– Лена, мы со Стасиком немного торопимся. Одно дело у нас... Так тебя Валерий один проводит. Охрана вполне надежная: боксер высокого класса!
И Валерий внезапно остался с Леной наедине.
– Ты на самом деле боксер? – с интересом спросила Лена.
– Учусь пока, занимаюсь в секции.
– Давно?
– Год.
Она оглядела его профиль.
– Говорят, у всех боксеров носы приплюснутые, – сказала Лена, – а у тебя, по-моему, обыкновенный, курносый.
– Не сломали еще, – пояснил он сухо.
– Удалось сберечь?
Разговор о собственном носе, сбереженном и курносом, был для Валерия отчаянно труден.
– Да, – ответил он. – Вот я хотел тебя спросить... – Он еще не знал в эту секунду, о чем спросить, но «переменить пластинку» нужно было немедля. – Действительно, Макаренко называет мальчишек пацанами?..
Лена в упор посмотрела на Валерия так, будто он совершил нечто невообразимое, непростительное.
«Что такое?» – встревожился он.
Затем она чуть улыбнулась, как человек, еще надеющийся, что, может быть, услышанное – не дурная новость, а просто глупая шутка.
– Ты разве не читал «Педагогическую поэму»?
– Не читал. Слыхал про нее, конечно, а так что-то не попадалась.
– Ну, понятно, – сказала Лена пренебрежительно.
Странно! Она больше ничего не добавила, шла по-прежнему рядом, но все переменилось. Он чувствовал себя уже не спутником и защитником Лены, а так, словно непрошеный увязался за нею. Ему было очень неудобно идти и молчать. И так же нелегко – заговорить.
– Что же, без этой книжки, – выдавил из себя Валерий, – и прожить нельзя? – И ухмыльнулся, заботясь больше всего о том, чтобы не было заметно его смущение.
Лена тотчас отчужденно ответила:
– Смотря как прожить!..
Валерий не преминул бы съязвить в свою очередь, но не успел: Лена остановилась.
– Ну, я уже пришла, – сказала она. – До свидания.
Оказалось, что напротив – ее подъезд. Ему было знакомо это высокое, темно-серого камня здание с выпуклыми римскими цифрами на фронтоне. Цифр было так много, что на ходу Валерию никогда не удавалось вычислить, в каком году дом воздвигнут.
– До свидания, – ответил Валерий и таким тоном, словно делает Лене уступку, добавил: – Ладно, книжку я прочитаю.
Лена пожала плечами и направилась к своему подъезду. На ходу обернувшись, она безразлично проронила:
– Могу тебе дать.
– Если можешь, пожалуйста. Я читаю быстро.
– Ну, зайди на минутку.
– Лучше вынеси...
Все-таки он поднялся с нею в лифте на пятый этаж, но в квартиру не вошел, а остался ждать на лестничной площадке. Через минуту Лена вынесла ему книгу и, слегка кивнув, сразу затворила за собой дверь.
На улице Валерий открыл портфель, но толстая книга не влезала в него. Тогда он вынул из портфеля несколько учебников, и «Педагогическая поэма» поместилась. Учебники Валерий зажал под мышкой.
В этот день учителя не раз обращали внимание на то, что Саблин очень рассеян. И недаром. Он думал только о предстоящей встрече со своими пионерами. Даже тогда, когда вопрос учителя бывал так прост, что руки дружно поднимали все, Валерий продолжал сидеть с безучастным видом. Единственный ученик, не тянувший вверх руки, бросался, конечно, в глаза. Сначала Валерия вызвал к доске физик, в результате чего напротив фамилии Саблина появился в журнале вопросительный знак, похожий на недописанную двойку. Затем ему предложила отвечать Ксения Николаевна. Это было досаднее всего, потому что перед нею ему особенно не хотелось срамиться.
Девочки, которые учились у Ксении Николаевны давно, окружали ее имя почтительным ореолом. Между прочим, они рассказывали, что Ксении Николаевне предлагали несколько раз преподавать в институте, но она отказывалась, не желая оставлять школу. Рассказывали, как она строга, и любили вспоминать подробности этой необыкновенной строгости. Со слов девочек Валерий усвоил, что у Ксении Николаевны не бывает любимчиков; что она не ставит пятерок отличнику, «чтоб не испортить табель», как говорят иногда. Ответ решает для нее все, а не соседние оценки в дневнике. И как раз по этой причине она без колебаний ставит пятерку в дневник, где на фоне троек эта пятерка кажется загадочной и диковинной.
Валерий радовался, слыша о Ксении Николаевне такого рода истории. Они были ему по душе. Ему только не приходило в голову, что строгие замечания, суровую и точную оценку знаний может заслужить и он сам.
И вот после того как он ответил слабо, несколькими громоздкими фразами из учебника, которых не прослоил даже своими словами, Валерий ждал, что скажет Ксения Николаевна, что поставит. Она не может сказать ничего хорошего, да, пожалуй, снисходительность была бы для него и вовсе невыносима...
Ксения Николаевна сказала:
– Вы знаете кое-что, но отвечаете беспомощно. Не владеете материалом, хотя, я вижу, читали.
Она поставила ему тройку и, возвращая дневник, безжалостно заметила:
– Если б в ходу были плюсы и минусы, я бы вам поставила с минусом.
У Валерия на душе – гадко, он чувствует себя недостойным даже обращения на «вы». Вернувшись за парту, он не смотрит на Лену.
Перед тем как вызвать следующего ученика, Ксения Николаевна еще раз обращается к нему.
– Вам придется много работать в этой четверти, – говорит она, – потому что во второй я буду требовать от вас только отличных ответов. Вы в состоянии их давать.
На последнем уроке он, по выражению Кавалерчика, «схлопотал еще трояк». Но это его мало тронуло. Уже ничто не могло отвлечь Валерия от мысли о первой встрече с пионерами, до которой оставался какой-нибудь час.
«Главное, – размышлял он, – ребятам должно быть интересно. Один скучный сбор – и я пропал. Сегодня я с ними коротко, чего воду-то лить... Может, просто спросить: какие у кого стремления?»
...У двери 5-го «Б» Валерия остановил Игорь.
– Твои на месте, в полном составе, – сказал он. – Сейчас приступишь к воспитательной работе. Ты, Валер, вот что: поимей в виду одну вещь... Хорошо б, если получится, выведать, кто к мальцам присосался. После откровенностей Ляпунова, задавалы этого, нужно все же доискаться.
Валерий энергично кивнул: правильно.