиданно Жильников закончил: – Ты зайди сегодня после уроков к завучу.
Евгений Алексеевич принял Валерия в пустой учительской.
– Садитесь, Саблин, – сказал Евгений Алексеевич.
Валерий опустился на громоздкий клеенчатый диван, и завуч сел рядом с ним.
– Кого-то мне ваша фамилия напоминает, – сказал завуч. – Вы-то, наверное, не можете мне подсказать, кого?
– Не могу, – согласился Валерий.
Ему пришло вдруг в голову, что, может быть, завуч знал его отца. У Валерия не раз раньше мелькала мысль, что в жизни ему доведется, наверное, встречать людей, которые знали его отца. Неужели именно Евгений Алексеич?..
– Сообразил, – сказал завуч. – Мне ваша фамилия напоминает похожую: Саблер. Был такой красный командир в гражданскую войну. Слыхали когда-нибудь?
– Читал где-то, по-моему.
– Наверное, читали... Ну что же... Я с вами буду говорить не как завуч, а как член партийного бюро, которому поручена работа с комсомолом. Не хотите больше быть вожатым? Мне говорили, вы с душой начинали.
– Меня потом отстранили. Пионеры знают. Теперь, выходит, сызнова начинать? Мне после перерыва еще трудней будет...
– Но что же делать? Поработаете – станет легче, станет хороший отряд. Я хотел бы быть завучем в хорошей школе. А работаю, как знаете, в неважной. Однако, раз она такая, надо же ее сделать иной?
– Я не отказываюсь вовсе быть вожатым...
– Надеюсь. А правда, – спросил он вдруг, – будто вы сегодня заявили: «Я – не актив...»?
– Говорил. Так ведь...
– Вот хуже этого не придумать. Это лыко я вам, пока жив, всегда буду в строку ставить!
– Почему, Евгений Алексеевич? Я ведь Зинаиде Васильевне потому, что она... – И Валерий передал завучу свой последний разговор с Котовой.
– Все равно! – проговорил Евгений Алексеевич. – Какова бы ни была Котова, вы не могли так сказать о себе! Меня, Саблин, тоже отстраняли. На срок более долгий, чем вас. Но у меня перед назначением в вашу школу не было вопроса: «Что ж, начинать сызнова?» – который задаете себе вы.
Валерий молчал.
– Знаете, это простая вещь, но не все постигают: будущее, для которого мы живем, приближается не оттого, что проходит время, а только если мы – актив! Просто, верно?
– Да, – согласился Валерий, думая, как неудачно получилось, что его случайную, назло сказанную фразу – собственно, даже не его, а ляпуновскую! – завуч принял всерьез. Никогда он не желал так сильно обелить себя. Но не видел, как это сделать, не роняя достоинства.