Вот их ёлка, но ему не до ёлки.
Лиса тёти Зоси, положив мордочку на лапки, следила за ним с дивана блестящими злыми глазами. Какие острые хищные у неё зубы, точь-в-точь как у тёти Зоси.
Антоша достал ножницы. Мех был на подкладке, кожа толстая. Не получилось. Тогда он пошёл в комнату отца, взял его опасную бритву и отрезал лисе голову.
Надел пальто, шапку, чтоб убежать, но потом шапку снял, повесил на место. Взял лису в одну руку, лисью голову в другую и вошёл на кухню.
— Так это ты — Ант! — тоненько взвизгнула тётя Зося. — Я вас обоих, я вас в колонию сдам, к малолетним преступникам! Ноги моей не будет в этом доме!
Вместо зимних карнавалов, вместо катания на лыжах, на коньках Антоша сидел теперь целые дни дома. Таков был приговор отца.
— Я не желаю из-за пакостей наших деток терять добрых друзей! — сказал отец матери. — У него теперь будет время подумать на досуге о своём поведении. Запомни: ты не мститель — падчерица Зоси окружена заботой, ты — пакостник. Мелкий пакостник.
Антоша думал о себе. Он был согласен с отцом, и вправду — пакостник. Не так действовал. Антоша знал, что нужно было сделать. Нужно было вместе с Клашей уехать в другой город или на какую-нибудь стройку, но для этого надо ещё вырасти…
Чтоб попусту себя не расстраивать, Антоша не торчал возле окна. Однажды сидел он, не зажигая света, забившись в уголок дивана. Отец и мама ушли в кинотеатр. Окна темнели, жизнь на улице утихала. И вдруг он услышал: стучат. В форточку. Антоша очень удивился. Клаша жила на пятом этаже, а они на самом верху башни, на четырнадцатом. Но если стучат, значит, кто-то просится в дом. Антоша открыл форточку, и в комнату влетел воробей.
Суматошно трепеща крыльями, он ударялся о потолок, о стены, и Антоша сразу понял: быть беде. Заворожённо смотрел он на тонконогую хрустальную цветочницу, убранную на зиму на шкаф, подальше от его, Антошиных, неловких рук.
То ли нужно было подставить к шкафу стул и снять вазу, то ли как-то усмирить воробья.
Антоша выскользнул на кухню, нашёл коробку с пшеном, вернулся в гостиную и высыпал половину банки на стол, на белую скатерть. В тот же миг на шкафу хрустально зазвенело, цветочница перекрутилась, перевалилась, грохнулась на пол, рассыпалась в сверкающие брызги.
— Ну, вот! — сказал Антоша притихшему воробью.
Воробей, напуганный шумом, опустился на железную веточку торшера и уронил капельку.
«На покрывало из кружев», — сказал себе Антоша.
Воробей был маленький, взъерошенный. Видно, плохо ему жилось нынешней морозной зимой.
— Ладно, поешь, — сказал Антоша гостю и ушёл из комнаты.
Воробей приглашение понял и принял.
Он тотчас перелетел на стол и принялся клевать пшено.
Антоша смотрел в щель между дверью и косяком на воробьиное пиршество и не горевал ни о чём. Ни о том, что срезал с воротника лисью морду, ни о том, что разбилась самая красивая вещь в их доме.
«Приручить бы воробья, — думал Антоша. — Пусть носит письма Клаше. Почтовый воробей — вот было бы здорово!»
И усмехнулся. И сказал себе вслух, чтоб не выветрилось из головы:
— Нам надо вырасти другими людьми.
Сказал и вошёл в комнату. Воробей вспорхнул над столом, но тотчас опустился, заспешил набить зобик.
— Смотри не переешь, — сказал ему Антоша.
И тут он подумал о том, что воробья нельзя отпустить. Открыть настежь дверь и турнуть. Ведь мама, пожалуй, не поверит, что цветочницу расколотил воробей. И конечно, мама обязательно спросит, почему кормил воробья на столе, на новой белой скатерти.
Пшена надо было насыпать на пол.
Довольный гость чистил клюв. Наелся.
Антоша отворил дверь на лестничную клетку.
— Улетай! Пусть не верят. Я-то буду знать, что сказал правду.
Антоша решительно шагнул к столу. Воробей вспорхнул и вылетел в форточку.
— Так, — сказал Антоша, оглядывая комнату, — за гостем нужно прибрать.
Он закрыл форточку, затворил дверь, унёс на кухню банку с пшеном и принёс совок и веник.