Вернуть кабаре приличный вид за четыре дня было выше человеческих возможностей, да они и не пытались, наоборот, воспользовались случаем и поводом к перестройке и доломали то, что еще стояло. Лу смотрела на выходки сквозь пальцы, в первый день только ехидно попросила не снести случайно стены, а то от груды камней толку будет немного.
Сама она на удивление быстро взяла себя в руки и больше не распугивала людей затрапезным видом, зато развила бурную деятельность, активно общаясь с архитекторами и специалистами по обустройству помещений. Рекомендовал их Крейг, отказываться она не стала, смирившись с его неизбежным участием.
Для Наи это стало отдушиной после долгого накапливания утомления и неожиданной возможностью почувствовать себя нужной не только из-за ведьмовского дара, но и музыки, и таланта сочинять истории, о которых она сама почти забыла и которыми на пару с Доргом развлекала заумного вида мужчину, взявшегося вносить предложения по улучшению акустики зала.
Между делом она снова взялась за пьесу о нелегкой судьбе королевского телохранителя, заметки к которой набрасывала по дороге из Квинсы. Конечно, в ближайшие лет десять никто не возьмется ее ставить, но после пережитых стрессов и в сравнительно спокойной обстановке вдохновение било ключом.
— Я сейчас расплачусь, — пропыхтел Дорг, ковыряясь в паркете и одновременно пытаясь слушать отрывки. Он с фанатичной упертостью задался целью изучить характеристики паркета, чтобы потом следить за мастерами, и мешать ему побоялись. — Может быть, ты придумаешь что-нибудь про то, как герои жили долго и счастливо? Кажется, нам не хватает жизнеутверждающих мотивов.
— Скучно и нежизненно.
— Зато всеобщая смерть встречается на каждом углу… Ай! Господин, мы сейчас закрыты, но если нужна графиня, можете зайти вечером, она на встрече, — Дорг прищемил палец и на дверной колокольчик обернулся со страдальческим и совсем не дружелюбным выражением лица.
— Я не к ней, — если бы не голос, Ная могла бы и не узнать Роя сразу. Выбритый и подстриженный, в свежей одежде по фигуре и с отстраненным взглядом, он казался аристократом, который не станет среди ночи гоняться за бардами, а потом умирать на набережной, предпочтя отправить кого-нибудь, кого не жалко. Зато перчаток не было, только свежие тугие повязки, даже, кажется, ничем не пропитанные.
И на мгновенье ей показалось, что на пороге стоял совсем другой человек, нелепо погибший пару недель назад…
— Ты удивительно не похож на бродягу из подворотни, — миролюбиво заметила Ная, откладывая черновик, и жестом попросила Дорга сделать перерыв в своих изысканиях. Тот понятливо скрылся на кухне, раздраженно тряся рукой и шипя под нос. — Как руки?
— Заживают, но без тех пилюль боль дикая, даже Бремм не знает, почему. Я помню, что ты говорила про яд, но у меня нет времени на саможаление и страдания, — Рой взъерошил ладонью волосы и, кажется, даже не обратил на это внимание — жест все-таки оказался привычным, особенно без мешающего хвоста. — Но я не за этим зашел. Утром уезжаю, не передумала?
— Нет, — Ная потерла щеку, стирая грязный след, оставшийся после того, как вместе с Доргом разбирала кладовку. Больше всего хотелось остаться, спокойно высыпаться в своей комнате и думать не о том, как выжить при столкновении с опасностью, а о музыке, беситься вечером с Луизой и Доргом, раскидывая то, что только что убрали, а не видеть, как сгорает в пожаре хорошо знакомый человек.
Но все это — малодушие. Влезть с головой в дело и бросить его, потому что надоело, устала или хочется тихой жизни. Если то, что задумала Ильяна, чем бы оно ни было, увенчается успехом, спокойствия не будет ни у кого.
— Поедем верхом, на ночь останавливаемся в трактирах. Они не так часто расположены, так что потеряем во времени, но дня за четыре доберемся. И лучше, если ты сумеешь выглядеть добропорядочной леди, которая со спокойной душой путешествует по стране, как в Даргии, а не замученной жертвой.
— Ты это говоришь замученной жертве.
— На королевских землях могут встретиться те, кто считает тебя наперсницей Эллен. Все поймут, если ты будешь выглядеть расстроенной, но начнут интересоваться, заметив боевые раны, — сесть в зале было не на что, не считая пыльной табуретки и единственного чистого стула, на котором сидела Ная, но уставшего стоять Роя это не остановило, и он выбрал табуретку, разок проведя по ней ладонью.
— Раздеваться посреди трактира я точно не намерена, а синяк давно прошел, — хмыкнула Ная и, озадаченно понаблюдав за ним, запоздало предупредила. — Запачкаешься.
— Я за день два раза оббежал город. Даже мне иногда хочется выдохнуть, — отмахнулся он. — К тому же камни в башне тебя не смущали, хотя они едва ли чище.
— Кстати, хотела спросить. Я заходила к тебе домой с неделю назад, меня по-хозяйски встретила Таша. Она у тебя живет? — полюбопытствовала Ная, переворачивая страницу тетради и готовясь записывать. — Отличный поворот для пьесы, хотя надеюсь, это не банальная любовная история. Зрителю нужна интрига, и за себя страшновато.
— Это долгая история, начинающаяся с ее родителей. Отец — королевский камергер, мать — камеристка королевы, Таша же была личной горничной Криллы. Она сложно переживала смерть принцессы, многие обвиняли и ее тоже, хотя что можно требовать с такой же девчонки, которая всегда была больше подружкой, чем прислугой? Крейг тогда позвал уехать с ним, а родители отреклись, чтобы продолжить службу во дворце.
— И предложил ей работать на тебя?
— Нет, мы все долго жили в резиденции, дом я купил всего лет пять назад. Таше тоже предлагали и я, и Крейг, когда заметили, что ей там откровенно неуютно, но она отказалась — свой ей не нужен, и что делать? Селить доверенного человека в арендный дом, от которого могут быть ключи у половины города? Она сама тогда предложила, кажется, от отчаяния, что лучше присмотрит за моим в мое отсутствие, — устало усмехнулся Рой, и Ная легко представила, как он на пару с принцем с самым серьезным видом убеждал несчастную девушку согласиться на такой подарок. — В чем-то получилось даже лучше. Ей нравится, а многие принимают ее то за хозяйку, которой не повезло с постояльцем, то за мою жену. Меня устраивают оба варианта.
— И никто не боится с такими озарениями, что ей навредят из желания повлиять на вас?
— Пробовали, — коротко ответил он, но пояснять не стал, оставляя простор для фантазии о судьбе нападавших. Вряд ли жили долго и счастливо. — У нас не так много доверенных людей, чтобы их лишаться.
— Снова цитируешь лорда Мейсома?
— Он цитировал меня.
Рой смотрел на нее с вызовом, ожидая логичного вопроса — видимо, помнил, что говорил тогда ночью, но Ная отвела взгляд, заинтересовавшись покосившейся полкой над стойкой Дорга. Ее почему-то так и не сняли, оставив висеть до лучших времен, когда у кого-нибудь дойдут руки.
И некоторые откровения лучше тоже отложить — особенно те, которые так усердно скрывают. По крайней мере, до тех пор, когда можно будет спокойно обдумать все в одиночестве без необходимости нестись куда-то вместе на следующее утро.
Но интересно, он специально? Знал же про ее любопытство и по дороге к развалинам упоминал, что это лежит на поверхности.
Злые языки говорили, что у лорда Мейсома было два сына — младший добропорядочный Максимиллиан и сумасшедший старший, даже имя которого не упоминали. Что с ним стало — никто не знал, и каждый предлагал варианты, один другого интересней. Убили королевским приказом. Погиб от болезни. Утопили недоброжелатели.
Сам граф только улыбался на попытки расспросов. Эллен же после первого вопроса поджала губы и сухо сказала, что у нее только один сын.
Что обсуждала Луиза с Крейгом тогда, после разговора о детоубийце? Догадалась? Она всего на несколько лет их младше, росла в столице, ее семья вхожа в королевский двор, а брат — нынешний глава тайной службы; наверняка ей известны подробности скандала. В отличие от Наи, росшей вдали не только от власть имущих, но и от Верны. В Стормгрите же и на островах внутренние разногласия большой земли никого не волновали.
Лу просто соотнесла одно с другим и испугалась… чего? Факта, что у Шинты есть наследник с твердой рукой, но дурной репутацией — или что его существование может окончательно расшатать подобие мирной жизни в королевстве? Приграничье в руках государственного преступника.
— Если не возражаешь, пойду собираться. Над образом приличной леди еще придется потрудиться, а у женщин это занимает не один час, — наконец, сказала Ная, когда молчание слишком затянулось. — Боюсь, если посидим еще, я просплю утром.
— Серьезное дело, — согласился Рой, вставая. — Я зайду. Постарайся быть готовой, не хочу распугивать местных обитателей своим присутствием.
Спала она плохо, но не от кошмаров или провалов в Аангрем — долго не могла уснуть, всю ночь подскакивала ни с чего и после долго ворочалась. От давно привычной кровати разболелась спина, подушка казалась жесткой и плоской, и к утру Ная ощущала себя настоящей ведьмой, какой их обычно изображали в сказках центральных королевств — злой, бледной и всклокоченной, тихо ненавидящей весь мир.
К счастью, Рой был спутником необременительным и тоже предпочитал молчать — в отличие от многих, с кем она сталкивалась за годы путешествий. Однажды довелось ехать со словоохотливым поэтом, восхищающимся каждой елкой, перебегающей дорогу белкой и выразительными облаками. Заставить замолчать его не могли ни намеки, ни прямые просьбы — кажется, они вовсе проходили мимо его увлеченного творческого сознания. К концу той поездки Ная всерьез подумывала его отравить и искренне сочувствовала жителям городка, в который он направлялся.
Рой же вовсе ушел в себя, реагируя на внешний мир, только когда навстречу попадалась телега или другие всадники или возникала необходимость в привале. Глядя на него, хмурого, отстраненного и при оружии, Ная невольно вспомнила вестников горя, скачущих по дорогам и предвещающих большие беды, из преданий вольных княжеств. Неудивительно, что встречные путники предпочитали как можно сильнее прижаться к обочине и вовсе не смотреть в его сторону.
От беспечного ироничного бродяги, сбежавшего из Квинсы, в нем не осталось ничего.
Несколько ожил он только вечером, сидя в обеденной зале трактира, и с усмешкой кивнул в центр зала.
— Поклонники?
— Что-то вроде, — пробормотала Ная. Народу было не так много, но, как назло, попалась особенно ярая ценительница искусства из предместий столицы, опознавшая известного барда и впавшая в несколько экзальтированный восторг. Сын-подросток, густо покраснев, извинился и поспешно увел мать подальше, но та все равно продолжала бросать восхищенные взгляды.
— Ты недовольна?
— Я ценю, когда людям нравится то, что я делаю. Но сейчас мне кажется, что за любым вниманием кроется желание убивать. Наверное, я становлюсь параноиком, а творчество заменили политические игрища и разборки, от которых я всегда старалась держаться в стороне, но не вышло. Хотя я тут кое-что набросала, — кровожадно сказала она, доставая из стоящей у стула сумки, которую еще не успела унести в комнату, тетрадь. — Все искала, кому показать… Уверена, герои вышли узнаваемыми. К этому есть еще отличная мелодия, но, боюсь, тогда от меня не отстанут.
Рой взял тетрадь, почти новую, исписанную едва ли на треть, и с интересом пролистал, выразительно покашливая — явно от смеха.
— Ты пишешь прозу?
— Не слишком хорошо, но иногда находит вдохновение.
— Я даже догадываюсь, кто послужил образцом для хозяйки проклятого трактира и сумасшедшего барона, — с прорвавшимся смешком заметил он. — И доверчивый музыкант действительно считает, что стал их жертвой?
— Определенно.
— Силой же никто не тянул. Можно было отказаться.
— Ты же знаешь, что принуждение работает и без рукоприкладства? Никто не станет заставлять, конечно, и все поймут, если не согласишься. Но просто слова… они задевают что-то, и так просто не отвернешься.
— Чувство долга. Который мы часто придумываем себе сами и потом от него страдаем, — понимающе сказал Рой, и веселье угасло. — Ты ведь не жалеешь, что ввязалась, иначе бы не ехала сейчас в столицу и вообще давно могла уйти. Вернуться домой, в Даргию, в Нилье… никто бы не осудил.
— Верно. Осуждать было бы просто некому, потому что одни погибли бы тогда в лесу, или в темнице, или во время праздника от рук девчонки. А от еще одной избавились бы просто потому, что сильно много путалась под ногами, — Ная сложила на столе друг на друга руки и уткнулась в них подбородком, глядя на Роя снизу вверх. — Ты прав. Но ради других мне пришлось вывернуться наизнанку, я устала, ранена, шарахаюсь от людей. Мне пришлось применять ведьмовские способности, которые я не то, чтобы отрицала, но всегда считала менее значимой частью себя. Я не обучена и не знаю, насколько далеко могу зайти, не пострадав.
— Вряд ли я смогу тебя утешить. Ты не останешься в стороне, потому что потом загрызешь себя за это, но, защищая других, часто приходится забыть о себе. Особенно когда речь не о том, чтобы просто постоять на страже у ворот резиденции.
— Я так не хочу.
— По-другому не будет. Выбора всего два — вечное сожаление или личная жертва.
— Отдай тетрадь, на меня снизошло озарение. Там не хватает мрачного путника, которого всем хочется убить, — хмуро попросила Ная, но не пошевелилась, чтобы забрать.
— Но есть вещь гораздо хуже — если ты начнешь считать себя единственным спасителем человечества, — Рой послушно протянул черновик. — Это не больше, чем примитивная гордыня.
— Собственный опыт?
— Пока я пытался выбраться из Квинсы, все время боялся, что без меня в Лангрии все рухнет, и не сказать, чтобы эта мысль меня не грела, при этом напрочь забыл, что некоторая часть того, что обо мне говорят, вытворяли Крейг на пару с Эриком. А сейчас вы справились сами, мое появление почти ни на что не повлияло. Отрезвляет.
— Я запомню, — пообещала Ная, не поясняя, о чем речь: об откровении Роя или его совете.
— Я не хотел тебя задеть.
— Все в порядке, — она встала, сунула тетрадь под мышку и закинула за плечо сумку. — Но я устала и сейчас начну скатываться в жалость к себе, так что пойду спать, пока есть возможность.
Своих желаний стоит бояться — это Ная поняла, едва оглянулась. На этот раз ее занесло не в заснеженный Аангрем, озаренный сиянием неба, а на вершину лысого каменистого холма, тонущего в густом молочно-белом тумане, за которым не было видно ничего дальше двух десятков шагов. Вершину зубьями величественной короны опоясывали гигантские камни, покрытые мхом, вязью и мерцающие зеленым светом рунами.
Ная оказалась в самом центре круга, перед появившимся во сне изваянием двуликой Форьи, олицетворявшей переменчивость судьбы, и сейчас к гостье был обращен ее темный лик. Легенды предостерегали от встречи с ней в таком виде, суля беды и несчастья, но скрывающая лицо вуаль опущена, а значит, Форья не была настроена карать — хороший знак.
Насколько, конечно, хорошим может быть обращение к человеку судьбы своей, хм, темной частью, всегда считавшейся недобрым предзнаменованием.
Между камнями постепенно начали проступать силуэты; их голоса сливались в наполняющие круг шепотки, среди которых выделялись отдельные более громкие и требовательные. Наконец, из тумана вышла опирающаяся на резной посох женщина неопределенного возраста в традиционном расшитом сарафане, тяжелых бусах и меховой накидке. Держалась она уверенно и властно, одним жестом заставив замолчать всех остальных; сама же встала рядом с Форьей.
— Где мы? — спросила Ная, чтобы хоть как-то нарушить тягостное молчание, казавшееся плотнее, чем туман. Ответ, впрочем, был очевиден: Круг предков, но не тот, привычный, из реального мира, а его отраженье в междумирье.
Подняться на холм на одном из островов архипелага не составляло труда, но упасть сюда доводилось немногим.
— Там, где прошлое встречается с будущим, а мудрость предков с безрассудством ныне живущих, — ответила женщина, и ее гулкий голос, отразившись от камней, словно зазвучал отовсюду. — Там, где мы призываем к ответу потомков, забывших корни.
— Зачем здесь я?
Еще один бессмысленный вопрос — слишком знакомый смысл звучал в словах. Наю всегда ругали бабки за нежелание следовать традициям и стремление найти свой путь; о том, что на них держится весь миропорядок, однажды упоминал и Тольд. Новый виток укора, раз прошлые разы не возымели эффекта, но теперь от действительно мертвых предков?
— С начала времен ведьмы защищали лишь тот род, к которому принадлежали, и только вельвам было подвластно опекать многих, — женщина сделала небольшой шаг, но оказалась совсем рядом. — Ты не вельва, несчастное дитя, и ты отринула свое происхождение. Скут, хранящий наш род, не признал тебя.
В круге стало шумно: кажется, все застывшие между камнями призраки спешили высказаться, в основном возмущенно и одновременно. Пришлось постараться, чтобы их перекричать.
— Если бы меня игнорировали покровители, не было бы и дара, — возразила Ная, хмурясь. Всевидящий Скут… саги гласили, что к нему за помощью обращались провидцы, но та же Арна никогда к нему не взывала, довольствуясь собственными силами. — Или вас не устраивает, что вопреки вашим устоям я трачу его на то, что считаю нужным сама?
— Устои — основа мироздания и залог Порядка. Каждый, кто попирает их, приближает лишь время Хаоса.
— О да, разумеется, убийства значимых персон и последующий за ним бардак Хаос нисколько ни приблизят, тогда как действия простой ведьмы разрушат все. Смотреть надо шире и давно забыть устаревшие взгляды!
Женщина — прапрабабка или кто она — ожидаемо разозлилась, не выдержала; почему-то в семье все, кто был старше мамы и Арны, совершенно не выносили чужого мнения в ведьмовских вопросах. Один тяжелый удар посоха о землю, и Наю нестерпимо скрутило, заставляя упасть на колени перед статуей Форьи и заодно всеми предками, собравшимися полюбоваться на представление.
Если эти… ревнители Порядка надеялись, что демонстрация силы добавит почтения и смирения, то очень ошиблись.
Хаос… в юности в городской библиотеке Стормгрита Ная, переживая особо острый период увлечения героическими сагами родного края, случайно наткнулась на порядком забытую рукопись, завалившуюся за шкаф. Неудивительно, что никто ее не хватился — содержание уступало историям о великих героях, сражающихся с жуткими мифическими чудовищами, и напоминало больше зловещее пророчество.
На заре мира существовал лишь первородный Хаос — бескрайнее ничто и нигде, посреди которого бушевали бесконтрольные вихри чистой энергии, которые однажды усмирил явившийся великий Порядок, создав гармонию двух первооснов. В этой гармонии были созданы судьба Форья, время Тид и Турья, хранящая весы равновесия. И уже они воплотили остальных — справедливого Теора, молчаливого Охотнига Гарга, несущую смерть Йорн, Тольда и многих других, даже первых людей.
Все они в сути своей были созданиями Хаоса и несли в себе его частицу, а каждый поступок влиял на положение весов. Рукопись гласила, что в день, когда одна из чаш перевесит, настанет время Хаоса, приближение которого ознаменуется войнами, смутой и катаклизмами. Мир исчезнет, и все вернется в изначальное состояние, чтобы после цикл повторился вновь.
Еще там было про чудовищ, которые вырвутся из своих узилищ, и про то, что они сотворят с людьми, но это Ная предпочла не вспоминать.
— Наш мир и так летит к своему концу, так давайте его подтолкнем, усилив беспорядки. Ко всему прочему позволим Йорн безнаказанно резвиться среди живых, — сквозь зубы процедила Ная, пытаясь разогнуться, но мешала судорога, из-за которой едва удавалось пошевелиться. — И где же ваши претензии к бардам и ведунам, которые ни у кого не собираются спрашивать разрешения? А ведь источник дара один.
— Йорн забота не наша. Ее деяния оценит Теор, и он же определит меру ответственности.
— Да вы не понимаете, что ли?! — раздражение придало Нае сил, и она, выпрямившись, рывком встала, безразлично отметив, что от ее ног в обе стороны побежали дорожки уже знакомого голубого пламени. Женщину, кажется, оно неподдельно удивило, вынудив сделать пусть небольшой, но шаг назад. Это только приободрило. — Оставайтесь в стороне, на большее тени все равно не способны. Я же буду делать то, что считаю нужным, даже если все предки меня проклянут.
На плечо легла тяжелая рука, и Ная оглянулась. Из тумана к ним подошел человек, мужчина — не высокий, но поджарый, как волк, в черном плаще с глубоко надвинутым капюшоном и колчаном стрел за спиной.
— Смело под взглядом Форьи требовать ответа от человека, чьей вины не увидел бы и Теор. Уходите, — голос Охотника был тихим, глухим, но звучавшее в нем могущество заставило смолкнуть всех призраков. — И ты иди. Твое место не здесь.
— Эй.
Ная открыла глаза и несколько мгновений смотрела на деревянную стену, в которую почти упиралась носом — не сразу смогла осознать, что лежит, скрючившись, на кровати в одной из комнат трактира. Выпрямиться сразу не удалось, каждое, даже небольшое, движение причиняло боль, а дышать получалось только неглубоко, а оттого часто, как загнанной собаке.
Рука с плеча никуда не исчезла, но была теплее и легче, не вдавливая в матрас, и, конечно, принадлежала не Охотнику.
Вечером они вместе решили, что ночевать по отдельности, когда поблизости может оказаться Ильяна или ее неведомый приятель, небезопасно, благо, что нашлась комната с двумя кроватями. Спросонья Ная наверняка не смогла бы себя защитить, да и Рой бы не справился в одиночку с влиянием барда.
Наверное, хорошо, что он сейчас был рядом.
Спазм постепенно отпускал, и она, разогнувшись, перевернулась на спину. Рой сидел рядом, положив на колени расстегнутую сумку, и в свете горевшей на столе свечи было заметно, как он обеспокоенно хмурился. На руке, которую он убрал с плеча, заметно даже из-под рукава рубашки светился браслет.
— А еще меня упрекала в кошмарах.
— Если бы кошмар. Ведьминские штучки, как говорит папа, — во рту пересохло, и язык едва ворочался, из-за чего Ная чувствовала себя умирающей на смертном одре. — Дай воды.
Напившись, она снова повернулась к стене, притянув к животу колени и обхватив их руками. После дурного сна было холодно, словно Ная действительно стояла на продуваемом ветрами холме, и такая поза казалась попыткой сохранить быстро уходящее тепло. Снова вернулся парализующий страх беспомощности и внезапно — одиночества в противостоянии большому миру, который ополчился на ведьму за ее грехи.
— Ты в порядке?
Ее хватило только на то, чтобы вяло мотнуть головой. Она не боялась, что Рой не поймет, он и сам не так прост, куда хуже казалось снова показаться слабой перед ним. Как можно уважать и полагаться на человека, который кидается в слезы по любому поводу или впадает в ступор от ночного кошмара? Что ему, привыкшему остервенело выгрызать свое место в жизни, до переживаний впечатлительной девицы на пустом месте?
А ту истерику в его доме после приема стыдно вспоминать — хотя о ночи после Ная не жалела.
Рой вздохнул и неожиданно лег рядом, приобняв, и сразу стало теплее, а гнетущие мысли и подступающий холод на время отступили.
Нет, она не одна — по крайней мере, сейчас.
— Я не эмпат, привести тебя в чувство так же успешно не смогу, — предупредил он. — Так что не повторяй моих ошибок, за которые сама и ругала. За эмоции наедине тебя никто не осудит, какими бы они ни были.
— Не хочется выглядеть вечно рыдающей по каждому пустяку.
— Боюсь спрашивать, что именно из последних событий ты считаешь пустяком и что для тебя в этом случае значимое происшествие.
— А есть разница? Делу это вредит в любом случае. Страшно растеряться перед лицом опасности и подвести других, — Ная пригрелась в объятиях Роя и расслабилась, чувствуя, как отпускает тревога и накатывает сонливость. Мысли путались, их становилось все сложнее улавливать, но не хотелось прерывать момент откровения.
— Из того, что видел, ты ни разу не впадала в ступор.
— А если в будущем? Накатит, как тогда, возле театра…
— У тебя есть возможность работать над собой, если опасаешься, только не переусердствуй. Лишенных эмоций людей считают бездушными и на всякий случай сторонятся. Вспомни, что обо мне говорят в народе, — кажется, он тоже засыпал, уткнувшись ей в плечо, и оттого говорил едва слышно, местами вовсе неразборчиво.
— И как тренировался ты?
— Долгая история, когда-нибудь расскажу… Нам утром снова в дорогу, не забивай голову.
Ная согласно угукнула, поерзала, устраиваясь поудобнее, и окончательно провалилась в сон — на этот раз спокойный и не запоминающийся.