Бывает такая тишина, от которой просыпаешься. В то утро Тисту соскочил с кровати именно потому, что могучий гудок молчал. Он подбежал к окну. Завод Пушкостреля замер в неподвижности; девять труб больше не дымили. Тисту помчался в сад. Сидя на тачке, Седоус читал газету, что случал ось с ним редко.
- А, это ты! - воскликнул он. - Если уж говорить о хорошей работе, могу тебе сказать: сработано на совесть. Сроду бы не поверил, что ты добьешься такого отменного результата!
Старый садовник весь так и сиял, так и лучился радостью. Он поцеловал Тисту - иначе говоря, окунул его голову в свои пушистые усы.
Потом с легкой грустью человека, выполнившего свой долг, он добавил:
- Мне больше тебя учить нечему. Теперь ты всё знаешь не хуже меня, да и работаешь куда быстрее.
Неожиданная похвала из уст такого мастера, как Седоус, невольно согрела сердце Тисту.
Неподалеку от конюшен Тисту встретил Гимнаста.
- Все идет прекрасно! - шепнул Тисту прямо в мягкое бежевое ухо пони. - С помощью цветов я остановил войну.
Пони, казалось, вовсе не удивился.
- Между прочим, - заметил он, - охапка свежего клевера мне бы не повредила. Я предпочитаю на завтрак именно клевер и иногда отыскиваю его на лугу. При случае вспомни об этом.
Слова Гимнаста поразили Тисту. Нет, не потому, что пони разговаривал. Кому-кому, а Тисту-то давным-давно были это известно. Его поразило другое: пони знал, что у него зеленые пальцы!
«К счастью, Гимнаст никогда и ни с кем не разговаривает, кроме меня», - утешился Тисту и задумчиво побрел к дому. Да, этот пони, этот Гимнаст наверняка давно знал о его скрытом таланте.
В Сверкающем доме все шло кувырком. Ну взять хотя бы стекла - они блестели меньше обычного. Кухарка Амели не распевала, стоя над плитами, свою любимую песенку: «Нинон, Нинон, во что ты превратила свою жизнь ... » Слуга Каролус не начищал перила.
Мать вышла из своей комнаты в восемь часов утра - так она делала только в те дни, когда уезжала в город. Она пила - вернее, не пила кофе с молоком: чашечка с кофе действительно стояла на столике, но она не притрагивалась к ней. Когда Тисту прошел мимо, она не обратила на него никакого внимания.
Отец даже не пошел на завод, а находился в большой гостиной вместе с господином Трубадиссом. Оба они как-то бестолково расхаживали по комнате, то вдруг чуть ли не сталкиваясь лбами, то расходясь в разные стороны. Разговор их напоминал настоящую бурю.
- Разорен! Опозорен! Завод стоит! Полное затишье! - истошно выкрикивал отец.
А господин Трубадисс откликался, будто громогласное эхо, катящееся в облаках:
- Заговор ... Вредительство ... Покушениеиз-за угла ...
- Ах, мои пушки, мои знаменитые пушки ... - снова принимался стонать отец.
Стоя у порога приоткрытой двери, Тисту не осмелился их прервать. «Вот они какие, эти взрослые! - удивлялся про себя Тисту. - Господин Трубадисс уверял меня, будто все против войны, но это, мол, неизбежное зло, с которым ничего не поделаешь. Ладно, я сумел предотвратить войну ... Взрослым бы радоваться да радоваться! А они что? Они сердятся ... »
Метавшийся по комнате отец нечаянно толкнул в плечо господина Трубадиеса и рявкнул вне себя:
- Ах! Если бы попался мне в руки тот негодяй, который посадил цветы в жерлах моих пушек! Я бы ему показал! ..
- Ах! Если бы он только попался и мне! .. - тут же отозвался господин ТрубаДисс.
- А вдруг в этом никто не повинен? .. Кто знает? Может, это воздействие сверхъестественных сил ...
- Необходимо провести строжайшее расследование... Государственная измена!
Тисту - и вы об этом знаете - не был трусом. Он открыл дверь, вошел в гостиную и остановился под большой хрустальной люстрой, как раз на середине цветастого ковра. Напротив него висел портрет дедушки. Собравшись с духом. Тисту выпалил:
- Это я посадил цветы в жерлах пушек!
Выпалил и закрыл глаза в ожидании здоровенной пощечины. Но на сей раз пощечины почему-то не последовало, и тогда он открыл глаза.
Отец стоял в одном углу гостиной, господин Трубадисс - в другом.
Они смотрели прямо на Тисту, но вроде бы и не видели его. Больше того, казалось, будто они вообще ничего не слышали и ничего не поняли.
«Они мне не верят», - подумал Тисту и, чтобы окончательно убедить их, перечислил все свои подвиги, словно разгадывая шараду:
- Это я посадил вьюнки в трущобах! И в тюрьме тоже! И голубой ковер из цветов для больной девочки! И баобаб в клетке со львами! Все это сделал я, я! ..
Отец и господин Трубадисс по-прежнему стояли как окаменевшие. Мысль о том, что творцом всех этих цветущих диковинок был Тисту, просто не укладывалась в их сознании. У них был вид людей, которые вот-вот вам скажут:
«Перестань болтать глупости и не мешай взрослым!»
«Они думают, будто я хвастаюсь, - решил Тисту, - Надо до казать им, что все это - правда».
И Тисту подошел к портрету дедушки. К нарисованной там пушке, на которую опирался высокочтимый основатель завода Пушкостреля, Тисту приложил два пальца и так по держал их несколько секунд.
Холст слегка затрещал, и все увидели, как из жерла пушки потянулся робкий стебелек ландыша. Потом стебелек превратился в маленький листочек, появился другой листочек, и вскоре над ними закачались белые бусинки.
- Вот и все! - воскликнул Тисту. - У меня зеленые пальцы.
Он ожидал, что господин Трубадисс побагровеет, а отец побледнеет. Однако все вышло наоборот.
Отец, побагровев, рухнул в кресло, а господин Трубадисс, бледный, как картошка, грохнулся на ковер.
По этому двойному признаку Тисту узнал наконец, что выращивать цветы в жерлах пушек не рекомендуется, ибо это угрожает жизни взрослых.
Он вышел из гостиной, так и не заполучив пощечины, а это лишний раз доказывает, что мужество всегда вознаграждается.