Сурков, переминаясь с ноги на ногу, стоял на пирсе, погружённый в глубокие, как простиравшийся перед ним Тарентский залив Ионического моря, раздумья. Отрываться от реальности небезопасно: портовые гопники могли не просто срезать кошелёк, а проделать эту манипуляцию предварительно пырнув богатенького лоха ножом и сбросив тело в воду. Однако, он ничего не мог с собой поделать: выбранное место безупречно подходило для размышлений в одиночестве, ибо ничто не отвлекало, мысли текли свободно, как волны, бьющиеся о причал.
Буквально неделю назад Тулий несказанно поразил Игоря откровением. Хотя Сурков и предполагал: Тит перенёсся в эту эпоху не просто так из чистого любопытства, свойственного типичному учёному. Но изменить историю, обрушить римскую империю, заменить Спартака - казалось уж чересчур фантастичным. Теперь Игорю уже не считал странными потрясающее владение оружием, демонстрируемое путешественником во времени, удивительная способность того к языкам, умение подражать речи собеседника. Всё это не столь нужное простому наблюдателю было весьма полезным, или даже необходимым, для человека, стремящегося совершить величайший переворот в развитии цивилизации.
Тит успокоил Суркова, опасавшегося влияния непредсказуемых последствий, волн коррекции событий, которые могли прокатиться по времени, как в рассказе про раздавленную случайно бабочку в позднем меловом периоде: Игорь не пострадает ни при каком раскладе, поскольку находясь в прошлом, закрыт как-бы хронополем от изменений, неизбежно возникающих в последующих эпохах. Кроме того, здесь и сейчас Сурков находится под непосредственной физической защитой Тулия. Надо только не лезть на рожон, не удаляться далеко от Тита и делать то, что тот говорит.
Мотивы Тулия Игорь не понимал, вернее, не хотел принимать: «Ну наступит «светлое» будущее на сто-двести лет раньше. И что? Пусть вместо шести мировых войн станет три. И что?» Сурков в своём времени жил вполне себе нормально, даже хорошо. Коммунистическую формацию в обществе Игоря давно считали утопией, сказкой. «Она неизбежна и человечество к ней придёт в любом случае! Странно, ну пусть так. Зачем прошлое ворошить? Тем более, если, как утверждает Тит, итог один. К тому же, если при победе Спартака, наступит всеобщее равенство уже в двадцатом веке, то вернувшись домой я всё потеряю! Не будет двухэтажной квартиры, собственной фирмы, денег на счёте. Ни-че-го!»
Игорь бросил голыш в воду. Блинчики не получились. В отличие от пруда, поверхность моря никогда не была абсолютно спокойной.
Спартак Суркову нравился как человек и как руководитель. Тут возникало серьёзное противоречие: Игорь не желал смерти вождю восставших, соглашался всеми силами помогать Тулию в защите Спартака, обеспечению безопасности, выявлению потенциального убийцы, но, давая возможность мятежникам победить, он лишал себя ясного и сытого будущего, чего делать совершенно не хотел. Куда он потом вернётся? Не стоило забывать: борьба с Римом продолжится не один год, кто знает может и десятилетия, если Красс не разгромит Спартака, как было до вмешательства Тита. Получается Суркову в этом времени куковать до старости. «Нет, здесь прикольно, конечно, но не до такой же степени!»
Игорь снова кинул камень. Опять безрезультатно, как и мысли, которые не могли выстроиться в стройную цепочку на пути к достижению собственной цели, своей выгоды.
Возвращение тоже большой вопрос. Тулий объяснил почему они попали сюда с разбросом в несколько лет, хотя вошли в портал одновременно. А обратно? Они за годы поведённые здесь изменятся. Вон, Вика уже невероятно увеличилась в объёмах, их суммарный вес станет ещё больше отличаться от «оригинального» Тулия и Костромина. Куда их забросит? Не попадут ли они прямиком в двадцать третий век? Путешественник из будущего не мог дать однозначный ответ на подобные вопросы. Правда, у Игоря имелся и более важный вопрос, задать который не решался, хотя при каждой беседе с Тулием язык так и чесался спросить, а вернее, потребовать: Сурков хотел бросить Вику здесь, взяв в своё время Лукрецию.
Эта идея, как и сама новая подруга, не давали Игорю спокойно спать по ночам. Ему казалось логичным забрать с собой девушку, боготворившую его, вместо почти сорокалетней гарпии, чуть не изувечившей в Капуе. Сурков оправдывал себя тем, что Вика здесь неплохо устроилась, обжилась и не захочет возвращаться обратно, то есть получалось ей тоже приемлемо и даже желательно, дабы в портал вошла именно Лукреция. Конечно, спрашивать самих женщин Игорю в голову не пришло, он менялся медленно и не отказался пока от всех стереотипов.
Главная проблема заключалась в Тулии - единственном обладателе уникального пульта перемещения. Путешественник несомненно высказался бы категорически против. Во-первых, наверняка наплёл бы с короб доводов, почему надо брать Вику, исходя из технических нюансов работы машины времени. Во-вторых, Тит откровенно недолюбливал Лукрецию и чем дальше, тем больше. Последнее Сурков откровенно не понимал. Тулий ранее встречался с девушкой, затем добровольно уступил другу и вроде всё было ровно, без взаимных претензий и упрёков, но, неожиданно, Тит заявил: Лукреция – агент римлян, её надо изгнать из лагеря или, лучше, ликвидировать немедленно.
Конечно, друг ошибался. Тулий не мог предъявить никаких прямых доказательств или просто убить девушку, поскольку без одобрения Спартака, подобное деяние точно сочли преступлением, а Тита самого изгнали или казнили, что для того было совершенно неприемлемо. Потому ограничились лишь отдельным проживанием: лагерь восставших на зиму расположился вблизи Метапонта, а Сурков с Лукрецией переселились непосредственно в город, в порту которого, собственно и упражнялся в кидании камней Игорь. Его расстраивала внезапно возникшая вражда Тулия и Лукреции. Возможно, друг лукавил, и на самом деле был сам не столь равнодушен к девушке, воспринимая её утрату крайне негативно, просто не показывая это Суркову, разыгрывая видимое безразличие. Подобное объяснение казалось Игорю несколько жестковатым, но вполне правдоподобным. Если бы кто-то из сотрудников его фирмы попытался ухлестнуть за Викой или тем более вступить с ней в связь, Сурков того безусловно бы уволил. Не убил. Хотя может и нанял бы пару крепких парней намять бока сопернику.
Лукреция помогала восставшим с самого начала, донося о происходящем на вилле Гая Клавдия Глабра. В день восстания она страстно желала Вике смерти и была крайне раздосадована, что Тулий не кинулся в погоню за хозяйкой. Сурков почти не сомневался: именно эта нерасторопность или нежелание Тита стали истинной причиной разрыва, а не показная холодность друга, преодолеть которую Лукреция безусловно могла. Игорь, конечно, не упустил бы шанса поквитаться с бывшей и, вероятно, девушка это чувствовала. Хотя объяснять внезапную любовь к себе исключительно общей ненавистью к Вике, Суркову казалось диковатым и нереальным, поскольку тогда получалось: он лишь инструмент в руках Лукреции, которая не могла быть столь холодной и расчётливой, искренне проявляя ежедневную заботу и нежные чувства к Суркову. Да и зачем ей собственно надо убивать Вику?
После битвы у подножия Везувия в плен к гладиаторам попали несколько милиционеров и сам Гай Клавдий Глабр. Спартак не стал казнить римлян, приказав охранять и кормить, также лечить получивших ранения. Восставшие планировали получить выкуп.
Лукреция оказалась в числе тех, кому поручили «честь» ухаживать за пленниками. Большинство мятежников относилось к римлянам с нескрываемым презрением, стараясь при любой возможности сказать что-то неприглядное прямо в глаза, плюнуть в лицо или в деревянную миску с едой, пнуть связанного врага. Немногие по привычке остерегаясь бывших хозяев, подобострастно подходили к римлянам, словно опасаясь словить оплеуху за неуклюжесть или недостаточно проявленное уважение. А вот Лукреция относилась к захваченным милиционерам как к равным. Конечно, ведь она была не совсем обычной рабыней на вилле. Впрочем, более странным оказалось отношение к Гаю Клавдию Глабру, получившему от неё наибольшую заботу. Тулий прямо указал этот факт в качестве косвенного доказательства предательства Лукреции.
Сурков не обладал богатой фантазией, но по фильмам прекрасно представлял, что скорее всего пришлось претерпеть молоденькой и смазливой Лукреции в хозяйском доме: нескончаемый поток мужчин с извращёнными желаниями, дорвавшимися до покорного нежного тела. Скорее всего и Гай Клавдий Глабр не отличался благочестием по отношению к своей собственности. Не любовь, а проявление типичного стокгольмского синдрома, и ничего более, выраженное в односторонней симпатии, возникающей между жертвой и преступником в ходе завладения с применением угрозы и насилия. Под воздействием сильного переживания Лукреция начала сочувствовать хозяину, оправдывать действия того и в конечном счёте отождествлять себя с ним, считая свою жертву необходимой для достижения какой-то мифической «общей» цели. Странно, что Тулий - человек двадцать третьего века, не принял в рассмотрение очевидное объяснение заботы девушки за претором.
Затем Гай Клавдий Глабр сбежал. Вечером ещё сидел связанный, а утром и след простыл. Охрана клялась, что всю ночь не смыкала глаз, но Криксу удалось буквально выбить из одного часового признание: он ненадолго прикорнул, после ужина. Бог Сомнус напал столь настойчиво, что сопротивляться якобы не было никакой возможности. Поскольку подобный казус случился лишь с этим бедолагой, стали раскручивать дальше, и выяснили: в тот вечер еду охране приносил Гамелий, бывший рабом на вилле Гая Клавдия Глабра. Хватились, а того тоже нет! Нашли через пару дней в овраге неподалёку от лагеря с перерезанным горлом. Все посчитали: претор устранил обузу. Только Тулий упорно настаивал: Гамелий настолько забит и тих, что сам никогда не решился на подобное, да ему это и голову не пришло, другое дело Лукреция – и крутилась рядом, и чуть ли не управляющей была на вилле.
Впрочем, все эти домыслы разбивались как волны о скалу фактом – Лукреция принимала активное участие в подготовке к восстанию, без неё мятеж мог и не удастся.
Остальных милиционеров выкупили. Правда, не обошлось без казуса. Пленников пригнали пешком и оставили связанными недалеко от оговорённого для передачи денег места. Нум Помпилий, Сурков и Антий, гладиатор-димахер, направились к прибывшим с выкупом. Выйдя на поляну мятежники увидели не только Гая Клавдия Глабра собственной персоной с мешочком серебряных сестерциев, но и пять сопровождавших претора человек, в которых Помпилий без труда узнал гладиаторов из школы в Капуе, отказавшихся принимать участие в восстании. Не надо иметь семи пядей во лбу, дабы заподозрить неладное и Игорь прямо вслух озвучил свои мысли на этот счёт, но его спутники не хотели слушать никаких предупреждений: на расстоянии вытянутой руки находились не братья по участи, а предатели, покарать которых просто жизненно необходимо, раз представился такой случай. Трое против шестерых, а вернее двое против пятерых, поскольку Сурков и претор – бойцы ниже среднего. Вполне понятно чем бы закончилась импровизированная схватка, если в неё не вмешался Тит Тулий, который как оказалось следовал за «переговорщиками». В итоге восставшие взяли верх, убив всех противников, из которых троих поразил именно Тулий. Брать из вещей ничего не стали, тела закопали неподалёку, а пленных отпустили, ничего не сказав про вооружённое столкновение ни им, никому в своём лагере по возвращении. В конце концов, ведь выкуп получен, а как неважно! Сурков сначала не поверил Титу, что всё получится скрыть, а их спонтанное нападение на римлян останется без последствий. Однако, тот твёрдо пообещал: если Игорь, как Нум и Антий, будет держать язык за зубами, то история не изменится, поскольку после сражения у Везувия сведений о Гае Клавдии Глабре в римских хрониках нет, значит, гладиаторы не проговорились, а тело претора так и не нашли.
***
Восставшие захвалили не только город Метапонт, но и другие полисы на юге Италии в Лукании и Великой Греции, в том числе Нолу, Нуцерию, Фурии и Консенцию. Римлянам, после поражения Публия Вариния нечего было противопоставить мятежникам. Основные силы республики сражались в Испании против марианцев Квинта Сертория и в Азии с понтийским царём Митридатом VI Евпатором.
Почти в каждом полисе ситуация повторялась примерно одинаково. Армия Спартака окружала город, производила несколько выстрелов из баллист и скорпионов, а затем ворота открывались и навстречу мятежникам выходили представители муниципалитета с нижайшей просьбой не чинить разорения, приняв мирную сдачу поселения под обещание богатого выкупа, множества продовольствия и всяческой поддержки. Спартак благосклонно принимал отцов города, уверял в дружбе, говоря, что воюет не с ними, а с Римом, обещал не менять существующих порядков, сместив лишь римских градоначальников, оставляя управление поселением на усмотрение жителей и, как ни странно подобное было слышать Суркову, не освобождать рабов, кроме тех, кто вступит в армию мятежников добровольцем.
Спартак хотел стать своим для местных людей, для бедняков и богатеев, объединив под своим началом все захваченные Римом государства и народы Апеннинского полуострова. Именно так он мог победить сильного и коварного врага, опираясь не только на армию, но и на активную поддержку различных слоёв населения. Спартак сражался за свободу всех италиков, начав фактически гражданскую войну, поскольку на момент восстания ранее независимые государства Апеннинского полуострова уже поглотил ненасытный Рим. Спартак уделял огромное внимание повышению лояльности к нему местных, массово вступавших в армию восставших, составлявших более трёх её четвертей, поддерживавших финансово и кормивших из своих богатых закромов.
Несмотря на усилия Спартака, не всё шло гладко. При приближении армии мятежников рабы поднимали восстания, не обходилось без массовых насилий над бывшими господами. Да и галлы, если оставались без контроля, верные своей привычке, так и норовили пограбить местных фермеров и пастухов. Подобные печальные инциденты могли существенно подорвать авторитет Спартака, лишив поддержки италиков. С ростом армии контролировать её становилось труднее. Суркову когда-то один приглашённый коуч рассказывал про негативные эффекты неконтролируемого расширения производства, связанные с некоторой потерей управляемости фирмы и снижением гибкости реакции на изменения во внешней среде, нарастанием внутриорганизационных противоречий. Игорь тогда послушал и не решился резко укрупнять фирму, поглотив парочку конкурентов ради заполучения чужих клиентских баз. И теперь он понял: не зря. Массовый переход сотрудников от конкурентов или набор вместо них новичков, значительно понизил бы качество работы с клиентами, а эффективно контролировать многократно возросший штат не представлялось возможным.
Спартаку пришлось создавать некий аналог военной полиции. Во время сражения с Публием Варинием, восставшие убив ликторов последнего, захватили их регалии. Ганик и некоторые галлы ещё не одну неделю после разгрома преторской армии, в шутку расхаживали за Спартаком, неся на плечах ликторские секиры и фасции – пучки розг для телесных наказаний провинившихся. Им казалось весёлым изображать свиту вождя, тем самым неосознанно ставя Спартака на один уровень с самыми знатными римлянами, инстинктивно повышая всю армию мятежников от шайки рабов, каковой её ещё продолжали считать в Риме, до ничем не отличающегося от преторской армии формирования.
Шутки шутками, но Спартак перенял институт ликторов, создав целое подразделение численностью в три центурии, которому поручалось не только охранять вождя, но и поддерживать дисциплину среди восставших и местных, для чего предоставлялись широкие полномочия, вплоть до незамедлительной казни преступников. Теперь Спартак и его ближайшие помощники освободились от ставших бесконечными жалобами на грабежи, нападения, насилия, происходившими то и дело на территории контролируемой мятежниками, а вернее областей, где благодаря восставшим с уходом римских наместников образовался некий вакуум власти.
Не самая завидная роль – карать своих. Нужен определённый склад ума, характер, способность выдерживать непонимание, а порой и презрение соратников. Далеко не каждый согласится взять на себя такую ответственность. Перед Спартаком встала бы непростая задача найти подходящего человека на роль главы отряда, если бы не вызвался добровольцем тот, кого вождь восставших знал давно, кто не раз проявил себя в служении делу освобождения от гнёта Рима и кому Спартак доверял лично – Тит Тулий. Лишённый эмоций и сострадания UCU528 действительно идеально подходил на роль, которую стремился заполучить, обеспечив своей первоочередной цели защитить Спартака и ведущемуся для этого поиску потенциального убийцы «официальное» прикрытие. Интересы вождя восставших и машины из будущего совпали полностью.
Суркову не очень нравилась новая должность друга, но он с пониманием отнёсся к выбору Тулия, поскольку, с одной стороны, уже знал истинные намерения путешественника во времени, а с другой – был обязан ему жизнью из-за произошедшего в ходе получения выкупа за милиционеров Гая Клавдия Глабра. За жизнь Лукреции Игорь не опасался, будучи уверенным, что хотя теперь друг и мог казнить её без суда и следствия, но всё же не решиться на подобный шаг, поскольку Сурков ему нужен.
Игорь по-прежнему старался сторониться кровавых расправ и, если Тит просил съездить с его людьми в то или иное место, поскольку сам одновременно направлялся в другое, то никогда не разрешал чинить правосудие с ходу, а требовал от подчинённых задержать виновников и вместе со свидетелями доставить в лагерь на суд Тулия. Конечно, как правило, затем друг жестоко наказывал преступников, но этого Сурков уже имел возможность не наблюдать и не слышать душераздирающих криков истязуемых. Он к расправе, как бы не имел никакого отношения!
Впрочем, один раз Игорю всё же пришлось весьма конкретно «замараться».
Туллия отсутствовал, когда в лагерь прискакал вольноотпущенник, передавший не то что просьбу, а требование вмешаться в происходящие бесчинства на загородной вилле хозяина. Как он сказал: «Отдельные мерзавцы почитали, что им всё дозволено и напали на охрану, подбивая к бунту других». Поскольку отправитель послания оказался не последним человеком в Фуриях, то помня необходимость поддержания лояльности местного населения, Сурков немедля с полусотней бойцов выехал вслед за гонцом, показывавшим кратчайшую дорогу.
Уже на месте выяснилось: взрывоопасная ситуация сильно преуменьшена. Бунт полыхал вовсю. Более сотни рабов, сбросив кандалы, перебили надсмотрщиков, охрану, домочадцев хозяев, попутно грабя виллу, распивая вино, извлечённое из погребов, и насилуя женщин, безуспешно пытавшихся сбежать или укрыться в постройках. Весь двор оказался буквально залитым кровью, а ближе к ограде валялись обнажённые тела жертв расправы. Прибывшие немногим ранее Суркова милиционеры из Фурий попали под раздачу и потеряв почти половину людей, забаррикадировались на втором этаже здания, завалив проём мебелью. Освободившиеся рабы тащили деревянные лестницы, стремясь забраться с внешней стороны постройки через балкон, а некоторые держали в руках факелы, вероятно, считая, что проще спалить дом вместе с людьми.
Игорь только заговорил, как в него почти одновременно прилетели глиняный горшок, табурет и кухонный нож, неприятно звякнувший о кольчугу под плащом. Другим, приехавшим вместе с Сурковым тоже досталось, то что попалось под горячую руку распалившихся не на шутку людей, из-за чего получив команду начальника с готовностью спешились и обнажив мечи кинулись на потерявших связь с реальностью рабов. К счастью не все из находящихся на вилле принимали в последовавшей схватке участие: некоторые изначально не стали нападать на хозяев и отсиживались в бараках, как часть гладиаторов во время восстания в Капуе, другие напились в усмерть и валялись, где силы их покинули: прямо на полу, во дворе, в погребе. Всех, пытавшихся оказать вооружённое сопротивление, рабов убили на месте без пощады, милиционеров спасли. Сурков невольно заметил иронию происходящего: армия рабов Спартака подавила восстание рабов на вилле.
Впрочем, переводить дух оказалось рано: в числе погибших оказался сам хозяин имения, прибывший спешно вместе с милиционерами из Фурий, его жена и малолетний сын, отдыхавшие на вилле, а также приехавшая к подруге из Рима матрона, известная не только своей принадлежностью к высшему сословию, но и пользующаяся уважением. Она имела хорошую репутацию и многочисленных родственников во многих городах республики. Благородная женщина покончила жизнь самоубийством, не перенеся бесчестия.
Кровь невинных жертв неизбежно оказывалась и на руках Спартака, который не предотвратил трагедию. От восставших могли отвернуться не только Фурии, потерявшие достойных граждан, но и другие города, причём, не только в Великой Греции, но и далеко за её пределами. Подобного развития событий вождь восставших никак допустить не мог, а потому не ограничился лишь казнью непосредственных виновников, но и устроил убиенным пышные похороны на которых согласно традиции устроил гладиаторские бои, выставив неслыханное для того времени число пар бойцов – двести, поразив неслыханной щедростью не только сподвижников и местное население, но и римлян, никогда не видевших участия в одном праздновании или тризне четырёхсот сражающихся насмерть. Конечно, бились не натасканные на создание подобного зрелища гладиаторы, а пленные из числа уцелевших легионеров Публия Вариния и другие римские солдаты из небольших отрядов, разгромленных восставшими, или взятые при «захвате» городов.
Невидимая грань между мятежниками, сражающимися за свободу, и правительственными войсками стремительно стиралась, всё более превращая восстание рабов в гражданскую войну, где нет различий между средствами, используемыми обеими сторонами для достижения своих целей, из-за чего подобные противостояния всегда сопровождаются бессмысленной жестокостью и несоразмерным кровопролитием.