– No pasaran! – крикнул со смехом Афанасий, широко разведя руки в стороны, и преградил мне дорогу.
Я остановился. «No pasaran»... Недавно я прочел эти слова в чьих-то воспоминаниях об испанской войне, и они запали мне в память. «No pasaran!» – «Они не пройдут!» – это был клич республиканцев, клятва в том, что революционный Мадрид не будет отдан фашистскому войску Франко. С этими словами шли в неравный смертный бой...
Потом Мадрид пал. Испанскую революцию подавили. И это было уже очень давно.
Но пусть давно, с этими словами шли на смерть за свободу. И вот их Афанасий произнес сейчас так... так, как я слышал.
Он, по-прежнему улыбаясь, загораживал мне дорогу, и с каждой секундой его улыбка становилась мне все неприятнее.
– Слушай, я пойду, – сказал я твердо.
– Но я же обещал, что тебя приведу, – возразил он растерянно и перестал улыбаться. – Получится, что я обманул?!
У него был такой тон, точно по моей вине он может попасть в совершенно непривычное, невыносимо стыдное положение. Это взбесило меня.
– Так и получится, – заверил я и ушел, не оглядываясь.
Я ничуть не жалел о том, что оставил Афанасия одного перед домом его знакомой девочки. Нельзя сказать, что на душе у меня после этого было радостно, однако я шел, слегка и приятно удивленный тем, что характер мой, пожалуй, тверже, резче, чем я предполагал раньше. Мне всегда плохо удавалось отказаться от чего-либо наотрез. Мне это было очень трудно, если меня упрашивали. А сейчас – смог...
– Здравствуй, Володя! – Я услышал незнакомый женский голос, поднял глаза, посмотрел перед собою, затем вбок – и увидел мать Ромы Анферова. – Добрый вечер! Почему вы к нам никогда не заглядываете? – Она спросила об этом не на ходу, а с интересом, ожидая ответа. Мне даже показалось – с беспокойством.
– Да как-то так получается... – промямлил я. – Всё учимся... (Не жаловаться же ей на Рому!)
– Ну, понятно; вам, конечно, много приходится успевать, – заметила она раздумчиво. – Да... Вы бы не проводили меня, Володя, – в этот раз не на вокзал, ближе – домой? – Ромина мама улыбнулась.
– Пожалуйста. – Я понимал, что она хочет о чем-то мне рассказать.
– Видите ли, Володя, меня огорчает... – Ромина мама запнулась. – Рома, наверно, не одобрил бы того, что я... – Она махнула рукой. – Неважно. Словом, меня огорчает, что вы с Ромой раздружились. Между прочим, я совершенно не виню в этом вас, ни в малейшей мере!.. – Последнее было сказано так поспешно, точно предыдущая фраза могла меня задеть и обидеть. – Я вижу причину вашей... ну, что ли, размолвки с Ромой в его странностях – в странностях, вполне объяснимых. То есть их можно объяснить, но сам Рома, пожалуй, не в состоянии это сделать...
Она помолчала.
– Дело в том, что и раньше, и в этой школе, где вы уже учитесь вместе с Ромой два года, на Рому, по-моему, часто призывали равняться, предлагали брать с него пример... Это так?
– Да, бывало, – согласился я. – Ребята действительно уважают Рому.
– Я в этом не сомневаюсь. Но я не о том... Вы можете припомнить, чтобы Рому за что-нибудь пробирали?
– Да нет... А может быть, не было повода?
Ромина мама покачала головой и улыбнулась:
– Он не безгрешен, Володя. Но он скромный. Непритворно скромный. И поэтому он испугался того, что на него всегда равняются, что с него во всем берут пример. Он подумал, что может... может утратить верное представление о себе. Вот тогда и появилась у него мечта о наблюдательном близком друге, который видел бы его недостатки, говорил бы ему о них. У него в этом такая потребность, как у растущих детей – в соли. (Вы никогда не видели, как малыши едят соль прямо из солонки?..) А особенно близких друзей у Ромы как-то не было... Вот, Володя... Ты не хотел бы сейчас к нам зайти? Или уже поздний час?..
– Спасибо, в другой раз лучше, – сказал я.
– Ну хорошо, в другой. Но непременно, Володя, да?
Я кивнул.
Мы простились, и, уже никого не встретив по пути, я быстро дошел до своего дома.
– А тебя тут товарищ ожидает, – сказала соседка, открывая мне дверь.
...Не знаю, что бы я почувствовал, если б узнал днем, что вечером ко мне собирается нагрянуть Рома Анферов. Но, внезапно увидев его у себя дома, я просто обрадовался:
– О, привет!
– Привет! – отвечал Рома. – Давно не виделись. Как провел время с Афанасием?
– А ну его к дьяволу! Он...
– Вот именно, – сказал Рома веско.
– Нет, он ничего парень, но его запреты...
– А, так он на разные слова накладывает табу?
– В том-то и дело! Сегодня, понимаешь, на одни, завтра...
– Ну, потолкуем о том, что Афанасий тебе запрещал, – предложил Рома смеясь. – Отведем душу!
И весело и раскрепощенно, перескакивая с темы на тему, мы поболтали о театре и кино, институтах и техникумах, приближающихся экзаменах на аттестат зрелости и предстоящем выступлении Зины Комаровой в новой роли...
– Теперь перейдем к вещам серьезным, – сказал Рома. – Давай все же в этом разберемся, чтоб потом не возвращаться. Ты на меня за что обижался?
– За то... – начал я, силясь ответить как можно короче, чтоб не получилось утомительного «выяснения отношений». – За то... У твоего «второго я» – будь это Володя Шатилов или кто другой – есть и его собственное «я». Есть... Про это не годится забывать.
– Принимаю, – сказал Рома с заметным усилием. – Принимаю этот упрек. Может быть, в нем есть рациональное зерно...
– Есть, – заверил я. – Но хуже то, что мне иногда казалось... Мне казалось, я тебе довольно безразличен и ты просто пробуешь на мне остроту своей наблюдательности.
– Ну, – сказал он, поморщившись, – ты несешь ахинею. Лучше выясним...
– Нет, – перебил я, – мне действительно так казалось, и не без причины.
– А знаешь, – сказал Рома с веселой злостью, – я сейчас тебя с удовольствием стукнул бы... – И, употребив глагол «стукнуть» в сослагательном наклонении, он вдруг на самом деле дал мне тумака.
– Представь, я, наверно, дал бы тебе сдачи,– ответил я и немедля сильно ткнул его в плечо.
– Принимаю, – сказал Рома так, точно настроение его улучшилось оттого, что мы размялись. – Принимаю этот ответ. Ты вообще-то ничего... Не понимаю только, как ты оказался в объятиях Афанасия. Вот это надо бы нам рассмотреть, – продолжал он тоном председателя, – потому что...
– Минутку, – снова перебил я. – Когда встречаются два товарища, ни одному из них, по-моему, незачем председательствовать.
– А... меткое замечание, – выговорил Рома оторопело. – Пожалуй, в нем есть рациональное зерно. Ну вот, забыл, о чем хотел сказать. Та-ак... Вспомнил: о робости духа, которую ты проявил! Я готов выкинуть председательский колокольчик, но выслушать меня, Володька, придется! Чтоб выражаться поточнее, я даже себе кое-что для памяти записал.
Он вынул из кармана блокнотный листок и жестом Ботвинника поправил очки. Он был такой же, как всегда, и в чем-то иной...