С ловушками не так все ладно получилось, как мечтал Мишаня: отец их увидел и все разорил. Ни одной не оставил! Птенца он, не сказав ни слова, вернул обратно в гнездо, а искусственную мышь долго рассматривал, но уничтожить такую красоту; рука у него не поднялась: он хмыкнул и положил ее на видном месте.
Мишаня сперва расстраивался, а потом перестал: и без этого главная кошка Психея, серая разбойница, пожирательница невинных птенчиков, попалась-таки (в его суровые руки!
Молодец Колюнька, не обманул: рано утром пришел к Мишане и, озираясь по сторонам, сообщил радостным шепотом:
— Я Психею принес!
На улице за калиткой он оставил ведро с крышкой, в ведре что-то шевелилось, царапалось и жалобно мяукало. Мишаня, чуть приоткрыв крышку, заглянул внутрь и злорадно пнул ведро босой ногой, зашибив при этом палец:
— Попалась, гадюка!
Сияющий Колюнька, размахивая руками и заглядывая Мишане в лицо, рассказывал:
— Она пришла-а… Думала, ей дадут кусочек… Я говорю: «кыс-кыс-кыс». Она подходи-ит… Я ее взял и посадил в ведро! И тебе принес! Что ты с ней сделаешь, а?
Мишаня, застигнутый врасплох, и сам еще не изобрел никакой казни для Психеи, а долго думать было некогда, так как Психея, видимо догадавшись об ожидающей ее расправе, принялась так отчаянно мяукать и царапаться в ведре, что требовалось как можно скорее унести ее подальше от дома, пока к ней на выручку не подоспели хозяева или еще кто-нибудь.
Пожалуй, самое лучшее — отнести ее на речку и там торжественно утопить.
Мишаня запасся кирпичом и веревочкой, которые дал нести Колюньке, а сам взял ведро с Психеей, и они быстро пошли к реке.
Гусиновку удалось пройти удачно, никого не встретив, если не считать, что маленькая соседка Маринка, которая, почти не выходя со двора, умудрялась все знать и все видеть, крикнула, приоткрыв калитку:
— Вы куда понесли кошку? Скажу!
Колюнька угрожающе шагнул к ней, но она с силой хлопнула калиткой и заголосила:
— Скажу! Скажу! Бабушка, они меня бьют!
Психея тем временем тоже издавала жалобные крики, но Мишаня, помня о трагической гибели маленьких мельничков, только приговаривал:
— Кричи… кричи… А как мельнички кричали, ничего было?..
Колюнька семенил за ним, взволнованный новизной и ужасом предстоящего события, и донимал Мишаню всякими вопросами для успокоения.
— Она ведь птенчиков поела, правда, Мишань?
— Всех до одного сожрала, подлая.
— Маленьких нельзя есть, правда, Мишань?
— Конечно!
— Так ей и надо, правда, Мишань?
— Угу!
— Тебе ее не жалко, а, Мишань?
— А чего ее жалеть!
— И мне не жалко! Так, чуть-чуть жалко. А |ты не ешь птенчиков!! — во всю мочь заорал Колюнька и пошел спокойнее.
Мишаня собирался утопить Психею без каких-либо церемоний. Но на луговой тропке повстречались Гусь, Лаптяня и Огурец.
В ожидании огнестрельного оружия разбойники вынуждены были вести мирную трудовую жизнь и сейчас брели, согнувшись под вязанками душистой луговой травы, которую с нетерпением ожидало в их домашних хозяйствах множество прожорливых ртов.
Повстречав Мишаню с ведром, они свалили вязанки наземь и устроили себе дополнительный отдых.
— Кто там сидит? — спросил Гусь, услышав крики и царапанье в ведре.
Мишаня подробно объяснил, в чем состоит преступление Психеи.
— Это я ее поймал! — гордился Колюнька.
— Ты у нас молодец! — похвалил его Гусь. — Добрый разбойник из тебя вырастает!
Колюнька надулся от гордости и, чтобы оправдать такое высокое о нем мнение, принялся свирепо сбивать головки ромашкам, росшим по краю тропки.
Слегка приподняв крышку, разбойники полюбовались, видам пойманной преступницы и начали спорить, каким наилучшим образом привести приговор в исполнение.
— Был бы поблизости какой-нибудь ненужный колодец, — сказал Лаптяня, — то интереснее всего туда кинуть. В колодцы долго приходится лететь, покуда долетишь до самого конца.
— Что-то я не слыхал, чтоб такие казни производились через утопление в колодцах, — глубокомысленно покачал головой Гусь. — Особо неисправимых преступников полагается расстреливать. Вот они пистолеты нужны когда позарез! Огурец, собака, что же вы тянете с трубками?
— А я тут при чем? — пожал плечами Огурец. — Я хоть сейчас… Братец Кролик руководит, он и отвечает.
— А куда он делся? — спросил Гусь. — Никто сегодня не видал Братца Кролика?
— Да они с Гле… — хотел что-то сообщить Лаптяня, но спохватился и умолк. Гусь ничего не заметил и скомандовал:
— Пошли к реке!
Нагрузившись вязанками, разбойники бодро зашагали обратно к реке. Впереди всех Мишаня нес ведро с Психеей.
— Всякому интересно глянуть! — говорил Гусь.
Он брякнулся на землю и начал распоряжаться:
— Вы, Мишаня с Колюнькой, доставайте Психею из ведра да хорошенько свяжите ей лапы, чтоб она прежде время не убегла! Вынайте мои шнурки из ботинок, я их потом обратно вдену. Что за важность! Спешить некуда! Меня дома отец поджидает, и то я не опешу. Он зачем-то новый погреб роет, а мне землю по огороду растаскивать. Такая ему пришла в голову мысль. Но придется им погодить, покуда я тут кошкой занят.
С того берега послышались знакомые всем гнусавые звуки Музыкантовой трубы. Оказывается, Музыкант в трусах расположился там среди веников и дудел, целясь глазом в тетрадку с нотами, громадную, как газета.
— Эй, Музыкант! — крикнул ему Гусь. — Ты чего там?
— Репетирую, а что? — недовольно отозвался Музыкант, не отрывая глаз от тетрадки.
— Иди к нам!
— Не хочу, а что?
— Иди — увидишь!
— Некогда мне с вами! А что?
— Психею будем топить! — посулил Гусь, и Музыкант оторвался от нот:
— По-настоящему?
— Нет, шутя! Эх ты, дударь беспонятный!
Музыкант заинтересовался, собрал свое имущество, поместил себе на голову и, перебредя Гусиновку, явился перед разбойниками.
Он заглянул в ведро на беснующуюся Психею, к которой Мишаня и Колюнька не знали, как подступиться, чтоб она не исполосовала их своими когтями, и спросил:
— А за что вы ее?
Ему объяснили, и он одобрительно кивнул.
— Мы зачем тебя призвали… — оказал Гусь. — Требуется, чтоб ты во время всей процедуры сыграл похоронный марш! Под который всех хоронят. Чтоб все чин-чинарем. Чтоб торжественно проходило…
— Слабо знаю… Мы его не изучали… Я самоучкой чуть-чуть осилил… Надо вспомнить…
— Садись вспоминай. Время есть. Не сейчас еще начинается. Это с виду кажется просто, а свяжись — хлопот не оберешься. Присаживайся около ведра, все меньше будет слышно ее вой, всю душу надорвала.
Музыкант согласился, и вскоре пронзительные звуки его трубы заглушили голос Психеи.
— Молодец! — сказал Гусь. — Я эту процедуру так планирую: берем Психею, отходим подальше, во-он до того поворота… Оттуда под звук похоронного марша…
Однако задуманной Гусем церемонии не суждено было состояться.
Ее сорвали двое полоумных — Глеб и Братец Кролик.
Почти все уже было готово: Мишаня и Колюныка наконец кое-как спутали Психее лапы шнурками, вынутыми из Гусевых ботинок; Музыкант уже выдувал из своего инструмента мотив, почти похожий на похоронный марш, как вдруг словно из-под земли с криком:
— Что делаете? — выскочили откуда-то Глеб и Братец Кролик.
Такими злыми и опасными их никогда не видывали!
Никто и опомниться не успел, а уж красный, яростный Глеб пихнул застигнутого врасплох Мишаню в грудь так, что тот сел на песок, и перерезал чем-то шнурки на лапах Психеи. Она, не долго думая, стрельнула вдоль берега — только ее и видели!
Братец Кролик, рассвирепевший так, что самому лютому тигру впору, метнулся туда, сюда, не зная, на кого наброситься.
Первым опомнился Гусь и взревел:
— Шнурки мои, собака! — Но было уже поздно: сложить и связать оставшиеся обрывки не удалось.
Да еще взбунтовался Лаптяня! Он загородил Глеба и грозно сказал:
— Его не трожь! Кто тронет, покушает моего бумеранга! Понятно?
— А твое какое дело? — заорал Мишаня.
— А такое, — повернулся к нему Лаптяня, — что, когда меня свинья загрызала, ты где был? На заборе сидел-посиживал? Один Глеб…
— Свинью на тебя Братец Кролик напустил! — подначил Огурец. — С него и получай…
— Я знаю, с кого!
— Ты не лезь, а то сам получишь! — пригрозил Гусь.
— Испуга-ал… аж без памяти сделался! — с презрением сказал Лаптяня, держа наготове свой бумеранг. — Я в колодцы летел, не боялся, а вас и подавно… тьфу!..
И без защитника к Глебу и Братцу Кролику боязно было подступиться, до того они освирепели и взъерошились: так глазами и сверкают, и трясутся от злости, и кулаками машут, а ногами топочут — того гляди, бросятся на кого!..
Музыкант на всякий случай спрятал свою трубу в веники, а Колюнька и вовсе куда-то исчез, не забыв прихватить ведро.
Поэтому все кончилось переговорами.
— Чего вмешиваетесь? — спросил Гусь. — Не ваша кошка!
— У нее котята! — тоненько закричал Братец Кролик. — Четыре штуки! Хорошо, Маринка нам сказала: понесли в ведре! Насилу успели…
— Она Мишаниных птиц стрескала! — объяснил Гусь.
— Ну и что! — оказал Глеб. — Она вам — человек, что ли? Это человек должен быть сознательный, а она не понимает!..
— А птиц есть понимает? — закричал Мишаня. — Значит, она всех ешь, а ее и тронуть не моги?
— А ты рыбу ешь? — спросил Глеб.
— То рыба… — ответил за Мишаяю Гусь. — Рыба затем и водится: для еды. У рыб и крови не бывает.
— А утку ты вчера ел, какую отец с охоты принес? — спросил его Братец Кролик.
Гусь подумал и ответил:
— Утка — птица охотничья…
— А для кошек все птицы охотничьи!.. Главное, котята у нее, только-только народились…
— А чем мельнички виноваты? — настаивал Мишаня.
— А котята чем?..
— Подумаешь, персоны — котята твои!..
— Ну и твои птенчата — не жар-птицы какие важные!..
Так ни до чего и не договорились.
Глеб и Братец Кролик ушли, а с ними — Лаптяня.
— Вы изменники!.. — крикнул им Мишаня на прощание.
— А ты кошкодер, завалился на забор!.. — отрезал острый на язык Братец Кролик.
Музыкант тяжело вздохнул:
— Негде репетировать!.. Дома соседи злющие, а сестра еще злей: совсем через свой институт очумела, ходит злая да косматая, как росомаха!.. Тут — вы… Никуда не скроешься, хоть в лес убеги!..
Он оделся, взял под мышку свой инструмент, нотную тетрадку и ушел неизвестно куда — в лес или в другое какое место.
— Уменьшилась наша шайка, — печально сказал Гусь. — Но ничего! Пускай будет маленькая, да удаленькая! Как наделаем поджигных, откроем стрельбу — набегут, заноют, как побирушки: прими-ите…
— А мы их не примем! — радостно подхватил Огурец. — Скажем: валите на свой пост!
— А вам, — обратился Гусь к Мишане, — нечего тянуть волынку с трубками. Завтра и приступайте.
— Даже лучше, что народ разбежался, — оказал Огурец. — Останутся лишние трубки. Мало пистолетов, мы еще по ружью сделаем.
— По ружью и по два пистолета, — уточнил Мишаня.
— А потом, — мечтал Гусь, — сядем в засаду, поставим часовых: стой, кто идет, руки вверх!.. Вы смотрите побольше трубок набирайте. Сгодятся. Даже если лишние окажутся, будут про запас.
— Лишние пустим на обмен, — сказал Огурец. — Я знаю, кому можно обменять.
— Я дам — обменять! — рассердился Гусь. — Все бы ему менять, себе оставим! А народ найдется. Вон один идет. Эй, Аккуратист!..
Аккуратист в старой одежде трусил куда-то на промысел: видно, проведать, не появились ли грибы или ягоды, а вдруг болотца в тальниковых зарослях так уже обмелели, что можно будет в одиночку взмутить их и повыловить себе всех оставшихся там щурят и карасиков.
Услышав окрик Гуся, он вздрогнул и остановился, не зная, что делать: убегать — так от длинного Гуся не убежишь, подойти — неизвестно, что у него на уме…
— Иди, не бойся, — успокоил его Гусь. — Не тронем! Дело есть.
— Да нужен он! — сморщился Мишаня. — Какой от него толк?
— Покуда пускай побудет, — сказал упрямый Гусь. — До кучи. А как хорошими укомплектуемся — можно и выгнать. Что за важность! Здорово, Вовик! — и он приветливо подал подошедшему Аккуратисту руку, чем сильно его удивил. — Куда топаешь? Озера глядеть?
— Чего их глядеть! — быстро сказал Аккуратист. — Глядел уж: мутить не годятся — вода высоко стоит! Мартышкин труд — ловить в них… Нонешним летом вряд наедимся мы рыбки…
Из этого Мишаня понял, что болотца в самой поре и нужно поспешать, не прозевать, пока двужильный Аккуратист, наловчившийся мутить в одиночку, все оттуда один не повытаскивал.
Гусь сразу приступил к делу:
— Ответь нам на вопрос: желаешь поступить в наш коллектив?
Аккуратист, не ожидавший такой чести, заподозрил подвох.
— Знаю, — ухмыльнулся он, — купить хочете?.. Не выйдет…
— Верно тебе говорим: вот — зуб! — побожился Гусь. — Мы, понимаешь, уж сколько время об тебе беспокоимся: что это, думаем, наш Вовочка все один да один… Но не знали, какое будет твое отношение.
— Что мне у вас делать, — хмуро оказал Аккуратист. — С разными Глебами… нахалюгами жирными…
— Хо! Встренулся! — заржал Гусь. — Глеб от нас давным-давно выгнан: пускай в посту с маленькими состоит. И других кой-кого: Комара там, Братца Кролика — тоже отчислили как негодный элемент.
— Да, правда? — просиял Аккуратист. — Жирного этого… мыло… неужто разогнали?
— А ты думал!
— Он в Николашку влюбился и стал изменник, наподобие как Андрий в «Тарас Бульбе», — пояснил начитанный Огурец.
— И я его расстреляю лично, как только оружие заимеем, — пообещал Гусь, из всех книжных героев особенно ценивший Тараса Бульбу.
— Это хорошо… Это ладно… — ликовал Аккуратист. — А как же Мишаня теперь?
— Мишаня его первый и раскусил, какой это зверь к нам из сибирских лесов заявился!
Гусь похлопал. Мишаню по спине, и Мишаня нашел нужным добавить от себя:
— Суется везде, до всего ему дело. Ишь как осмелел! Не успел приехать, а уж порядки наводит.
И Мишаня поделился с Аккуратистом своим горем, рассказав о безвинно загубленных Психеей мельничках, — и не по чьей, а по Глебовой вине!
— Вдобавок чужие шнурки режет! — вспомнил Гусь. — Я ему эти шнурки не забуду!.. Поймаю да сниму с него, а что?..
— Он в сандалиях!
— Ничего! Я подожду, когда в ботинках выйдет. У меня терпежу хватит. Вот раз потеха была: отец за мной разогнался. Среди зимы дело было… Я выскочил на улицу босиком. Он стоит на пороге в валенках: «Иди домой!» Я не иду. А мороз — могучий! Ну, он стоял, стоял, замерз — уше-ел.
— А ты, Мишань, это дело так не оставляй, — посоветовал Аккуратист. — Я бы на твоем месте ему не спустил! Какое он имеет право не своих кошек отнимать?
— Это ты верно заметил! — согласился Гусь. — Вызывай его, Мишаня, один на один. Узнает, какие бойцы на Гусиновке. Не Сибирь ему тут!
— У Мишани кулак будь здоров! — поддержал его Аккуратист. — Как даст — держись за землю!
Хоть Мишане не хотелось драться с Глебом, но после такой похвалы стало приятно, что друзья такого о нем мнения: сумеет постоять за честь Гусиновки!.. Да и Глеба нужно проучить, чтоб знал свое место. А Глеб, скорей всего, испугается выйти на бой, струсит толстяк, не выйдет — и бояться нечего…
Поэтому Мишаня приосанился и заявил:
— А что? Я ему дам! Вызываю на одну руку!
— Так, значит, когда? — спросил Аккуратист. — Чего откладывать… Давайте завтра. На сколько часов назначаем?
— Часов на шесть, чтоб все с делами управились, — сказал Гусь. — Главное: я освобожусь! И попрохладней будет, не жарко, то есть, драться…
На возвратном пути, проходя мимо дома Братца Кролика, заслали туда Огурца как лазутчика и для передачи вызова, предполагая, что Глеб находится там.
Огурец долго не возвращался. Уже Гусь с Мишаней заподозрили, что и его совратили в измену, но все-таки он вернулся и коротко доложил:
— Так и есть — там!
— Ну, как он? — поинтересовался Мишаня. — Сильно испугался?
— Да не очень чтоб испугался… — пожал плечами Огурец. — Может, конечно, испугался, даже наверняка! Только снаружи незаметно… Он только опросил: «А где у вас тут дерутся?» У них, оказывается, дерутся на кладбище, возле стены, там есть и травка. А вы где будете: у нас ведь такое место пока не устроено?
— Где угодно! — сказал Мишаня, упав духом оттого, что противник не проявил никакого страха. — Мне все равно.
— Около нас можно! — сказал Гусь. — Место ровное, и травка мягкая — падать… И есть где отдохнуть. У нас всегда запасены бинты, йод…
— Зачем они? — обеспокоился Мишаня.
— Да мало ли… Когда в прежнее время тут драки проводились: Гусиновка на Новые места… У нашего дядь Паши до сих пор во дырища в голове.
Гусь показал пальцами круг величиной с тарелку, и Мишанино настроение еще больше ухудшилось.
— А у другого нашего дяди — дядь Кости, сейчас в Москве живет, — все до одного зуба выбиты. Он золотые вставил: еще и лучше, красивше.
— Значит, так и скажу, — кивнул Огурец, опять сходил на переговоры и, возвратившись, объявил: — Порядок! Говорит: приду… Братец Кролик дает ему ремешки — на руки надевать, вроде как от часов. От этого, говорит, кулак затекает, делается тверже, тяжелей. А у тебя нет таких ремешков? — обратился он к Мишане.
Мишаня слабо покачал головой.
— Ничего, обойдемся! — бодро сказал за Мишаню Гусь. — Веревочкой завяжем… какая важность!..
Мало-помалу боевой дух вновь возвратился к Мишане. Особенно после встречи с Розой и ее сестрой Лариской, которые везли куда-то пустую тележку.
Увидев их, Гусь радостно сообщил Мишане:
— Наши!
И еще издали загорланил:
— Эй, девки! Лариска! Роза, вянет от мороза! Слышь! Обождите нас!..
Лариска, похоже, не хотела дожидаться, но Роза ей что-то приказала, и они остановились.
— Огурец, когда ты нас нарисуешь? — спросила Роза, едва ребята подошли.
— Он вас так нарисует — окосоротеете! — загоготал Гусь. — Он меня в гусином виде изобразил. Я не обижаюсь… что за важность!..
— Они с Николашкой в пьеске будут выступать, — хихикнула Роза. — Нашел с кем связываться — с Николашкой-задавашкой. Будто и лучше нет…
— Ничего. Завтра он свое получит, — зловещим голосом сообщил Мишаня.
Девочки сразу пристали к нему, чтобы он им все рассказал, но Мишаня держался таинственно.
— Да-а… Получит по заслугам! — повторил он.
— Нет, правда? Ну, скажи, ну, Мишань…
— Завтра в шесть часов, — сообщил наконец Мишаня, — Один человек будет его бить.
— Кто? Ну кто? — теребили его Роза и Лариска.
— Это пока не известно… Вернее, известно, но секрет…
— Кто? Мишань, ты? Правда мы догадались?
— Может, я, а может, не я…
— Ты, конечно! Какой ты, Мишаня, храбрый! А ты с ним справишься? Он вон какой здоровый!
— А то нет! — совсем расхрабрился Мишаня. — Он еще меня не знает! Я поднимаю одной ручкой бревно, что у нас возле сарая лежит, Роза видела… Как начну! Меня лучше не затрагивай!.. А он слабый как муха!
Девочки помирали от любопытства.
— Мишаня, а можно мы придем посмотреть? Где это состоится?
— Около нашего дома, — сказал Гусь. — Валяйте, приходите, я вам скамейку вынесу.
— О-ой! Мы придем!
— Вы куда тележку везете? — поинтересовался Гусь.
— За мукой нас в город послали, — ответила Роза. — Был бы ты хороший мальчик, взял да и помог! Все равно тебе делать нечего.
— Делать-то есть что. Отец меня дожидается… — Гусь почесал затылок и махнул рукой: — Чего там! Подождет еще, что за важность. Дольше ждал! Залезайте обе в тележку, я вас покуда прокатну. Держись крепче, быстро поедем.
Девочки, хохоча, забрались в тележку, Гусь впрягся в оглобли, подмигнув дружкам, и понесся по дороге, топая ножищами, как конь.