Борис проснулся от душного тепла и мокрых ног под одеялом. Он открыл глаза и вяло пощупал спину через майку. Утро всегда давало ему надежду, что ошибки, боль и страх остались во вчерашнем дне или их не было вовсе — поспал и жизнь с чистого листа. Вера, что всё это сон, была сильна только первые секунды пробуждения, но ослабевала при ощупывании беспокоящих мест или воспоминаний, возвращающихся как по сигналу таймера. Кожа на спине пульсировала от слабого нажатия, этого признака существования вчерашнего вечера было достаточно, но вот для ночи улик явно не хватало. Он сел на кровать, не обращая внимание на припекающее спину солнце, — бабушка специально отдёргивала шторы по утрам, чтобы внук не проспал весь день, — и принялся вспоминать события вчерашней ночи или вернее сегодняшнего утра. Клишейная мысль, что это всё был сон, отгоняли детальные воспоминания о разговоре на чердаке: для сна всё последовательно, логично и накрепко пристало к памяти.
— И ещё это краткое содержание истории моей жизни от человека, которого я вижу второй раз, — сказал Борис раздражённо и достаточно громко для разговора с собой, как будто объяснялся с кем-то.
Каждый раз, сидя на кровати после пробуждения, он чувствовал, что у него в этот момент есть только прошлое, потому что оно, в отличие от будущего, уже произошло и не принесёт ему подножек судьбы. Лишь прошлому можно было доверить заполнение своих мыслей после пробуждения; вчерашние дни, какими бы плохими они не были, не рискнут повториться, а если им это удастся, то Борис будет готов. От нежелания думать о завтрашнем дне или даже о следующем часе он успокаивался и расслаблялся. Что ещё нужно с утра кроме лёгкости в теле, голове и душе?
Дверь открылась, впуская запах оладушек, так их любила называть бабушка.
— Бо-о-оря! Умывайся и иди кушать, — говорила бабушка ласково, заманивая солнечной добротой к столу.
Комнату начал заполнять настырный запах масла, который, наверняка, широкой поступью вторгался в пространство лестничного пролёта. Внук продолжал сидеть на кровати и легко улыбнулся, глядя на бабушку. Он не хотел ничего говорить, а только игриво кивнул, прижав подбородок к груди, — если бы он не был таким худым, то выдавил бы второй, а может и третий подбородок наружу. Борис встал и начал заправлять постель. Вдруг, резкий разряд сжал каждую клетку в его груди, — он по привычке спал в майке на два размера больше — место над правой лопаткой оголилось, обнажая творчество загадочного тату-мастера. Он повернулся напряжённым торсом, хвала матушке фортуне, бабушка уже ушла, и можно было выдохнуть. Переодевался наш герой смело, стоя лицом к двери.
Пыша свежим дыханием, которое вязло в густых масленых испарениях, молодой человек в чёрных спортивных шортах и синей майке появился на кухне. В центре стола остывало широкое блюдо, заполненное пирамидой оладий, с ним соседствовали блюдца со сливовым вареньем и сметаной. Бабушка в старомодном платье стояла у газовой плиты, упёршись одной рукой в бок, а другой, согнутой в локте, держала вилку. Когда внук вошёл, она одним глазом следила за оладьями, а другим смотрела выпуск новостей.
— Ба, дашь тарелочку? — подлизывался Борис, присаживаясь за стол.
— Ешь над блюдцем, нечего лишний раз посуду марать! — ответ был строгим, но не настолько, чтобы почувствовать себя виноватым.
Внук хоть и был совершеннолетним, бабушка всё равно продолжала его воспитывать, для неё он по-прежнему тот малыш, которого она нянчила в детстве. Точнее сказать, за восемнадцать лет он всё-таки поднялся на одну ступень, стал так называемым «взлослым» — может работать, принимать решения, пользоваться благами, доступными совершеннолетним, но пить, курить, заниматься непотребствами и задерживаться допоздна категорически запрещено. Боря не перечил своей бабушке, которая была единственным родным для него человеком — кровно и душевно. Он старался подавлять свои капризы и следовать её наказам.
Первый кусочек оладья, покрытый густой белой сметаной и тягучим вареньем, растекался во рту сливочной прохладой и сладостью сливы. Бабушка взяла вторую вилку с блюдца, которое стояло рядом с ней на кухонном гарнитуре, перевернула оладьи, цепляя их по бокам двумя вилками, и вернулась в свою позу.
Ведущий зачитывал новый сюжет новостей:
«В городе Пампа совершено очередное убийство. Жертвой налётчиков стал молодой парикмахер, который не более месяца проработал подмастерьем в салоне на окраине города. Найденные следы и описания очевидцев поставили следствие в тупик. О неожиданных находках и последствиях налёта расскажет Герман Лавров».
В тёмном помещении мелькали вспышки фотокамер, блестели осколки зеркал на плиточном полу, всюду валялись разбросанные флакончики, машинки, подлокотники и спинки кресел. Стены, пол и потолок были изрезаны глубокими полосами. На фоне сменяющихся кадров заговорил приятный, молодой голос:
«Вчера вечером шестнадцатилетний подмастерье задержался после закрытия парикмахерской. Тогда по версии следствия в салон вошли двое неизвестных, после чего завязалась потасовка. Нападавшие скрылись с места преступления, оставив нетронутыми ценные вещи, аппаратуру и деньги».
Кадр сменился — немолодая женщина с объёмной причёской пшеничных волос показывала пальцем в переулок и возмущалась:
«Вот он туда побежал весь в чёрном, худой, невысокий. Одно слово — малолетнее хулиганьё. Лица я не разглядела. Он меня сбил, когда я мимо парикмахерской проходила. Выбежал…он плакал, ревел прям».
Борис подавился оладьем и еле слышно откашлялся — он узнал то место. В том же районе был тату-салон Виктора, именно там стояли те чёрные силуэты.
— Чтоб допоздна не гулял! Как стемнеет сразу домой! — наказала бабушка.
— Да, хорошо, — он встал из-за стола и пошёл на выход.
— Опять в облаках витаешь, — шутливо сказала бабушка, а когда внук повернулся, выставила левую щёку вперёд и постучала по ней указательным пальцем.
Он подошёл к бабушке с добротой в глазах и чмокнул её, слегка подав губы вперёд.
— И не забывай, — в голосе и глазах старушки чувствовалась мягкая серьёзность.
Борис кивнул, хлопнув глазами.
Их внимание привлёк корреспондент, который наконец-то показался. Молодой, светловолосый красавец держал микрофон с зелёной надписью: «Сейчас» и вещал:
«Сейчас вы видите на экране фото хозяина парикмахерской. По показаниям очевидцев он находился целый день в салоне и даже после его закрытия. Но после событий вчерашнего вечера скрывается и не выходит на связь».
На фото как из паспорта было лицо мужчины анфас. К отличительным чертам, если их можно назвать таковыми, относились: первые морщинки и залысины, которые оставили мало места для жидких каштановых волос. Борис запомнил это хмурое лицо, вдруг на него наткнётся, но скорее всего он, как и все телезрители, забудет его через несколько минут.
Дальше по плану была прогулка, ему хотелось переварить последние новости и оладушки на свежем воздухе. Одетый в джинсовые шорты и белую майку юноша вышел на прохладную лестничную площадку, и тут со шлепком тапок о первую ступеньку в его голове расцвела мысль, благодаря вчерашней неведомой силе. Он вспомнил, что татуировка после сна так и осталась необработанной. Юноша щёлкнул языком, вздохнул и вернулся в квартиру. Он сверился с брошюрой — рекомендации для второго дня не отличались от первого. Со свежей пищевой плёнкой на спине Борис вышел из квартиры; настроение стало немного лучше: хоть одна обязанность перестала на нём висеть. О встрече в шесть он тоже не забыл. Она оставалась единственной тяжестью этого дня.
— Ладно, будет желание, тогда пойду, — проговорил он энергично, убеждая самого себя в сказанном.
Любое неизвестное или неприятное занятие хочется отсрочить, а потом невзначай забыть или сделать нехотя. Так поступил бы любой нормальный человек, но в случае Бориса, в котором горячо пылал интерес, чувство страха и лёгкая лень, чаша весов всё-таки склонялась в сторону встречи с татуировщиком.
На улице парило, множество луж под ногами, а на голубом небе не единого облачка, только ярко-золотой диск солнца. Выйдя за пределы своего двора, Борис увидел посреди выходного дня двух спутников каждого его будничного утра — женщину средних лет и жизнерадостного корги. Собака улыбалась и, свесив на бок язык, прыгала в зелёной влажной траве, которая росла выше торчащих ушек питомца. Этот корги мог озарить солнечными лучами даже самый пасмурный день Бориса. Юноша тоже улыбнулся. Хозяйка пушистика держала его на поводке и застыла как столб на краю дорожки. Борис надеялся, что она разделяет с ним отношение к этому животному, но женщина стояла спиной, и понять это не удалось.
— Надеюсь, она хорошо к нему относится, — пробормотал Борис под нос, когда прошёл мимо корги и его хозяйки, продолжил нормальным голосом, — хотя тогда он бы не был таким жизнерадостным. У корги шерсть так интересно растёт: светлый треугольник под мордочкой, а все остальные места золотистые — прямо королевский фрак. А почему я вообще решил, что это кобель? — Борис приложил палец к подбородку и поднял правую бровь вверх, а затем посерьёзнел и, сжав кулак, добавил: — Так, не отвлекаться! Нужно решить, что делать с татуировщиком.
Юноша замолк и вёл монолог уже в своих мыслях:
«Кто он такой? После всех этих магических штучек вариант с маньяком можно отмести. Способен он на что-то большее: вывернуть душу наизнанку, управлять волей людей, отнять жизнь этими фокусами?»
Побочным эффектом одиночества, помимо разговоров с самим собой, была ещё хорошая фантазия. Она сейчас беспощадно рисовала небо во всех оттенках красного, мир в огне, закованных в цепи людей, которых подгоняют кнутами и трезубцами гротескные демоны разных форм и размеров. На самой высокой башне, выросшей прямо из земли и окружённой гигантскими трещинами, восседает на покрытом шипами зловещем троне краснокожий татуировщик с короной из толстых чёрных рогов.
— Так! Ну, это слишком, — юноша выдернул себя из мира фантазий, который начал поглощать его мысли, уводя от важных размышлений.
«На данный момент известно, что он может материализовать, даже можно сказать, оживлять татуировки и возвращать их на своё место под кожей, но это не объясняет внезапный приступ лунатизма и мою навязчивую покладистость вчера и сегодня. Может он хочет позвать меня в ученики? Чем тогда мне отплатить за это? Надеюсь не вечными страданиями. Фантазия угомонись! Да и не забыть бы про двух человечков в чёрном, хотя, может быть, это просто совпадение.»
У него разыгралась жажда, и он решил заскочить в магазинчик. Стоя у раскрытого холодильника, Борис рассматривал бутылки с водой, брал одну и после осмотра принимался за другую. Вдруг, что-то аккуратно закрыло дверцу. Его глаза широко раскрылись, и резкими поворотами туловища он начал оглядываться по сторонам. Никого рядом не было. Должно быть, в магазинах начали устанавливать холодильники, которые закрываются автоматически, — высокий уровень недоверия к покупателям. Поэтому он решил доставать по одной и разглядывать уже с закрытой дверцей.
Причиной тщательного разглядывания каждой бутылки стала перебранка между кассиршей и престарелой женщиной. Всё началось с падения бутылочки оливкового масла на пол рядом с кассой — неподалёку как раз стояли холодильники. Конфликты привлекали Бориса, хоть он сам ни с кем не ругался — тактика всегда была одна: убегай и прячься. Ему хотелось найти причину спора, разложить его по косточкам и вынести вердикт.
Женщина повторяла снова и снова две фразы после каждого аргумента кассирши:
— Это не я виновата! Я не буду за это платить.
— А наша в чём вина?! Надо было на ленту положить на бок, а вы стоя поставили, да ещё и на край. Лента поехала, и бутыль упала, — ответила кассирша, теряя самообладание и повышая голос.
Кассирша постоянно указывала на масляное пятно в осколках, которое убирал другой сотрудник магазина.
— Ваша лента не так работает, а я виновата?!
«На своём поле оказалось тяжелее играть, — подумал Борис и ухмыльнулся, — Почему всегда так? Всё же очевидно, а они упираются. Ругаются только ради того, чтобы ругаться и портить другим жизнь. Я слышал, что такие люди насыщают себя энергией, когда зубами вгрызаются в конфликт, — попил кровушки ни в чём не повинного персонала и ходит довольный остаток дня, а завтра опять на охоту».
— Вам уже пора, — сказал третий женский голос у него под ухом, но тепла дыхания и присутствия человека за спиной он не почувствовал.
Борис обернулся — никого, а когда повернул голову обратно, увидел, что в правой ладони у него бутылка с водой, а в левой чёрная кобра, которая смотрела на него, наклонив крохотную мордочку на бок. Юноша прижал руку со змеёй к груди и хотел уже выбежать, но его правые нога и рука не послушались, будто их наглухо закатали в гипс. Он увидел, как пальцы этой руки, а именно мизинец, безымянный и средний, без команды открыли холодильник и поставили бутылку на место, пока большой и указательный придерживали её за горлышко. После того как дверца закрылась, к конечностям вернулись чувства. Пару секунд он стоял и смотрел круглыми от страха глазами на свои трясущиеся конечности — дрожало только полтела — а потом выбежал из магазина.
Укромное место за углом магазинчика, из которого выбежал, Борис нашёл наспех. Он убрал руку от груди — кобры там не было.
— Не беспокойтесь, я вернулась на место, — женский голос был милый и нежный, а ещё в нём присутствовали нотки услужливости. — Обычные люди не могут меня видеть, но чтобы не волновать хозяина я вернулась на место.
Юноша пытался приструнить дыхание, разыгравшееся от спринта на короткую дистанцию, вдохнул, запихивая в себя жирную порцию воздуха, и, наконец, спросил:
— А какие люди тогда необычные? — он повернулся так, будто разговаривает со своим правым плечом, прикрывая рукой губы.
— Вы и мастер Виктор. Остальные тоже есть, но по именам я назвать не могу, потому что их не знаю, но Вам не следует опасаться, что они увидят меня, для них это обычное дело.
— Кто они? Что они такое? Они такие же, как Виктор?
— Мне больше известно про себя, а про остальных я знаю меньше, чем Вы хотели бы. Виктор сможет ответить на ваши вопросы, я появилась, чтобы напомнить о встрече.
— Ладно, знаешь о себе — расскажи тогда о себе. Твой голос. Я где-то уже его слышал.
— Этот голос я взяла из ваших воспоминаний. Мне он очень понравился. Ваших ушей касалось так много прекрасных девичьих голосов. Жалко, конечно, что голоса это всё, что Вас касалось.
Борис хмыкнул и насупился.
— Ближе к делу! Эти два дня я делаю то, что не хочу делать. Я не даю команду, а тело делает, рот говорит, а мысли не в ту сторону думают. Это ты делаешь, или тоже твой мастер?!
— Это не я, клянусь! А что касается мастера, у Вас запланирована встреча, вот и спросите у него! — интонация у неё была радостная, что не могло не разозлить Бориса.
Он надавил ногтями на татуировку, не обращая внимания на острую боль, которая жаром растекалась по правой лопатке.
— А ну, выкладывай быстро! Не скажешь, ногтями тебя сдеру, — надавил ещё сильнее.
— Я ничего больше не знаю. Спросите у мастера. Вам уже пора. Вы обещали не опаздывать, — тараторил дрожащий голосок. — Если сейчас выйдете, успеете к назначенному времени.
— Что не ясно?! Если не …
Борис попятился вперёд и чуть не упал на колени. Обернулся — опять никого. Его словно толкнули в спину две увесистые ладони, которые этим хотели сказать: «Что встал?! А ну, пошёл отсюда!» Он услышал, как бьётся сердце и учащается дыхание. Страх — привычное чувство, которое было его вечным соседом и ревнивым спутником жизни. Простейший инструмент дисциплины, который полезен для воспитателя: тратишь меньше пластырей на коленки, меньше выслушиваешь людей, которым воспитанник доставил неприятности, ниже вероятность его потерять. Сам объект такого воспитания не ожидает за углом что-то новое и интересное, как раз наоборот, он готовиться к встрече со страшными монстрами. Недоверчивость превращает жизнь в замкнутый круг — путь, который не сулит новизны и радости, только опостылую обыденность; поражение в конкурентной борьбе с более смелыми и амбициозными. Воспитатели выигрывают, а воспитанники проигрывают.
В данный момент происходящее выходило за все привычные рамки, взращивая вьющиеся, толстые лианы страха, из-за невозможности побороть то, что за гранью человеческого понимания. Неизлечимые болезни вызвали бы меньший трепет, потому что они известны и в достаточной мере изучены, как и методы продления жизни или облегчения последствий для больного. Неполная картина происходящего не просто пугала Бориса, она ужасала всей глубиной его беспомощности и жгучим сожалением, которое ползало и извивалось, уподобляясь склизким червям, глубоко в груди. Он вляпался в ситуацию, от которой ему не отмыться.
— А что он сделает, если я не пойду? — его голос звучал, как забившийся в угол щенок, который испугался незнакомцев.
— Мне это точно не известно. Ваше сердце сейчас из меня всю краску выбьет, — голос вибрировал, будто её усердно шлёпали по спине. — Мой хозяин трус?
Ответа не последовало. Борис сел на корточки и обнял колени, уткнувшись в них лицом. Глаза увлажнились, глотка сжалась, а ладони подрагивали.
Когда он вынырнул из своей баррикады, из него полились слова:
— Раз он хочет, чтобы я пришёл к нему, я приду. Я не должен бояться, нет, я не хочу больше. Весь этот бред должен поскорее закончиться, — Борис встал, опёршись на колени, и пошёл в сторону тату-салона, крепко сжимая дрожащие кулаки.
Ему не хотелось, чтобы весь путь его мысли были поглощены чем-то негативным, проще говоря, не было желания себя накручивать, поэтому он думал о голосе своей новой спутницы:
«Её голосок такой мягкий и, можно даже сказать, сладкий, если сравнить с чем-то, определённо, это будет зефир или пастила. Он кажется до боли знакомым, но все знакомые женщины и девушки звучат по-другому. Может, я услышал незнакомку на улице, что и отпечаталось в моей памяти. Хотя, если бы я встретил девушку с таким ласковым и прекрасным голосом то, несомненно, влюбился, не обращая внимание на её внешность или скверный характер. Но нашей любви не суждено было сбыться; из-за моей безнадёжной робости, я не посмел бы даже на неё посмотреть, не то что бы подойти и заговорить».
Задумчивый и серьёзный юноша не был одинок на своём пути. Субботний тёплый вечер приглашал людей разных возрастов на прогулку. Во всей этой толпе, которая циркулировала по артериям городских дорог и тротуаров, шероховатых как кожа на мужских щеках после неумелого бритья тупой бритвой. В этом потоке жизни Борис пытался себя отвлечь, убедить, что его жизни ничего не угрожает и всё будет хорошо. Мимо него проносились велосипеды и самокаты, парочки, одиночки, мамочки с колясками и компании шумных детей. У всех кожа имела слабый персиковый оттенок от красно-оранжевого заката, который заодно красил ряды тонких перистых облаков.
Воздух становился прохладнее, а вечер заряжал всех своей энергией.
Как только Борис преодолел большую часть маршрута, он затылком ощутил, что его сверлит чужой взгляд, обернулся и сразу поймал глазами парочку, которая следовала позади него по практически пустому тротуару. Две тёмные фигуры молодых людей были далеко, он мог разглядеть только их чёрную одежду и обувь. Преследователи наверняка приняли к сведению, что их цель слишком пристально за ними наблюдает. Юноша не стал прибавлять шаг, потому что дуэт, похоже, не спешил его нагнать; они старались поддерживать один темп и расстояние до объекта слежки. Для проверки своей догадки Борис повернулся ещё раз через несколько метров — незнакомцы подошли ближе. У них было много чего общего: рост и худощавое телосложение, да и тряпки, с виду, носили одинаковые, только лиц не разобрать из-за плотно натянутых капюшонов, которые прикрывали пол-лица.
Голова роилась вариантами о сбросе хвоста. До салона татуировщика оставалось полквартала, поэтому любое действие будет полезнее, чем взвешенный план. Борис развернулся всем телом, встречая преследователей раскрытой грудью, но хвост испарился, оставив в одиночестве прохожих. Незнакомцы разминулись с юношей после пешеходного перехода на перекрёстке. Парни в чёрном приблизились достаточно близко, чтобы раскрыть себя, и сразу повернули направо, скрывшись за углом здания.
«Паранойя, заходи, присаживайся к остальным; ждём шизофрению и начинаем», — воздержался Борис, чтобы не произнести свои мысли вслух.
Без десяти шесть он стоял напротив потухших трубок, которые складывались в название уже знакомого места: «Тату-салон», открыл дверь и услышал только слабый звон колокольчика, который должен был раскатиться по всему парадному помещению, но в комнате гремели недовольные мужские крики:
— Всё это из-за тебя! Ты плохо кожу обработал!
Здоровяк в красной майке-борцовке и рваных джинсах стоял рядом со стойкой ресепшена и грозил пальцем перед безэмоциональным лицом татуировщика. Для Бориса не представлялось возможным разглядеть весь багряный букет эмоций, потому что незнакомец даже не обернулся, когда он вошёл. Подойти с боку нельзя — обожжёт.
— Такое случается, если не следовать инструкции по обработке после нанесения татуировки или пропускать сеансы обработки, — проговорил Виктор внятно, но как-то механически, словно робот. — Вам нужна помощь доктора, — татуировщик потянулся к визитнице за стойкой ресепшена и протянул белую карточку злой детине.
Рослый мужчина хлёстким броском правой руки, плечо которой по-прежнему было скрыто от Бориса, схватил визитку и демонстративно смял её перед лицом мастера. Оба молчали и смотрели друг другу в глаза. Через пару мгновений правая рука опустилась, явив причину перебранки, — от атлетически округлого плеча и до начала предплечья лучился, сливался и переплетался красный отёк с кусочками отслаивающейся чёрной и красной краски, а задумывалась эта припухлость как высокохудожественный и замысловатый узор.
— Ах ты, скотина! Сам бабки поимел, теперь решил кормушку друганам подвинуть! — взорвался мужчина, нависая над Виктором, а правой рукой незаметно скользнул к себе в карман. — Верни мои деньги!
— Конечно, — татуировщик улыбнулся неподходящей улыбкой: она вырисовывала на его лице широкую ровную линию. — Мне нужен ваш паспорт, для возврата средств. Это обязательная процедура.
Мастер зашёл за стойку ресепшена и принялся стучать по клавишам компьютера, а растерянный клиент продолжал стоять на том же месте и смотреть перед собой, а затем он подошёл к стойке и сказал:
— У меня с собой нет паспорта, но это ж я, ты ж меня помнишь, ты мне делал татуировку.
Виктор ответил ему мягко и услужливо:
— Я хочу вернуть вам деньги. Паспорт нужен, чтобы составить типовое соглашение, что я именно вам вернул деньги, а не кому-то другому.
Накаченный мужчина резко развернулся и с досадой на лице поплёлся к выходу, проходя мимо Бориса, он надменно зыркнул на него и остановился. Юноша не сводил с верзилы глаз, белки которых подрагивали. Здоровяк наклонился, чтобы их лица были друг напротив друга. Борис чувствовал на подбородке струйки воздуха, которые выдыхал через ноздри незнакомец.
— А ты что таращишься, урод? Откуда пятно на башке? — он махнул головой в сторону Виктора. — Этот бледный утырок об тебя иглы вытирает?
Сердце юноши билось так сильно, что отдавало в кончиках пальцев. Он с мольбой смотрел в безразличные глаза татуировщика. По лицу бегали крохотные спазмы. После долгой паузы он смог выдавить надломившимся голосом:
— Нет.
Мужчина широко улыбнулся, хлопнул его по спине и вышел, от души хлопнув дверью.
Виктор смотрел на часы, которые через пару секунд покажут шесть часов.
— В следующий раз приходи ровно к тому времени, которое я назначил, — обратился он к парню и указал раскрытой ладонью на часы.
«Господи! Что он за дьявол такой?! Он ещё и будущее умеет предсказывать,» — Борис старался не выдать своего волнения, но в груди он почувствовал, как всё сжимается, будто сердце и лёгкие скручивают и выжимают как постиранную наволочку.
— Я не дьявол, просто мои недавние клиенты для меня как раскрытые книги.
Татуировщик криво сморщил левую щёку в улыбке, будто у него на языке лежала долька лимона. Он упёрся ладонями о стойку, так чтобы Борис видел все его тату на руках — рисунки оружия на видимых участках кожи, не могли характеризовать мастера в глазах окружающих как положительного человека и расположить к себе людей, только если они не были из узких кругов. Угольные зачёсанные назад волосы с синим блеском, бледная кожа, точёное лицо, белая рубашка с закатанными рукавами и чёрная жилетка с узорчатой вышивкой, которая сливалась с основной тканью, — типичный Люцифер.
— Этот парень просто плохо ухаживал за татуировкой, в первый день намазал её спиртом и вазелином, а потом пошёл в баню пить пиво и водку. Последствия не заставили себя долго ждать, и он начал искать козла отпущения, — ответил Виктор на немой вопрос, который можно было прочитать на лице его собеседника, не используя особых способностей.
— А почему вы тогда, — Борис сглотнул и прочистил горло, слова выходили с трудом, — почему вы не воспользуетесь своими силами и не заставите его ухаживать правильно?
Виктор подошёл к своему вчерашнему клиенту поближе и, глядя ему в глаза, принялся объяснять, активно жестикулируя руками и изображая символами практически каждое слово, которые можно сложить из пальцев:
— Он человек, я не могу нарушать его свободу и так бесцеремонно вторгаться в его личную жизнь. Засовывать ему ключ в спину, прокручивать и толкать его в ту сторону, которую мне надо. Привыкай, мы уважаем людей, — последнюю фразу он сказал, прижав кулак к груди.
— Та-а-ак, сто-о-оп! — протянул гласные Борис, выставил раскрытые ладони перед собой и продолжил возмущаться. — Если эта обезьяна — человек, а я тогда кто?!
Мастер посмотрел за его спину, а затем подошёл к окну и позвал юношу жестом. Напротив салона на краю тротуара стояло два человека в чёрной одежде, половина их лиц была скрыта под капюшонами, взгляд сразу цеплялся за широкий оскал безумной улыбки, которая была еле заметна в свете летних сумерек. Улица пустовала, только пару машин проехало за спинами незнакомцев. Даже при условии, что всё происходило не в кромешной тьме, двое молодых людей, в которых Борис узнал своих преследователей, казались ему жутким зрелищем.
Продолжая смотреть в окно, татуировщик положил правую ладонь на грудь, будто брался за широкий вентиль.
«У него что, сердце прихватило?» — стоило Борису об этом подумать, как онемение расползлось из глубины его груди к паху, плечам, сгибу локтей и икрам со скоростью, которой позавидует пожирающий сухую траву огонь.
— Выходим, оставайся позади меня, но не отходи дальше, чем на пару шагов, а когда я скажу «прячься», ты должен спрятаться поблизости, — Виктор закончил и, сминая рубашку и жилет, выкрутил воображаемый вентиль вниз, насколько ему позволило запястье.
— Хорошо, — с трудом выдавил из себя юноша.
Вдруг свет за окном начал угасать, будто наступило солнечное затмение, и через пару секунд окончательно стемнело. Виктор ещё не открыл дверь, но его спутник почувствовал, как по коже гуляет холод, он не был похож на ветер, а скорее напоминал туман, который плывёт и обволакивает всё вокруг. Борис обернулся, чтобы найти источник, который нагнетал такой воздух, и вздрогнул, отшатнувшись назад. Половину комнаты прямо перед его носом рассекало чёрное полотно, отрезая путь к отступлению, потому что растянулось по всему помещению. Оно закруглялось ближе к потолку и, похоже, уходило глубоко в пол.
— Это, — сказал Борис, указывая на тёмную стену дрожащим пальцем.
— Не обращай внимания. Выходим.
Виктор потянул за ручку двери, но приветственного звука опять не было. Борис, который наблюдал за ним, заметил, что колокольчик на месте и его язык тоже, но они застыли, будто время для них остановилось, а пространство не позволяло больше в нём спокойно двигаться. Пытливый ум приказал руке подвигать дверь взад-вперёд, колокольчик не издал ни единого звука.
«Рано он решил навести тишину», — подумал юноша.
Молодые люди в чёрном улыбались, оскалив зубы, и стояли на прежнем месте. Борис держался в двух шагах позади вальяжно идущего Виктора, показывая незнакомцам только часть своего лица из-за спины защитника. Одна широкая улыбка начала громко рычать, а другая раскатилась смехом, не жалея глотки. Молодые люди одновременно замолчали, сдвинув плотно губы, и попятились назад, приглашая противников отойти подальше от зданий. Бориса больше волновали преследователи, чем наступившая тьма, но всё-таки он посмотрел за их спины, а потом наверх. Четвёрка находилась под куполом, для которого слово «чёрный» было скорее оскорбительным, потому что не могло выразить всё величие и мощь, с которой он порабощает свет, оставляя обитателям ровно столько, сколько необходимо, чтобы осмотреть внутренности полусферы. Казалось, что если поближе подойти и направить на тёмное полотно включённый фонарик, то круг света просто не появится на его скате.
Граница купола не была обширной. Он входил под углом в тату-салон и несколько зданий неподалёку; Борис представил, как часть салона, которая была скрыта от его глаз, со скоростью улитки сползает вниз, словно разрезанная самураем каменная статуя. Противоположная сторона не стала заходить на территорию соседних зданий, но не отказала себе в удовольствии порезать верхушки придорожных столбов. До скатов купола справа и слева можно было добраться за пару мощных рывков. Несмотря на то, что они ничего не коснулись кроме асфальта, юноша опасался за машины, которые остались снаружи, — люди могли разогнаться после перекрёстка и врезаться в огромную линзу, которая выросла посреди города.
Один автомобиль всё же оказался внутри купола — серебристый седан ехал по крайней полосе, но застыл также как колокольчик. Борис разглядел тёмный неподвижный силуэт водителя, который, по его мнению, должен в панике метаться из стороны в сторону. Взгляд опустился к колёсам, диски на которых застыли в виде серебряных кругов, будто машина продолжала своё движение. Свет серыми бликами отражался от них и полированного корпуса автомобиля, игнорируя жадную тьму. Борис опять посмотрел вверх и нашёл прямо под потолком купола серого голубя, который тоже застыл с распростертыми крыльями, и его покрывали чёрно-белые лучи закатного солнца. Потом он пригляделся к незнакомцам и Виктору, только они были освещены неподобающее ярко для этого места, — всё вокруг стало тусклым и бесцветным, будто полусфера была гигантским солнцезащитным стеклом.
Капюшоны остановились, и начало происходить то, что юноша мог увидеть в фильме, компьютерной игре или даже на худой конец вычитать в книге. Предплечья, покрытые чёрными рукавами, выпускали клубы густого чёрного дыма. Он скручивался, завихрялся, шевелил крохотными щупальцами, которые дрожали, пульсировали, сливались с основным облаком. Когда нестабильной субстанции оказалось достаточно, она сжалась в единый поток и змеёй заползла в ладони своих хозяев, обретая форму, которая не сулила ничего хорошего.
В руках первого капюшона появилась дубинка, чёрная как безлунная и беззвёздная ночь в самом глухом месте планеты. Размер был слишком большой для такого худосочного тела, хотя нет, для любого тела — она однозначно одним махом может загнать в асфальт Виктора вместе с Борисом. По поверхности дубины расползались красные трещины, которые напоминали тлеющие угли. Второй капюшон сжимал в ладонях хлысты, кожа которых была такой же беспощадно чёрной как оружие его товарища. Ярко-красным светились острые кончики и раздутые узелки, которые, казалось, должны вот-вот лопнуть. Эти пухлые шарики как лампочки на гирлянде располагались один за другим на равном удалении друг от друга. Хлысты неестественно двигались, будто незнакомец держал в руках живых трепыхающихся змей. Оружие этих двоих выделялось своим гротеском, который становился более явным из-за чёрной дымки, которая местами клубилась, вихрилась и стелилась по бледным пальцам и асфальту.
Борис так внимательно разглядывал неприятелей, что не заметил, как в левой руке Виктора появился пышущий тьмой одноручный топор, а в правой тяжёлая сталь чёрного револьвера. Но рассмотреть его оружие не удалось, в тот момент для юноши они были размытыми кусками металла, хотя в отличие от вражеских не дымили.
Капюшон с заведённой за спину дубиной, сверкая сумасшедшей улыбкой, возник над Виктором. Татуировщик выстрелил в противника с хлыстами и, не двигаясь с места, поднял вверх остриё топора. Бичи закрутились и с металлическим звоном встретили пулю, оставив за собой шлейф красного дыма. Остриё топора вошло в ударную часть дубины. Мастер справился с силой удара, даже плечом не повёл, развернулся и пнул неприятеля в живот, отбросив к зданию тату-салона. Звук удара тела, припечатанного дубиной, напоминал взрыв и эхом растёкся по всему куполу. Борису показалось странным, что отброшенный даже не закряхтел, — не из камня же он сделан. Юноша увидел, как топор, застрявший в дубине, развеялся вспышкой густого чёрного дыма.
Два выстрела накрыли непроглядной дымовой завесой перекрестие двух хлыстов. Борис, не спуская глаз с прибитого дубиной, пододвинулся ближе к спине Виктора, практически прижался к ней. Револьвер метнулся в сторону бесчувственного тела, но застыл на полпути. Щупальца обвили толстую сталь дула и одним рывком отбросили татуировщика в неподвижную машину.
— Пря… — донеслось до ушей Бориса.
Тело мастера приземлилось на крышу седана как на крепкий, увесистый валун, проехалось по капоту и скрылось от глаз Бориса, чья челюсть дрожала, а шею сковало холодом. Он бросил взгляд на пронзительно визжащий чёрный силуэт, который поднимался с дубиной в обеих руках, а затем повернулся и увидел, как второй, срываясь на плаксивые всхлипывания, не спеша заводил хлыст назад, тем самым отрезая путь к отступлению. Сердце юноши тяжёлыми ударами тянуло грудь вниз. Чёрный купол — ключ от которого сейчас закатился за машину — будучи невероятно просторным, давил на тело невинной жертвы обстоятельств, будто его зажали в массивные тески.
Борис посмотрел на неподвижный автомобиль — ни звуков, ни движения, никакой надежды, — его губы искривились от тяжёлого дыхания: глотки воздуха были столь жадными. Его глаза потеряли желание видеть безнадёгу и тьму вокруг. Скребущий барабанные перепонки визг и тяжёлые шаги за спиной приближались, наращивая темп. Он обернулся. Тёмная фигура, выставив правую ногу вперёд, проводила боковой замах дубиной, которая приближалась к красному пятну на голове, оставляя за собой струйки дыма. Тело онемело, юноша уже был готов к судьбе окоченевшего трупа. Веки медленно опускались вместе с головой.
Вдруг правая рука поднялась вверх, будто движимая ударом тока. Борис увидел, как из его ладони вылетело что-то маленькое и, подобно чёрной молнии, вонзилось в шею капюшона. Копну светлых и красных волос взъерошила буйная волна воздуха, которая пронеслась над его макушкой. За спиной засвистели хлысты и полетели ему в голову. Звук лавины бьющегося тяжёлого стекла приглушил их свист. Неприкрытые икры и лодыжки колол морозный холод, которому неоткуда было взяться посреди лета, но у Бориса не возникло и ничтожного позыва к удивлению.
Он с опаской повернул голову. В толще резного и чистого как воздух куска льда краснели острые кончики кнутов, в искажённом пространстве за ними застыл неподвижный чёрный силуэт. Заглянув за глыбу, которая была высотой с человека, Борис увидел другой айсберг большего размера, в нём и была заточена та размытая фигура. Колени юноши подкосились, и он схватился за столб льда обеими руками, но сразу отдёрнул их. Обожжённые ладони сунул в подмышки и обошёл изваяния. Они напоминали линии электропередач из-за узловатых верёвок, которые тянулись от одного столба к другому.
— Невежливо заставлять своего спутника ждать, — донёсся скупой на эмоции голос из дальнего угла купола.
Навстречу к Борису уверенно шагал Виктор, на нём не было следов борьбы, грязи либо иных признаков того, что он кубарем скатился на асфальт. Тату-мастер прошёл мимо него и, встав перед телом капюшона с булавой, жестом позвал юношу. На хилой груди, подняв свою головку, сидела знакомая, крохотная змейка. Её сложно было разглядеть из-за нехватки света и чёрной ветровки, с которой она сливалась. Тяжёлое чувство вины давило на горло Бориса. Он присел и протянул правую руку своей спасительнице. Кобра посмотрела на его опущенные глаза, подползла ближе и лизнула его ладонь языком, чёрным как её тельце. Юноша сжал пальцы от сильной щекотки.
— С-спасибо.
— Не стоило, Господин. Всё что у меня есть — Ваша жизнь, и одна обязанность — служить Вам.
Змейка слилась с его кожей и поползла вверх, скрывшись в рукаве майки.
— Нас прервали, давай вернёмся и продолжим, — сказал Виктор и двинулся к входной двери салона.
— А это, — выдавил Борис, беспорядочно перекидывая указующие кисти от одного чёрного тела к другому.
Спина Виктора продолжала удаляться.
— Хочешь остаться с ними? Не думаю, что получится их о чём-то расспросить.
Борис пару раз повертел головой, перемещая взгляд от одного поверженного чёрного к другому, и, наконец, попятился в сторону салона, а затем развернулся и побежал. Стоило Виктору встать на первую ступеньку, он сложил пальцы на груди и повернул воображаемый вентиль. Серость рассеялась как по щелчку выключателя: круг света, расширяясь в центре дороги, разгонял тьму. Верхушка купола стала прозрачной и начала исчезать подобно туману, который тает под яркими лучами.
Круг света прогнал не только темноту, но и последствия битвы. Сначала растворилась глыба с запечатанной в ней чёрной фигурой, как пшик мелкой взвеси капелек, которые становились одним целым с воздухом. Следом узелок за узелком как бикфордов шнур, не теряя привычного натяжения, испарялись хлысты. Вторая глыба с застывшими в ней красными кончиками покорилась всепоглощающему свету быстрее, чем прогорающая дотла спичка. Двигатель серебристого седана набирал обороты. Тело капюшона с булавой растворилось. Купол исчез. Машина без царапин и вмятин на капоте и крыше двинулась вперёд. Она проехала мимо, как ни в чём не бывало.
Грудь Бориса тяжелела от сожаления.
«Они просто исчезли и всё. Не правильно. Как-то не по-человечески», — подумал он.
— Поторопись. Или забыл, зачем сюда пришёл? — сказал Виктор, поворачивая ручку двери.
Колокольчик зазвенел. Татуировщик стал в проёме, придерживая спиной дверь. Юноша появился в салоне настолько быстро, насколько позволяло его худосочное тело. Здание, вопреки его ожиданиям, осталось целым, без следов порезов от купола. Мастер закрыл входную дверь на ключ и пошёл в сторону стойки ресепшена.
По соседству с проходом в комнату, где Борису набивали тату, за стойкой была дверь. Виктор открыл её и жестом пригласил его войти. В комнате царил идеальный порядок и педантичное запустение: было только то, что могло понадобиться человеку после пробуждения и перед отходом ко сну. Мебели тоже не густо: стол, пара стульев, шкаф для одежды, тумбочка односпальная кровать. Постель, идеально заправленная и даже подогнанная, стояла поперёк несостоявшегося дверного проёма в дальнем конце комнаты. Несостоятельность его состояла в том, что он представлял собой небольшое углубление в стене. Борис нарисовал в уме план здания и заключил, что та чёрная металлическая дверь, которую он видел ночью, должна быть ровно с обратной стороны этого проёма.
Виктор прошёл мимо стула, который был ближе к входной двери, и указал на него:
— Присаживайся, пожалуйста.
Он присел напротив, Борис боялся заглядывать в глаза татуировщика и только бросал взгляды, которые скользили по его бледному лицу. Дрожащие губы разрывало желание вывалить на стол всю тяжесть скопившихся вопросов. Но знание натуры этого человека не позволяла их даже разжать без разрешения. Действовать нужно согласно этикету: Виктор — хозяин, поэтому только после его слов.
— Я понимаю, что ты хочешь задать мне целую кучу вопросов, и для тебя у меня есть куча ответов. Не переживай, ты всё узнаешь. Будет лучше, если я сам расскажу всё по порядку.
Юноша молчал. Он понимал, что находится в безопасности, но никак не мог успокоиться. Стук сердца резонировал в левом ухе, щёки горели, а дышать было всё тяжелее.
— А, вы можете опять щёлкнуть своими волшебными пальцами? Я-то… я ещё не отошёл, могу не уловить весь смысл.
— Поверь, у нас ещё будет много времени, чтобы до тебя всё дошло. Пока могу предложить только стакан воды.
Татуировщик махнул головой вправо, а его собеседник, опасаясь очередных фокусов, только покосился глазами. На тумбочке стоял гладкий, стеклянный кувшин и два гранёных стакана. Завершал эту помпезную композицию постамент из кружевной салфетки, которая острым краем спадала вниз.
«Сколько ж ему лет?» — подумал Борис, и его смущению удалось замедлить стук сердца.
— Твой случай не уникальный, в наших кругах обычная практика. Таких как ты называют блудными детьми. По ряду причин, чаще всего из-за смерти родителей они теряют связь со своим племенем. И в один прекрасный день натыкаются на такого как я. У каждого своя история.
Борис пытался сопоставить слова о том, что он не человек, и загадочном племени, из которого можно практически безвозвратно выпасть и даже не знать о его существовании.
— Я — не я, и даже бабушка об этом не знает.
Он откинулся на спинку стула и расправил плечи. Выражение его лица было серьёзным, но дрожь всё ещё гуляла по телу.
— Для тебя понятнее, думаю, заменить «племя» на «раса». А почему твоя бабушка об этом не знает — очень странно. Странно и то, что, будучи блудным сыном, она у тебя вообще есть, ещё и родная.
— А те в чёрном? Они другая раса, народ…банда?
Виктор молчал, уставившись на Бориса стеклянным взглядом. Юноша опять почувствовал стук своего сердца, но внешне оставался твёрд. Спрятав глаза от мастера, он присмотрелся к небольшой картинке чёрного богомола над кувшином. Ему показалось странным, что полотно в рамке сильно выцвело: стало светло-коричневым, а не жёлтым.
— Не торопись. Я же просил. Ты всё узнаешь. Без порядка, вопросов будет ещё больше, а нам… — татуировщик посмотрел на часы, которые висели за спиной Бориса, — нужно кое-что успеть.
— Что это — кое-что? — в голосе заиграли враждебность и недоверие.
— Всё по порядку. Здание же не строят со второго этажа. А мы пока только нашли участок.
— Я б рискнул. За такой домик мне бы отвалили кучу денег.
— Ну да, риск — твоё второе имя. Мы знаем, насколько ты смел.
Лицо и голос мастера сохраняли равнодушие, что смущало даже больше, чем смысл сказанных слов. Поэтому юноша решил уставиться на татуировщика пародией его лица, лишённого эмоций.
— Наша раса занимается самым важным ремеслом для человечества — сбором эмоциональной энергии, чувств и воспоминаний людей. Мы…
— Воу-воу, мастер, а себе что не оставляете? Или налоги душат?
— Тут уже всё зависит от контроля. Те в чёрном — мы называем их одержимыми — когда-то с этим не справились.
— А от меня они что хотели? — Борис погрустнел. — Они уже второй день меня преследуют.
— Потому что вчера у тебя появилось то, что им нужно. И как ты мог заметить, заполучить это они хотели очень сильно.
— А как они это получат?
— Чтобы достать ядрышко, нужно расколоть скорлупу.
Лицо Бориса перекосило.
— Так сведите татуировку!
После этих слов Борис почувствовал, как кожа над его лопаткой задрожала. Он мягко положил правую ладонь на это место и виновато опустил голову.
— А я хотел предложить добавить ещё парочку.
Виктор положил руки на стол ладонями вниз. Из татуировки револьвера на правом предплечье и одноручного топора на левом повалил густой чёрный дым, который стелился по поверхности стола. Шустрые струйки ринулись к ладоням мужчины и в один миг обрели объёмную форму своих плоских изображений. Мастер прижал оружие к поверхности стола, его пальцы стучали по нему. Борис мог судить по их виду, что объекты материальны, будто их действительно собрали из отдельных частей, а не материализовали из дыма.
Мастер пододвинул револьвер и топор прямо к груди юноши. Борис заметил, что на усеянных татуировками руках выделялись два островка безволосой бледной кожи, словно из разбитого зеркала выпали два самых больших и угловатых осколка.
— Можешь подержать, — Виктор указал на оружие раскрытыми ладонями. — Только в лицо себе не направляй. В дуле кроме красного огонька в конце тоннеля ничего нет, — его зубы опять оскалились в странной улыбке.
Борис поднял увесистый револьвер; каждая отдельная часть — дуло, ручка и барабан — была неуместно огромной. Казалось, что пуля может в брюхе слона сквозную дыру пробить и застрять в кроне молодого баобаба, о который несчастный хотел почесать бочину. Весила эта пушка как большая сумка, да и пестрила светом красных остроконечных узоров, которые выступали в роли пламегасителя. Юноша крепко ухватился за деревянную на ощупь ручку, заглянул в барабан, в котором краснели гильзы как радиоактивные вишни в горьком шоколаде, провёл ладонью по холодному металлу вдоль ствола. Он испытывал чувство детского восторга и трепета перед необычной вещью у него в руках.
— Что там? — сказал Виктор и махнул головой направо.
Борис повернулся. В него летел тот самый кувшин с водой. Юноша выставил руку с револьвером вперёд, закрыл глаза и нажал на спусковой крючок. В ответ услышал только глухой всплеск бьющегося стекла и почувствовал, что его руки, лицо, грудь, живот залила холодная вода. Он открыл глаза. Кувшин висел на дуле как яблоко на кончике ножа. Юноша аккуратно снял его и поставил на стол, а затем бросил острый взгляд на равнодушного Виктора.
— Я нажал на курок, но он не выстрелил!
Прилипшие ко лбу волосы и тяжесть холодной и влажной майки всё больше разжигали неприязнь к татуировщику.
— А как ты собирался стрелять не глядя?
— Да какая разница?! Я ведь прицелился? Прицелился, — Борис болтал револьвером из стороны в сторону. — Всё равно после выстрела глаза закрою.
Он направил револьвер на Виктора.
Мастер выставил правую руку вперёд. Револьвер превратился в дым и чёрным облачком влетел в его ладонь. Он поднёс указательный палец к глазу и выстрелил в стакан на тумбочке. Борис моргнул и вздрогнул от грохота выстрела, который ударил по ушам. Виктор и веком не повёл, даже волна от отдачи не прошлась по его коже.
Юноша не знал, что делать: бояться или удивляться. Он посмотрел на тумбочку. Рядом с одиноким стаканом собирал осколки чёрный богомол. Насекомое размером с кулак поднимало своими примочками по одному стёклышку и складывало в кучку. Рамка над тумбочкой пустовала.
— Оружие я пока тебе не доверю, — топор и револьвер струйками вернулись на свои места. — Сначала будем учиться владеть собой. Ты же ведь не хочешь стать расколотым орехом?
— Не хочу, — Борис сжал губы и немного помолчал. — А почему бы не обратиться в полицию? И зачем вам это всё?
— На моей памяти ни одного одержимого полиция не поймала. А зачем мне это — ты блудный сын, я обязан помогать тебе. Таково правило. Не переживай, время не пройдёт зря. Тем более ты безработный. Будешь мне помогать, я тебя учить. Деньгами не обижу.
Юноша закрыл лицо руками, надавил ладонями на веки и принялся перебирать факты в уме: «Всё для него слишком гладко складывается. Если подумать, всё это из-за него. Он что-то со мной сделал, а что именно не говорит, и теперь меня хотят убить. С другой стороны он меня защищал, и будет защищать, а ещё научит защищаться. Выбор не велик».
— Ммм… Хорошо, — он резко бросил руки на стол. — Во сколько завтра?
— Завтра в десять прямо к открытию. Днём можешь ходить без опаски, ночью от улицы держись подальше. Я …
— И вы туда же, — пожаловался Борис.
Виктор молчал и опять задержал на нём свой взгляд, в ответ на это молодой человек опустил уголки губ вниз и пожал плечами. Он сгорал от стыда за своё поведение, но всё это делал по собственному желанию и от огромного перенапряжения.
— Я провожу тебя, по пути расскажу про одержимых. В тумбочке есть фен, обсушись и выдвигаемся.
Татуировщик встал и вышел из комнаты, затем Борис услышал, как за стеной цокают выключатели и шуршат жалюзи. Фен на вид был даже старше его самого: пожилой лоснящийся пластик и жёсткий на ощупь провод. Он не сообразил, как им пользоваться, потому что, в его понимании, такие приборы напоминали пистолеты: берёшь за ручку, наставляешь на голову и нажимаешь на кнопку. Ручка у этого фена отсутствовала и кнопки тоже. Борис нашёл только два гребня, он усердно нажимал на оба, пока не осталась пара вмятин на большом пальце. Потом до него дошло, что их нужно двигать. Он сдвинул один вперёд, и фен загудел как автомобильный глушитель. Воздух из решётки пошёл холодный. Юноша несколько раз провёл рукой перед дулом и отщёлкнул тумблер назад, а затем сосредоточенно осмотрел его со всех сторон и сдвинул оба гребня. Фен загудел ещё громче.
Молодой человек вышел из комнаты, уставившись в пол. Чёлка пушилась одуванчиком, а майка напоминала наждачную бумагу. Виктора не было в комнате и звуков тоже. Борис напрягся и неподвижно держался за ручку незакрытой двери. Он краем глаза увидел, как что-то чёрное вышло из соседнего дверного проёма и стало слева от него. Юноша медленно повернул голову. Сердце ёкнуло. Там стояла угольно-чёрная фигура человека, она была гладкой, блестящей и безликой, как голый манекен, обмазанный с головы до пят густым слоем крема для обуви. Борис кинулся к стойке ресепшена, схватил органайзер для визиток и швырнул в силуэт. Он стукнулся об его грудь, не вызвав никакой ответной реакции, а визитки разлетелись во все стороны. Затем юный боец обнажил лезвие канцелярского ножа и дрожащими руками выставил его перед собой. Фигура даже не посмотрела на него. Она сделала шаг и сразу остановилась, потому что Борис сделал выпад вперёд и шире открыл глаза. Но через мгновение размяк, потому что заметил в руках чёрного манекена совок и веник. Фантом уборщика зашёл в комнату, а одновременно с ним из темноты соседнего проёма вышел Виктор.
— Всё когда-то бывает в первый раз, со временем привыкнешь, — мастер посмотрел на пол. — Прибери за собой.
Борис собирал визитки, пока Виктор снимал дверной колокольчик.
— Ничего не забыл?
Юноша кивнул.
— Тогда выдвигаемся.
Горели фонари, мелькали машины, разливался девичий смех с обеих сторон тротуара, велосипедный звонок разгонял шумные толпы подростков. По пути домой Виктор объяснил, что одержимые раньше были такими же, как и он сам, только, скорее всего, не занимались татуировками. Они хотели заполучить больше, чем могли осилить. Напитались чужими эмоциями и воспоминаниями, а они вырвались на свободу и разрушили их личности и жизни. Поэтому этих существ и называют «одержимыми», теперь ими движет высококонцентрированный клубок человеческих чувств и ярких событий. По причине своего помешательства они выпадают из социума и больше не могут собирать энергию, которая обратила их умы. Одержимый подсознательно стремиться получить её: чем больше энергии — тем больше сила. Для охоты они выбирают цели слабее, но из-за помутнённого рассудка не будут отступать, если на защиту встанет противник сильнее. Их сознание нацелено на получение дозы, что делает их самыми целеустремлёнными и безрассудными созданиями.
— Моя кобра неплохо с ними справилась.
— Не обманывай себя. Она вцепилась только в одного, а они могут напасть целой стаей.
Борис хмыкнул и, осознав свою глупость, зарёкся не хвататься за соломинку, пока утопает в трясине.
Они зашли в тёмный подъезд, заполненный затхлым воздухом и сигаретным дымом. Датчики движения не сработали — лампочки не зажглись. Борис увидел, что силуэт татуировщика с револьвером крадётся и заглядывает в лестничный пролёт повыше. На третьем этаже скрипнули чьи-то подошвы по пыльному полу. Виктор схватился двумя руками за оружие и начал двигаться ещё медленнее, пока не увидел красный огонёк сигареты и силуэт лысого, сухопарого мужчины, который смотрел в окно. Револьвер струйкой дыма перелетел в левую ладонь, которую мастер опустил и спрятал за бедром.
— Добрый вечер, — сказал Виктор, проходя мимо незнакомца.
— Добрый, — ответил хриплый, еле слышный старческий голос.
Юноша прошёл мимо и не произнёс ни звука.
— Борис, поздоровайся, — упрекнул его Виктор.
Паника охватила его. Он застыл, комок прильнул к горлу, и только когда удалось его продавить, повернулся и сказал:
— Добрый вечер.
— Борька, это твой друг? Не по твоему возрасту товарищ.
— Да, друг, — ответил он, двигаясь вверх по ступенькам. — Работаем вместе, задержались маленько, вот он предложил меня проводить.
— Он на меня работает.
Борис упёрся двумя ладонями в спину Виктора, продолжая идти.
— Зачем меня палишь?! — буркнул он, когда они были на четвёртом этаже.
Этажом ниже зашаркали подошвы. Татуировщик показал знаком, чтобы его спутник стоял на месте, а сам оценил площадку пятого этажа. Мастер начал шёпотом:
— Он всё равно с твоей бабушкой не общается. А ты его знаешь, но игнорируешь.
Со скрипом закрылась металлическая дверь.
— Откуда… — спросил Борис, а затем вздохнул и продолжил тоже шёпотом. — Я просто не хочу с ним здороваться.
— Он одинокий человек. Даже такие крохи добрых слов удержат его на плаву. В следующий раз не только поздороваешься, а ещё и заговоришь с ним.
— Эй, мне б свою шкуру сберечь. Напоминаю, на меня одержимые охотятся! Как мне это поможет защититься от них?
— Во-первых, теперь привыкай помогать людям. По правилам мы не можем им вредить, а ещё мы должны делать их жизнь лучше. Во-вторых, никогда никого не принижай. Одно слово этого старика может, как навлечь на тебя беду, так и уберечь от неё.
— И о чём мне с ним говорить? — Борис скрестил руки на груди.
— Спроси как у него дела, здоровье, что в мире происходит.
Наклонив голову вперёд, юноша поводил сжатыми губами из стороны в сторону и спокойно ответил:
— Ладно.
Он начал подниматься на пятый этаж. Мастер поравнялся с ним.
— Если же столкнешься с одержимым, не бросайся на него с голыми руками. Не думай о честном бое. Он при встрече захочет раскроить твою голову кирпичом, ты должен хотеть того же.
Они встали напротив квартиры.
— Запомни, этих существ не исправить, с ними не договориться…Они несут смерть, поэтому их нужно уничтожать.
Дверь, обшитая кожзамом, отворилась. В проёме стояла бабушка Бориса; его руки задрожали, а сердце, казалось, перестало биться.
— Добрый вечер, — прервал тишину татуировщик. — Меня зовут Виктор, начальник Бориса, — он улыбнулся слишком широко даже для притворной улыбки. — Приятно познакомиться.
Бабушка смерила его спокойным взглядом, но задержалась на татуированных руках. Шею и спину её внука покрыл холодный пот: она смотрела прямо на револьвер, который Виктор не успел спрятать.
— Да, приятно. Добрый вечер, — она будто пришла в себя и стала боком в проёме, — заходите на чай иль кофе. Я оладки подогрею.
Борис бесшумно выдохнул и зашёл в квартиру со словами:
— Ба, я и так у него много времени отнял. Человек занятой, ему пора уже. До завтра, Виктор.
— Доброй ночи, — сказал мастер и закрыл дверь.
Борис поспешно замкнул её, а затем повернулся к бабушке, в глазах которой читалось недоверие.
— А что ты не говорил, что на работу устроился?
— Ну-у, сама понимаешь. Решение приняли за один день. Собеседование и сразу трудоустройство. Ты ж знаешь, какой я у тебя умный.
— Да дюжа умный, раз тебя на работах дольше месяца не держат. Ещё и директор, татуированный весь, — сидел бандит, — бабушка махнула рукой. — Да все они бандиты. Не мог, кого получше найти? Скажи ему завтра, что передумал, другое место нашёл.
Пока она говорила, Борис, сидя на корточках, разувался, а когда поднялся, его лицо светилось добротой.
— Бабушка, насчёт татуировок — модно сейчас их носить. Я всё проверил, отзывы о нём только положительные, закон он не нарушал, а работать у него приятнее, чем где-либо.
Бабушка молчала, не меняя своего недоверчивого взгляда. Внук подошёл к ней ближе, стал боком и выставил руку вперёд, намекая, что хочет пройти. Они разошлись, но стоило ему повернуть дверную ручку, как бабушка спросила:
— Кем ты хоть работаешь? И что это за кусок плёнки у тебя из майки торчит?
Тело не двигалось, а глаза бегали из стороны в сторону. Одна мысль не позволяла открыть рот: «Смогу ли я соврать?»
— Я буду его помощником. Принеси-подай, иди…иди принеси что…что-нибудь, — Борис оторвал кусок целлофана. — А плёнка…он мне склад показывал.
— Опять тебя на склады потянуло, — недовольно проговорила бабушка. — Кушать будешь?
— А куда я денусь? — на выдохе сказал внук.
— Переодевайся и руки помой.
После ужина Борис лежал на кровати и подводил итоги. Кобра свернулась спиралью на его груди. Чувства были смешанные, как сметана и варенье, которые он ел на завтрак. С одной стороны он беспомощен, как пассажир потонувшего «Титаника»: вокруг только ледяная вода беспощадного океана. Но, с другой стороны, он не один, есть какая-никакая коряга.
Бабушка без стука вошла в комнату. Кобра вмиг среагировала и приготовилась к броску. Бабушка стояла и смотрела на внука. Видимо, она вспоминала, зачем зашла. Старушка напоминала пустынную черепаху с приоткрытым ртом, изрезанным морщинами. Наконец, она выдала:
— А тебе ко скольки на работу?
— Не беспокойся, Ба, я поставлю будильник. Обещаю, не просплю.
Бабушка расплылась в улыбке.
— Прям и побеспоко-о-оиться нельзя-я-я.
После того, как бабушка закрыла за собой дверь, Борис начал обдумывать, что у неё на уме. Она же не может притворяться. Чёрная кобра на груди внука, его проводил человек с револьвером в руках, а бабушка, будучи в очках, не обратила на это никакого внимания.
Его размышления прервал сладкий и лёгкий, зефирный голос кобры:
— Я ж говорила, Хозяин, люди не могут меня видеть.
— Мысли читаешь?
— Не мысли, лицо — всё на лице написано.
— Можешь выключить свет? — сказал Борис уставшим голосом, закрыл глаза и отвернулся от лампочки.
— Вам нужно обработать татуировку, а то…
— Не нужно. Она ж волшебная. Выключи, пожалуйста.
— Вы же не хотите, чтобы от меня осталось распухшее пятно, как у того в красном?
Глаза широко открылись, а вены на висках надулись. Борис вскочил с кровати и даже не обратил внимания на кобру, которая упала на ковёр и сразу с ним слилась. Юноша по плечо просунул руку в узкий проём и торопливо шарил за шкафом, куда бабушка точно не заглянет. Со всем необходимым он направился в ванную, а когда вернулся, посмотрел в бусинки глаз змеи и выпалил:
— Всё?!
На что она поднялась по его ноге и шепнула на ушко:
— Спокойной ночи.
“Мы слишком много думаем и слишком мало чувствуем”
Чарли Чаплин, к/ф Великий Диктатор.