Мы шли по узенькой гурзуфской уличке. Только что мы побывали на развалинах древней Генуэзской крепости и теперь направлялись к автобусной остановке. Так как Оля замедлила шаг, другие ребята оказались далеко впереди нас.
– Перестань, – повторила Оля мягко. – Не надо притворяться. Ведь в тебе самое лучшее... в общем, как раз то и нравится (она не сказала – мне нравится), что ты ничего не умеешь скрывать. У тебя же все на лице написано. Ты же весь как на ладони!
– Далеко не все написано. Далеко не весь на ладони, – отвечал я самым интригующим тоном, на какой только был способен.
Я был в восторге оттого, что чем-то нравился Оле Бойко. И вместе с тем я не желал быть человеком, лишенным всякой таинственности.
– Так у тебя есть секреты!.. – воскликнула Оля, понизив голос, отчего ее восклицание особенно меня взволновало. – Ты мне откроешь, да?
И так захотелось доказать, что на лице у меня написано не все, так захотелось вдруг открыться девочке, говорившей со мной ласковым полушепотом, что я взял и рассказал ей обо всем, что тяготило меня с первого дня путешествия.
Я подчеркнул, что выдержал экзамен лишь благодаря шпаргалке, что именно из-за меня не поехал в Крым Саша Тростянский.
Я был беспощаден к себе и даже преувеличивал. Утверждая, что у меня нет к путешествию научного интереса, а у Саши он был, я сказал, будто оставался равнодушным, когда мы осматривали царский курган. Это было уже чересчур.
– И у тебя не замерло сердце, когда мы вошли в дромос[1]? – поразилась Оля.
– Нет.
Да, я себя не пожалел. Но и Оля меня не пожалела.
– Я знаю, что ты должен сделать, – живо сообразила она. – Тебе сразу станет легче.
– Что? От чего станет легче? – спросил я с надеждой.
– Оттого, что ты во всем признаешься Прокофию Семеновичу.
– Ты думаешь, от этого станет легче? – спросил я с некоторым разочарованием.
– Безусловно, – твердо ответила Оля. – Я об этом только недавно читала.
Несомненно, я почувствовал бы себя увереннее, если б Оля сослалась не на прочитанное, а на пережитое. Но, может быть, ей просто не случалось совершать проступки?..
– Хорошо, – решился я, – завтра расскажу Прокофию Семеновичу.
– Сегодня, Миша, – настойчиво сказала Оля. Возможно, она где-то читала, что признания в провинностях не следует откладывать на завтра. – И ляжешь спать уже с легким сердцем.
Чем-то мне не понравился этот разговор. (Должно быть, и тем, что Оля в ответ на мою откровенность лишь отослала меня к другому человеку, и тем, что Олин тон стал под конец чуточку наставительным.) Но Прокофию Семеновичу я все рассказал в тот же вечер.
Наш руководитель выслушал меня и сказал:
– Очень и очень жаль, что Тростянский не поехал. Когда вкус к истории появляется так рано, как у Саши, особенно важно, чтоб человек не одними книгами питался, чтоб он, – Прокофий Семенович пошевелил пальцами, – осязал остатки материальной культуры прошлого. Ощупывал бы что можно. Поэтому нехорошо, что Саша не поехал. Досадно. Теперь о тебе, Михаил. В этом соревновании перед путешествием, в котором выявлялись «достойнейшие из достойных», ты участвовал не вполне честно. И переживаешь. И хорошо, что ты совестлив. Но не казнись теперь – думаю, случившееся поправимо. Будущим летом, коли до той поры доживу, возьму Сашу в путешествие непременно... Досадно, что Тростянский не с нами, и хорошо, что ты совестлив, – повторил он по привычке педагога делать из сказанного краткие выводы.
Как предвидела Оля Бойко, я уснул с легким сердцем.
VI
Последние дни пребывания на юге остались в памяти как совершенно беззаботные. Не помню поводов, по которым мы то и дело смеялись, но помню, что было очень весело. То, что Прокофий Семенович обещал взять Сашу в путешествие будущим летом, меня успокоило, и я включился в общее веселье.
Через несколько дней после нашего возвращения в Москву в школе был устроен вечер, на котором мы рассказывали о путешествии и читали отрывки из коллективного дневника. Послушать нас собралось довольно много ребят, и среди них Саша Тростянский. В перерыве я подошел к нему и сказал, что Прокофий Семенович собирается непременно взять его в путешествие в будущем году.
– Знаю, знаю, спасибо, – признательно закивал Саша.
Оказалось, что Прокофий Семенович уже сам сообщил ему об этом. Но он был рад, что и я спешу сообщить ему добрую весть.
– Знаю, спасибо, – сказал он еще раз.
– Не за что, – ответил я и снова почувствовал неловкость, от которой, казалось, избавился. Впрочем, через минуту это прошло.
И тут меня негромко окликнула Оля.
– Тростянский знает то, в чем ты признался нам с Прокофием Семеновичем? – спросила она, отведя меня в сторону.
Я покачал головой.
– Когда-нибудь узнает.
– Не когда-нибудь, а сегодня же, – возразила Оля с уже знакомой мне непреклонностью. – И ведь ты понимаешь, что будет лучше, если от тебя самого?..
Я понял, что ни обойтись без признания, ни отдалить его мне не удастся.
– Подойди к Тростянскому сейчас, – сказала Оля.
И я направился в другой конец школьного зала, где стоял Саша.
Оля следовала за мной на расстоянии двух шагов, но у меня было такое чувство, точно она на глазах у всех ведет меня за ухо...
– Саша, – начал я, набравшись духу, – ты хотел участвовать в путешествии, потому что твои научные интересы...
– Какие научные интересы... – перебил Саша со смущенной улыбкой. – Просто тянет странствовать – в крови у меня это. – Он по-прежнему улыбался.
– Почему – в крови? – спросила Оля с любопытством.
– Не знаешь? У меня дед был странник, бродяга. Где только он не ходил, не кочевал! Всюду был.
– Твой дед был бродяга? – удивленно переспросила Оля.
– Родной дед. Папин папа, – подтвердил Саша. – Вот то-то и оно. Чем плохо мне было этим летом в лагере жить? А тянуло бродить, колесить. Ну, в будущем году...
О том, что Сашин дед исходил некогда чуть ли не пол-России, я знал и раньше, но впервые я слышал, что по этой причине Сашу тянет путешествовать. Впрочем, скорее всего он сказал так из скромности, чтобы я перестал говорить о его научных интересах.
Между тем Оля, сблизив брови, что-то соображала. И, раньше чем я снова раскрыл рот, она потянула меня за рукав.
– Пожалуй, Тростянскому и не надо было участвовать в нашем путешествии, – вдруг сказала она, когда мы отошли от Саши.
– Почему? – поразился я.