ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ
«Вы не должны туда идти».
Улицы Энкера пахнут осенью. Отдают горечью памяти. В уставших камнях нет больше ожидания чуда: выветрилось, выцвело за двадцать пять лет.
«Вы же понимаете, он понял, что мы его подслушиваем, он говорил специально, он будет вас ждать, он что-то готовит, а вы…»
Я иду по темнеющим улицам города, который дал мне жизнь. Города-колыбельного для той стихии, что воззвала к моему рождению. Пью воздух: он посвежел к вечеру и наконец остыл от сплетен и криков пророков. Таит вязкое, как туман предвкушение.
«Вы невыносимы, честное слово».
Гриз чуть-чуть улыбается лицу Рыцаря Морковки из своей памяти: упрямому и растерянному, рыжие вихры — дыбом, веснушки возмущённо рдеют.
Улицы Энкера дышат вечерним холодом — но в её крепости тепло, даже жарко. От его попыток уберечь — её, ну не нелепо ли. От отчаянных просьб: «Послушайте, я понимаю, там… сколько вы говорили, дюжина алапардов? Да, дюжина алапардов. Я не сомневаюсь, что вы готовы отдать за них жизнь, но вы же ничего не добьётесь, если сгинете с ними… А питомник? Мелони, Йолла, Аманда… все остальные?!»
Когда он всерьёз собрался попросту не пустить её на Белую Площадь — она наконец подняла голову. Перехватила отливающий бирюзой взгляд:
— Но я же буду с вами, господин Олкест. Вы же прикроете мне спину?
Бедный Янист Олкест лишился голоса — и пока они с Джемайей обсуждали, что делать, только кивал.
Так и не успел задать основной вопрос — но тот явился сам.
«На что ты надеешься?» — вопрос прокрался в её крепость под покровом ночи и теперь вот бродит по улицам, ища чего-то… или кого-то, как она.
«На что рассчитываешь?»
На чудо, — хочет отозваться Гриз, но даже мысленно осекает себя (слишком много чудес для одного города). И поясняет неотступному, упрямому вопросу, который в ее воображении — рыж, как один маг воды:
— Знаешь, что для варга важнее всего? Не умение бодрствовать или хорошо бегать. Не слух, не обоняние… даже — не искусность соединения с животными. Чутьё… высшее ощущение, почти предвидение, которое даётся только тем, кто потом станет учить иных варгов.
Понимать, что правильно, а что нет. Ощущать, как поступить, и на кого опереться, и где быть. Моя наставница говорила, что оно у меня есть — я была уверена, что едва ли.
Но это звенит в моей крови. Это — единственно правильное, то, что я должна быть там, на площади… чтобы что? Узнать своё место? Отдать жизнь за дюжину алапардов или вместе с ними? Попытаться нарушить планы Мастера, который решил устроить представление ради идей прогрессистов?
Может быть, чтобы понять — почему меня преследует пламя в небесах. Огненный росчерк крыльев — то дальше, то ближе. Согревающий словно отголосок переданных через Джемайю слов: «Иди без страха, сестра».
Иди без страха. Мы вместе.
Безумно — надеяться на кого-то, кого даже не знаешь. Словно откидываться — и падать назад в твердой уверенности, что подхватят. Гриз могла бы сейчас испустить призывный клич, взглянуть фениксу в глаза и хотя бы попытаться спросить о его хозяине. Или, если варг един с фениксом прямо сейчас, — спросить: «Кто ты и чего ищешь в этом городе? Почему скрываешься? Чего хочешь?»
Но улицы вокруг неё — пахнущие застарелой кровью, дождем и ложью, — подсказывают, что она не получит ответ. Потому что не время, и потому что несущественно, и потому что Луна Мастера уже проступает в небесах.
И Белая Площадь впереди. Во всех городах Кайетты они — Белые, подражание Белой Площади Акантора, той, что перед Башней Кормчей. Эта же — едва ли не единственная, сменившая цвет и название. Алые пятна — и Площадь Явления, и неужели никто из тех, кто стремится сюда так настойчиво не слышит, с каким зловещим предопределением это звучит?
Гриз Арделл плотнее набрасывает капюшон на лицо. И даёт себя утащить ручейкам зевак — влить в широкую реку тех, кто жаждет прикоснуться к чуду. Голоса — шум моря и крики чаек над ним, и они до скелета обгладывают каждую весточку.
— Варги… эти самые… видели их, говорят!
— Только их, говорят, то ль дюжина, то ль две…
— Алапардов?!
— Да варгов же!
— Щит Людей так и сказал: знаю ваш план. Вот, видать, приперлись все — выполнять…
— Тейм! Тейм, скотина, куда умотал! Пошли назад, говорю! Ты слышал, Тейм? Там толпы варгов пополам с алапардами! Тейм, куда тебя несёт в это побоище?!
Но Тейм уже ускользнул, растворился в людской осенней реке — хмурой, мутной, шумной. В толпе, где властвуют крики предсказателей да гадалок да носится любопытство и неистовая, въевшаяся за годы жажда.
Жажда чудес. Те, которые живут на их осколках, наконец-то идут получать своё собственное чудо, увидеть своими глазами, обнюхать и ощупать. И прячется ещё одна жажда — за набрякшими красноватыми веками, и стиснутыми усталыми губами, за посеревшими щеками, похожими на камень выветренных стен.
Желание, чтобы тебя защитили.
Желание верить катит реку людей к Белой Площади, и Гриз старается не утонуть в её волнах. Осторожно выгребает, затаивая дыхание, скользит мимо разгоряченных тел, огибая драки и давки, проходит там, где, кажется, уже не протиснуться.
Улицы вокруг Площади Явления набиты куда плотнее, чем в день той самой ярмарки. Растоптаны букеты у домов, и сама площадь кажется — гомонящим людским омутом, в который втягиваются всё новые тела.
В центре омута — пустое пространство, незримая сцена. Может, постарались люди Сирлена Тоу, а может, это артефакты Петэйра. Или жители сами не рискнули соваться туда, где возвышаются три алапарда, которых придавливает к земле кудрявый малыш на постаменте. К дому, возле которого стоял он. К плитам, с которых он поднялся, прежде чем протянуть руку обезумевшим бестиям на площади.
На этих плитах, у ограды резиденции мэра, теперь стоит оцепление. Стража Сирлена Тоу — пара дюжин молодчиков с крепкими челюстями. И законник Тербенно — прячется под серым капюшоном, но его выдают пальцы — до побеления стискивают костяную дудочку…
Вы знаете лунные мелодии, законник Тербенно? Знаете — мелодии для хороших представлений? Для чудес? Так сыграйте их, потому что блеклая луна напитывается серебром — и становится одиноким светильником, властвующим над широкой сценой. Приподнимается невидимый занавес.
Они являются в шуме расступающейся толпы, в криках задавленных, в воплях: «Идут! Идут же!!»
Три варга с закрытыми капюшонами лицами. И девять алапардов — что окружают варгов кольцом.
Шествуют по Большой Торговой — и в людском море начинается отлив, люди втискиваются в переулки, запруживают собой садики и дворики, влезают в окна — только бы не коснуться…
В театре должно быть тихо — до финальных аплодисментов. Публика понимает это, потому смолкает — вытягивая шеи, тараща глаза. Публика переминается с ноги на ноги и сопит, облизывается и дрожит… Но не уходит.
Жажда чудес — сильнее страха.
Шумит вода в почтовых каналах, за бронзовыми решётками — и бледный лунный свет играет на брусчатке площади живым серебром. Тёмно-бордовые пятна мнимой крови — вот-вот покажутся настоящими…
Варги останавливаются, не дойдя до памятника Чуду Энкера.
Три переплетённых бронзовых тела алапардов — на постаменте. Девять медово-золотистых тел — внизу. Послушны велениям невидимого артефакта. Гриз видит Шалфея и Лаванду… наверное, все остальные алапарды — тоже из тех, которых якобы Ребенок Энкера забрал у якобы варгов.
Но горожане-то вряд ли различают алапардов в лицо.
Звери безучастны, немы — не актёры, но декорации. Актеры — те, что под капюшонами. В них заметно легкое театральное волнение: никогда перед такой публикой играть не приходилось… Обмениваются едва заметными знаками: начнём, что ли?
— Слушайте все! — Голос ровными волнами катится над площадью. Заученные паузы, идеально выстроенное придыхание. — Внемлите нам, подсудимые! Двадцать пять лет назад мы пришли сюда, чтобы предупредить!
— Предупредить тех, кто творит зло! — хором помогают двое. — Предупреждение тем, кто возомнил себя над природой! Предупреждение!
— Тогда нас остановили, но мы добились своего.
— Мы предупредили! Предупредили вас всех! Мы всех предупредили!
В людском море, зарождается буря. Вскипают и молкнут пораженные голоса: «Это они… говорят, они были… тогда! Когда Резня!»
А те, кто неумело, топорно притворяется варгами, теперь говорят, сплетая голоса — и цепь из фраз наотмашь хлещет по толпе:
— Мы предупредили вас, но вы не вняли…
— Мы показали вам, но вы не поняли…
— Вы возомнили, что можете стать выше живого…
— Вы, людское отребья, порча на теле Ардаанна-Матэс…
— И потому мы пришли вас судить — и пусть это будет предупреждением другим! — вскрикивает тот, что в середине.
Пьесу писал бездарный автор. Ставил бездарный режиссер. Хочется рассмеяться над этим спектаклем для малых детишек. И над теми, кто ему верит.
— Природе не быть у вас в рабах — говорим мы, Пастыри чудовищ!
— Ваша кровь зальёт эти плиты!
— Это будет лишь началом!
— Пусть все знают, пусть знают — лишь началом!
— Вам вынесен приговор! Да начнётся истребление!
Медленно поднимаются алапарды: хвосты прямые, на мордах — ни тени мысли, нет даже ярости… разворачиваются к толпе с оскаленными мордами. Передние ряды людей понимают наконец — к чему идет, и торопливо начинают подаваться назад, раздаются панические вскрики женщин, и надежда над толпой становится отчаянной, отвердевшей, как бронза. Тербенно рвётся с места, но законника удерживают, что-то шепчут на ухо. Что он не остановит в одиночку девять алапардов? Что не ему — с костяной дудочкой — останавливать Вторую Энкерскую Резню.
Что это по силам лишь чуду.
Чудо шагает из толпы. Вытягивает ладонь — чуть заметно светящуюся во тьме. И алапарды всё так же равнодушно ложатся на брюхо, и начинают ползти — вдевятером, по запятнанным камням площади… распластываясь под ногами, купаясь в лунном серебре.
Отражением того дня — когда ползли двое. Пачкая белые плиты алым.
Поражённый, хриплый выдох над толпой. Одинокое «Дождались» взлетает над шумом воды в каналах. Останавливается Тербенно, который почти уже вырвался из рук охраны.
Гриз трогается с места: сначала — за памятник, потом — поближе к тем, в капюшонах. Те недоуменно пятятся, изображают растерянность, поражение… страх.
— Кто… ты?
Чудо откидывает капюшон — и вздох становится восхищённым.
Ирме Кэрт будет, что рисовать.
Тот, кто вышел против варгов — высок и золотоволос. И прекрасен неземной, невозможной красотой: у него синие глаза, и ровные брови, пухлые губы и подбородок чудесной формы, и он похож на посланца божеств или вдохновенного пророка — если, конечно, их волосы ниспадают золотым каскадом по плечам.
Только с кожей Петэйр перебрал, когда создавал себе облик. Кожа слишком бледна — и она едва заметно светится, и вообще, от всего облика исходит свечение. От этого человек в темном плаще кажется легендой, божеством.
Или фальшивкой.
— Я предупреждал вас. Предупреждал вас, чтобы вы не приходили.
Голос, кажется, тоже светится: отдаётся и раскатывается по площади, как не бывает у людей.
— Кто… ты?! — хрипит предводитель мнимых варгов.
— Вы знаете, кто. Тот, кто остановил вас двадцать пять лет назад, — над толпою несётся восторженный стон. — Щит Людей. Тот, кто послан указать им путь. Кто направлен для одного — заслонить людей от ваших бесчинств! И я говорю вам, варги, — людской род не покорится вашим бестиям!
Актёр, который играет предводителя варгов, глубоко вздыхает. Отыгрывает он отчаянно хорошо: делает шаг вперёд, выдавливает из себя презрительный смех.
— Ты думаешь, мы отступим? Их ты спас — но будут другие города! Нас ты можешь убить — но за нами придут остальные! И даже если вы истребите нас — всё только начинается! Мы уйдем, но останутся наши стада! Слышишь? Люди должны покориться природе или умереть! Они — он кивает на алапардов, распластанных по площади. — Они отомстят за нас!
Вот оно, стучит в горле у Гриз. Вот ради какой речи это затевалось. Прогрессисты решили вовсе убрать с дороги варгов. Сделать нас кровожадными убийцами в глазах людей, развязать с нами войну… С чего? Зачем?
На упоительно прекрасное, одухотворённое лицо ложится тень гнева.
— Ты хотел принести людям страх, варг? Теперь нас не запугать. Посмотри на своих тварей — здесь их место. У ног человека. Или ты думаешь, что сможешь схватиться с Защитником Людей? Ну что ж, варг, — покажи, что ты можешь. Какие силы тебе даровала природа? А я покажу, чем наделили меня.
Три острых отблеска на площади — три ножа. Сейчас сверкнут, и кровь прольётся на плиты. Кровь не-варгов, которая никого не пробудит, никого не ввергнет в бешенство. Всего лишь повод для зевак говорить потом: «И тут эти варги кровью как брызнули, а алапарды подхватились, зарычали, готовы уже терзать… А он…»
Да. Он уже готов. Голова откинута, и светится вокруг неё золотой ареол, и бледная кожа серебрится под Луной Мастера. И приоткрылись губы — выпустить единственное слово, то самое слово, «Умрите» — и после этого будет команда артефакту…
И девять бездыханных тел на залитой серебром площади.
— Довольно!
Блики-ножи останавливаются. Удивлённо висят над левыми ладонями.
И нет слова.
Что делать — когда на сцену влез зритель и намерен сыграть главную роль?
— Опустите ножи, — говорит Гриз, проходя мимо актеров. — У меня есть просьба к Чуду Энкера.
Огибает удивленных актеров (один шепчет: «Сценарий изменился, что ль?») и останавливается перед ними.
Лицом к… личине.
Безоружная. По хлысту скортокса её слишком легко опознать, потому он не с ней. Есть, правда, пара артефактов от Джемайи, но перед ней ведь — Мастер…
Спокойный Мастер. Удовлетворённый. Ждавший её и желающий включить её в свою игру. Он даже на миг ломает свою — смешок слишком звонкий, когда он выговаривает:
— Еще один варг? Чего же ты хочешь?
Море лиц — с открытыми ртами. Непонимающая стража, шепотки актеров. Она и фальшивое Чудо Энкера — на затопленной лунным серебром площади. И девять жизней разбросаны по плитам между ними.
— Пожалуйста, просто уйди. Город получил своё Чудо. Тебе незачем убивать алапардов. Освободи их. Пусть никто не умрёт сегодня.
— Освободить их? — Мастер в обличье Ребенка из Энкера бросает на зверей под ногами пренебрежительный взгляд. — Тварей, которые жаждут лишь крови? И что тогда, варг?
— Тогда твоё чудо не будет выпачкано в алый. Защитник Людей не убийца, разве не так?
— Двадцать пять лет назад…
— Двадцать пять лет назад Дитя Энкера приказало умереть алапардам, убившим сотни людей. А эти не тронули никого. И никого не тронут. Разве ты пришёл не защищать, а истреблять? Они сейчас под твоим контролем, они беззащитны. Ты убиваешь беззащитных, а, Защитник Людей?
Она чувствует движение позади себя. Это жестами спрашивают актёры — во что играть дальше. И сходит со своих мест оцепление — не устранить ли ту, которая мешает спектаклю?
Но командир слишком увлечён игрой. Склоняет голову — олицетворение терпения и милосердия.
— Что же ты сделаешь иначе, варг? Если я вдруг решу всё закончить единым словом?
— Тогда я сделаю так, что сегодня в городе не будет чудес. Ты понимаешь?
Петэйр смеётся.
И Гриз осознаёт, что он не в себе.
В толпе переглядываются и ёжатся. Потому что не пристало Чуду Энкера, пришедшему в город через четверть века, хохотать таким вот манером — взахлёб, заливисто. Хохот прыгает по онемевшей площади, отскакивает от решеток каналов, от алапардов на постаментах, от витой черной ограды…
— Ты, варг? Грозишься оставить этот город без чуда, когда сама столько лет это чудо ищешь? Мне известно это, ибо силы, которые за мной стоят, могут всё. А какие силы стоят за тобой, варг?
Улыбка чуть-чуть трогает губы.
— Великие.
ЯНИСТ ОЛКЕСТ
— Великие, — говорит трижды невыносимая Арделл. — Я не одна.
Я сумел пробиться в первые ряды, когда толпа шарахнулась назад — когда все они думали, что сейчас начнётся вторая Резня. Но сейчас они опять напирают, чей-то нос тычется между лопатками, кто-то сипит «Да подвинься, черт!», болят отдавленные ноги… и впрямь хорошо, что нет дождя, иначе я ещё и ничего бы не видел через морось.
Подрагивают руки, мне нельзя ошибиться, я сейчас — великая сила. Я и Джемайя, но его я не вижу, старик-Мастер обмолвился, что будет неподалёку, но сначала ему нужно отследить опасные артефакты.
— Отследить могу с дистанции, — и с гордостью прищёлкнул длинными пальцами. — Вот если обезвредить — это нужно Печать, работа… ты боишься, новый друг?
Страх погибнуть или быть раненым — это смешно, я — в ужасе, ибо что я могу сделать сейчас, когда она доверила мне прикрывать спину?!
— Артефакт контроля Петэйр явно всё время держит при себе. Желательно, чтобы Джемайя его прощупал — но уничтожать не пытайтесь, неизвестно, что тогда будет с животными. Я попытаюсь заболтать Петэйра, а вы из толпы смотрите как следует. В особенности — нельзя ли как-то снять его маскировку. Нужно прекратить весь этот маскарад с Чудом. А в общем, действуйте по ситуации. Только не суйтесь на рожон и себя берегите.
Смешно было слышать от неё эти слова — до надрыва в груди нелепо.
Белые когда-то камни покрыты ободранной алой краской. Кажется — изнутри плит вскипает белизна, и в ней тонет багрянец. И медленно, потягиваясь, поднимаются они, один за другим. Прорастают из камней Площади Явления. Медовые шкуры с пустыми глазами. Пасти и когти. Бессмысленность ярости.
— Похоже, твои собратья не согласны с тобой, варг, — фальшивый голос Ребенка из Энкера играет и переливается, будто лунные камни. — Смотри, я лишь немного ослабил контроль над этими тварями, а твои соратники собираются натравить их на тебя же. Что же будет, если я перестану совсем сдерживать этих зверей, а эти трое за твоей спиной прольют свою кровь на эти камни?
Актеры прокашливаются и вновь вздымают ножи над ладонями. Главный выкрикивает: «Да! Между нами не может быть согласия!»
Гриз Арделл разворачивается к ним вполоборота, и в её голосе звенит веселье. Неуместное здесь, на подтопленной серебряным прибоем площади.
— А, да. Мои якобы собратья. Ну, раз они собираются на меня натравить девять алапардов — я же должна ответить?
Высверк ало-золотого — это диск в её руке. Огненный амулет работы Джемайи взлетает в воздух и хищно устремляется к актёрам — и они тут же шарахаются и реагируют так, как пристало любому прошедшему обучению магу.
Навстречу диску бьёт поток холода, поток воздуха. Тот, что справа, мгновенно извлекает из-под балахона короткий клинок.
Амулет падает якобы варгам под ноги и разражается жалобным «пфуйк!» и слабеньким снопом пламени. Арделл, чтобы магия актёров не задела её на излёте, шагает за памятник Чуду Энкера.
— Хорошенькое дело, господа варги! — её голос звенит, звенит, и люди начинают поднимать головы, будто их позвал колокол. — Мечник, маг холода, маг ветра… Когда это мои собратья научились обращаться с Печатями?
Молчание тает в лунном свете. Собирается в сгустки дыхания из тысяч ртов. Рвётся паром в воздух, кажется — прольётся сверху дождем…
Почему я всё время думаю о дожде?
— Да у нас и Печатей-то нет, — Арделл поднимает ладони, и Луна Мастера послушно проливает на них серебро. — Эй, соратники мои… а вы можете так сделать? Господа артисты, ваша роль закончена, можете уже идти. У нас разговор.
Я могу поклясться, что сейчас, вот сейчас же над толпой полетит другой голос: «Я — представитель закона!» Но нет, Тербенно удерживают под локти, нашептывают ему, что нужно разобраться, что нужно подождать…
Этого они не ждали. Как и актеры, которые переминаются с ноги на ногу, стыдливо прикрывая ладони. Как толпа, в которой потихоньку начинает звучать недоумение: «Так что там, варги липовые, что ли?» — «Да какие варги, если Печати…»
Может быть, этого ждал Петэйр, который так и не сделал попытки ей помешать.
— Теперь, когда на площади остался только один варг, — Арделл подчеркивает это «один», — поговорим.
Мальчишка (он ведь всего лишь мальчишка, несмотря на свой величественный, облик!) вскидывает голову и позволяет себе торжествующую улыбку.
— Я ждал, что ты сделаешь это, варг. Знал, что кто-то стоит за актерами и фальшивками. Наконец-то я заставил тебя выйти из тени! Поговорим.
Алапарды приближаются к Арделл. Со вздыбленной шерстью и горящими глазами.
— Взгляни на них. Я удерживаю их из последних сил. Они переполнены яростью, которая кипит в них всегда. Настолько, что готовы даже наброситься на варга.
— Так перестань их удерживать. Давай посмотрим, готовы ли они.
— И ты уверена, что можешь остановить их, варг? Всех девятерых? Если внезапно окажется, что они впадут в ярость?
Он упивается этим, вдруг понимаю я. Игрой в Чудо Энкера, своим превосходством, тем, что ему покорны девять алапардов. А вся договоренность с Тоу была нужна, чтобы организовать это представление и заманить на площадь настоящего варга… так зачем?
— Они не впадут в ярость, если никто и ничто их к этому не толкнёт.
— Но их уже толкнули. Кровь твоих собратьев, пролитая, как здесь, в других городах. В зверинцах по всей Кайетте. Все знают об этом, — толпа отзывается слабым гулом. — Все знают о безумии зверей, которое приходит из ниоткуда… А ты, варг, знаешь, откуда оно приходит. От пролитой на землю крови таких, как ты. Это она пробуждает истинную натуру бестий, верно?
— Истинная их натура не в этом.
«Варг не должен проливать кровь, иначе животные сходят с ума» — сказала она. И Тербенно говорил о варгах-отступниках, и теперь вот Арделл не возражает насчет этого, о крови её собратьев — неужели же это правда, и кто-то из варгов…
— Отчего же не в этом? Их натура — истреблять, и ты знаешь это, варг. Все знают это, потому что веками эти твари охотились на нас. А такие, как вы, прикрываясь словами о гармонии и мире — травили их своей кровью. Не от этого у тебя рубцы на ладони?! Варг-на-крови!
У неё изрубцованные ладони, да, а тонкие пальцы — в шрамах от укусов, ожогов, которые не берут исцеляющие зелья, и мало ли какое испуганное животное могло полоснуть ее когтем или клыком. Варг крови — нелепость, я что-то читал или слышал об этих изгоях, и это кто угодно, но не она, потому я думаю о важном.
О дожде.
«Придётся на вечер спектакль перенести. Судя по моим предсказателям погоды — ночью опять начнётся дождь», — вот что сказал Мастер в подслушанном нами разговоре с Сирленом Тоу. А потом, когда мэр удивился такому решению — в голосе Петэйра появилась эта странная заминка, будто он не хотел называть причину — отчего так боится дождя.
Чем же ему может помешать дождь? Разве что его маскировка при нём плохо держится.
Две фигуры на площади, среди белых от всплесков лунного серебра камней. Чёрные кляксы — тени и следы старой краски… Девять алапардов — стрел, готовых сорваться с невидимой тетивы. Разинутые рты в толпе.
Я крадусь вдоль затаившей дыхание толпы, а там, на площади — девять обречённых алапардов… и одна обречённая варгиня. Потому что ведь чтобы спектакль был правдоподобным, нужно тело настоящего варга — неопровержимое доказательство, что именно варги плели в Энкере какие-то интриги.
— Хочешь, чтобы я дал свободу тварям, которые жаждут убивать?
Он поддастся просьбе, думаю я, и убыстряю, убыстряю шаг.
Он сделает вид, что поддался просьбе, отдаст команду при помощи своего артефакта — и как только все вокруг поймут, что он был прав…
Он прикажет алапардам убить варга — и убьёт их самих, и он будет победителем варгов и алапардов одновременно, вот что он имел в виду, когда говорил, что Гриз должна прийти и увидеть своё место!
Вместе с ними. У его ног.
— Ты отказываешься от защиты, варг? Ты отказываешься от покровительства Защитника Людей? Взгляни на этих тварей — я последнее, что сдерживает их…
— Или единственное, что толкает их вперёд.
Она ударила голосом — вспорола тишину и лунный свет до рубца. И луна прикрылась тучами, обиженная.
А я невольно ощупал кнут под курткой — и тут почуял под правой ладонью воду. Бьётся и бесится вода, стиснутая в каменных оковах почтового канала, загороженная решеткой. И её нужно выпустить и направить, а у меня только одна попытка, и сделать нужно быстро — иначе он сейчас ударит, он еще не ударил, только потому, что хочет, чтобы было эффектно, красиво…
Чудесно.
— Хватит, — говорит Арделл. — Хочешь дальше играть — пожалуйста, но вот моё условие: никто не умрёт нынче. Иначе… я начну действовать и говорить напрямик.
— Вижу, мне не вразумить тебя, варг. Помни, что сама выбрала себе участь.
Печать сейчас расплавит ладонь, Печать кричит, что я зря собрался творить магию, но я шепчу одними губами: «Единый, помоги мне…» — и с усилием делаю простейший пасс: поднять воду из канала…
Получается даже слишком хорошо: вода вырывается сквозь решётки ликующим, бурным фонтаном, рассыпается бриллиантовыми искрами в ночи, разбегается по площади и обдаёт и Мастера, и алапардов, и в толпе справа звучат вопли: «Потоп, итить!» И на миг становится даже весело — пусть себе Печать обжигает ладонь! Зато гаснет сияние вокруг мнимого Чуда Энкера. Петэйр стоит ко мне в профиль, и с него сползает личина — напротив Арделл уже стоит бледный худощавый юноша с пепельными кудрявыми волосами.
— С-с-с-стоять, тварь!!
О Единый, я слишком близко к Дому Каналов и к оцеплению.
Пытаюсь нырнуть в толпу и раствориться в ней, но слитное тело толпы не пускает, подаётся вперёд и хрипло верещит: «Держите его, держите!»
Навстречу мне пробивается кто-то с мечом — ясно, люди Тоу. Трое, и не меньше дюжины подбегает от ограды, остаётся драться, а правая рука — онемела от боли.
Прикрываю глаза и швыряю на брусчатку первый артефакт Джемайи, «Полдень». Хрустальный шарик, словно наполненный светом, взлетает — и разрастается в мгновенное солнце.
Шаг навстречу ослеплённым противникам. Левой рукой нащупываю рукоятку кнута Арделл под курткой, тяну на себя, хлыст скортокса с тихим шелестом выскальзывает наружу.
Ныряю под косой воздушный удар первого стражника, пытаюсь захлестнуть его за шею, а вместо этого ловлю за руку. Тяну и разворачиваю в сторону его же товарищей.
— Э-э-э-э, стой!! — пытаются пригнуться те.
Поздно! Стражник ударяет воздухом, сшибает с ног двух или трёх, потом я разматываю кнут и залепляю ему кулаком в челюсть, а может, в глаз, у меня совсем нет времени разбираться.
— Простите, — вдруг этот стражник искренне верил в то, что я тут заговорами занимаюсь.
— Честное слово, я не хотел, — и размахиваюсь кнутом, чтобы достать ещё одного стражника. Но кнут захлестывается за фонарный столб, а Мечник налетает на черное щупальце шеей, не успев остановиться, а может, не увидев его в полутьме. Валится, хватаясь за горло.
— О Единый, извините!
— Сто-о-ой, сукин сын! — орут стражники хором, но и опасаются бить в полную силу — из-за толпы. Так что я успеваю размотать кнут и извиниться ещё дважды (пока посылаю в сторону стражников артефакт на помехи и пока достаю еще одного кнутом поперек лица).
— Ой, я не туда целился!!
Рычат и плюются скверными словами. И грозят мне разным, пока я отпрыгиваю за древнюю оливу. Валю на них ограду оливы. Самое время попробовать опять нырнуть в толпу или пробежаться вдоль ограды особняка мэра…
И тут меня настигает музыка. Веселенькая мелодия — коротенькая, ярмарочная, разудалая — захлестывает лодыжки и неудержимо срывает с места. Никогда-то я не был в танцах хорош…
Наёмники Тоу пляшут ещё хуже. Размахивая руками во все стороны. Совершая отчаянные жесты и не по делу применяя магию. Вырубая при этом своих же.
— Да какого ж чёрта водного?!
— Кто-нибууууудь, грохните законника!
В толпе заходятся хохотом и воплями (тоже с полдюжины людей выплясывает). А мы со стражниками Тоу дружно припрыгиваем в такт мелодии вокруг древней оливы.
— Тербенно! — ору я при этом и пытаюсь кого-нибудь всё-таки парализовать кнутом. — Тербенно, вы идиот!
Музыка отпускает, оставляя дрожь в коленях. Едва ли не над ухом после этого раздаётся законнический клич:
— Никому не двигаться! Не применять магию! Играю без предупреждения!
Теперь я понял, почему Мелони его зовёт Занудой. Я употребил бы даже менее нежное выражение: с какой стати он подошёл так близко?! Неужели все, кто соприкасается с Арделл, превращаются в невыносимых, непредсказуемых смертников?!
— Уйдите, — выдыхаю с трудом. — Отойдите, они же сейчас…
— Можете считать себя арестованным, господин Олкест! А что до поведения местной стражи…
Тербенно замолкает, будто в горло ему загнали истину. Выступившая из-за туч луна обильно поливает его лицо лунными белилами.
На нас наведено не меньше дюжины ладоней с разными Печатями. Два арбалета Стрелков. И клинки Мечников посвёркивают.
— Напоминаю, что я действую с разрешения господина Тоу, — хрипло пытается Тербенно. Отходит на шаг назад, чтобы выиграть время хоть для одной мелодии.
— Теперь-то вы нам верите? — бормочу себе под нос. У меня в кармане ещё один артефакт, на сон, и если бросить его под ноги тем, которые стоят к Тербенно ближе…
Законник не отвечает. Он медленно поднимает дудочку к губам — пядь, еще пядь…
— Что вы собрались делать, господа? Хотите напасть на законника при исполнении? Опустите оружие!
Стражники переглядываются, дышат вразнобой. Кое-кто немного опускает ладонь. Кажется, я невзначай вырубил их командира, потому что кто-то из задних рядов спрашивает:
— Так что с ними делать-то?
— Вязать, — отвечает кто-то, почёсываясь. — Тоу разберётся.
Дальше всё происходит одновременно. Тербенно прыжком отскакивает в сторону и подносит дудочку к губам. С неба валится внезапный шелест крыльев, и один из наёмников Тоу выдаёт удивленное, короткое: «Птичка».
Стая диковинных птиц пикирует с неба, поблёскивают их крылья и клювы в лунном свете, и в воздухе раскрывается что-то невесомое, полупрозрачное, распускает нити, а может, щупальца…
Об этом артефакте Джемайя меня предупреждал («Крайний случай, мой друг! Щебетуньи будут там, над головами»). Потому я падаю, прикрываю голову руками и откатываюсь как можно дальше, прямо под ноги толпе, даже кого-то сшибаю: тело валится поперёк меня…
— Какие вы прыткие, — ласково говорит голос Джемайи. — Я там… артефакты всё слушаю, а тут — кутерьма! Пока добрался, годы-то уж не те. Эй, друг, где ты?
— Извините, — бормочу, выбираясь из пожилого, грузного горожанина. Тот не отвечает: спит. Как и ещё с десяток вокруг нас, и все стражники из оцепления: щупальца «Медузы» отключают при касании.
Толпа бурлит и гудит, пока я подхожу к Джемайе: он стоит у ограды той самой оливы. Улыбается и кивает мне, и глаза у него серебрятся почти так же ярко, как Лик Мастера в небесах.
— А где твой друг, который законник?
Тербенно вытянулся на площади во весь рост чуть дальше. Всё-таки попал под воздействие артефакта.
— Спит. Может, это и к лучшему.
— Не истребить, нет. Подчинить.
Звонкий мальчишеский голос прокатывается по площади, и я вспоминаю… как странно — кажется, мы были лишь в нескольких десятков шагов, а из-за всей этой беготни я забыл…
Варгиня в надвинутом на лице капюшоне. Мастер: пепельные кудри растрепались, серебрится плащ, искрится озорная улыбка…
В руках — хрустальная фигурка, внутри которой рдеет капля крови.
Артефакт контроля над бестиями. Старый Мастер качает головой в ответ на мой незаданный вопрос.
— Стой, мальчик. Я не смогу, и ты не сможешь ничего. Они должны сами…
— Они — Кто — они? Она — и алапарды?
У памятника Чуду Энкера замерли разоблачённый Петэйр — и одинокая фигурка напротив него.
— Она — и тот, кто с ней. С кем они вместе.
ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ
Он отбросил со лба мокрые пряди. Презрительно фыркнул в сторону онемевшей толпы. И уставился на неё с укоризной — мальчишка-Мастер, который казался изваянием из серебра… или лунного света.
Пепел промокших кудрей, острота чёрного взгляда. Угловатость фигуры и лицо почти ещё ребёнка, сколько ему… шестнадцать? Семнадцать?
Высокомерная складка у губ.
— И нельзя было без этого? Вы же всё испортили со своими подручными. Разочаровали народ. Оставили его без веры. Без Защитника. Всё только усложнили.
Позади — водоворот звуков. Ругательства и вскрики, задавленные вопли, свист толпы… И ещё там Янист Олкест, а может, и Джемайя, и хочется обернуться, но нельзя.
— Это не я начала. Вы с господином Тоу и вашей игрой в чудеса. Подсунуть народу фальшивое Чудо — тебе не кажется это чем-то неверным?
— Да не особенно. Когда желаешь достучаться до идиотов — к разумным словам прибегать сложно, не так ли? К мистическим символам — проще. Обопрись на их суеверия — и получится всё донести получше. Что это они?
По толпе прокатывается сдержанный гневный гул — осиное гнездо, медленно разрастающийся в тлеющий вулкан. До толпы наконец доходит, что её обманули.
— Им не нравится, что ты называешь их идиотами, — поясняет Гриз, окинув взглядом разгневанные лица. Петэйр кивает с абсолютным спокойствием на лице:
— А. Но как их ещё назвать, если уж они верили в то, что мы с Тоу им тут навертели. Потише! — он повышает голос. — Хотите уходить — уходите. Вздумаете разговору помешать — у меня девять алапардов на поводке. Могу обновить вам воспоминания о Резне, если не терпится.
В толпе примолкают. Кое-кто и впрямь старается прощемиться обратно. Кто-то замирает от страха. Ревёт во весь голос девочка у отца на плече.
— Убьёшь людей?
— Не хотелось бы. Я вроде как явился к ним посланцем. От их исчезнувшего божества — или кем они считают местное чудо? Собирался их защитить.
Позади — новый всплеск криков пополам с неожиданно весёлой музыкой. Тербенно точно решил добавить в сине-серебристые сумерки ярких оттенков, а может, звуков…
Гриз трёт ладонью лоб под капюшоном.
— Может, ты наконец объяснишь — зачем тебе всё это понадобилось? Сирлена Тоу я понимаю, но ты… Какую идею собирался до них донести таким образом? От кого защитить?
Музыка позади смолкает. Юный Мастер смотрит на неё с брезгливой жалостью, как на низшее существо, неспособное понять.
— От таких, как ты и от ваших тварей. Я же говорил. Ты думала, что на войне — место для шуток?
— А мы на войне?
— С момента, как появилась первая бестия. С того времени, как они начали топтать нас, жечь огнём, охотиться на нас. Как здесь, в Энкере. Где их наконец-то остановили.
— Когда приходят в твой дом, — говорит Гриз, глядя в серебристый лик, очень напоминающий лик на небе (только этот худой и с огромными глазами), — когда забирают твоих детей, а с тебя самого сдирают кожу… странно считать, что они просто терпели бы это. Люди забирают у них слишком много. Как здесь, в Энкере. Тогда.
— Забирают, потому что имеют на это право! — голос Мастера тоже становится серебристым, расправляет крылья и взлетает над площадью. — Это не их дом. Наш дом. Мы здесь хозяева, они — ошибка природы, которую давно уже нужно исправить.
Он коротко кивает себе под ноги, туда, где опять разлеглись на плитах девять медовых тел алапардов.
— Рассказать тебе, варг, сколько людей от них гибнет за год? А от яприлей? От мантикор и гидр? От керберов и прочей дряни, которую вы защищаете? Или мне напомнить тебе — сколько погибло в Воздушных войнах, в Водных, в Таранном шествии?
— Мы можем многое рассказывать друг другу, Петэйр. У меня есть истории о кровавых травлях, о контрабандистах, фермах, зверинцах и клетках. О пепелищах. Хочешь?
— Нет. Потому что ты меня не слышишь, а я не слышу тебя. Для тебя эти твари — что-то вроде людей. Так? Вы там все сумасшедшие, варги. «Ох, их жизнь так ценна, не смейте их трогать! Ох, злые людишки обидели зверюшек!»
— А ты хочешь их истребить.
Холодный свет луны падает на лицо и становится на губах горечью. И в глазах не прорастают травы — им не пробиться сквозь камень.
— Истребить? Нет. Твари могут быть полезными человеку. Шкуры. Когти. Остальное. Не истребить, нет. Подчинить.
Фигурку он держал спрятанной в широком рукаве. Это фигурка мальчика — того же, что и на пьедестале. Хрустальная, но под фосфорическим светом с неба — почти жемчужно-белая… и только внутри — яркое багряное пятно.
— Убрать только самых опасных. Подчинить тех, кто останется. А избавиться придётся от вас. Это не мы начали войну — вы её начали. Такие, как ты. Те, кто ходит по городам и разбрызгивает свою кровь. Натравливает зверей на людей. И мы знаем, к чему вы ведёте и чего хотите, так что… нет. Мы не дадим вам шанса начать по-настоящему. Понимаешь?
На площади теперь совсем тихо. Только пар дыхания клубится в воздухе да где-то высоко над головой слышен шелест крыльев — это пташки Джемайи.
— Понимаю, что ты считаешь всех животных опасными, а всех варгов — предателями людской расы. Понимаю, что видишь во мне, как и во всём моём племени тех, кто толкает зверей на месть людям… Это не так. Варг не может толкнуть зверя на убийство. Отступники, варги крови — лишь малая часть. Варги рождаются, чтобы соединять живое — с живым. Помогать людям и животным…
— Быть в гармонии? — и мальчишеский, заливистый смешок. — Ты просила меня отпустить алапардов. Перестать контролировать «Хозяином». Если я исполню твою просьбу — будут они в гармонии? Или бросятся убивать?
Мановение руки с артефактом опять поднимает алапардов на ноги. Медовые шкуры золотятся в сумерках, и все глаза — как закрытые двери, куда нет хода варгу…
— Выбирай, варг. Я говорю серьёзно. Вы же так любите стоять на двух сторонах, будто вы мосты! Так вот, выбирай одну сторону. Я их убиваю, — чуть сжимает пальцы. — Или я их отпускаю. Совсем отпускаю. А ты пытаешься их удержать… своей гармонией. Но если вдруг не удержишь…
«То это Энкерская Резня», — стучит и отдаётся в стенах внутренней крепости, и стены подрагивают и крошатся, потому что — девять алапардов не два, и Чуда Энкера здесь нет, и удержать…
Вот, что ему было нужно. Доказать себе самому — и всей Кайетте свою правоту. Что мирное сосуществование невозможно. А когда он это докажет — прогрессисты выйдут на охоту, которой они так жаждут.
— Давай же, варг! Докажи мне, что эта ваша хваленая гармония возможна. Я их освобождаю, а ты убеждаешь не нападать. Если они правда мыслящие существа. А если они хищники и хотят крови — с ними придется поступить как с хищниками, верно же?!
Морды алапардов — неподвижны и бессмысленны. Будто на площади стоят уже мёртвые. А на лице у юного Мастера — алчное ожидание, и его губы вышептывают те самые вопросы, которые влетают — ядовитыми стрелами — через стены её крепости.
Разве ты удержишь, Гриз?! Девять алапардов в непонятно каком состоянии? В одиночку?! Неужели ты рискнёшь сотнями людскими жизней — ради девяти алапардов? На что ты надеешься, Гриз?! Неужели — на чудо?
— Ну же! Если ты уверена, что варги защитят людей надежнее, чем мы… давай! Защити же этих людей от алапардов!
Нет. Не на чудо. Совсем не на чудо. Я верю кое во что другое.
Эта вера металлом холодит правую ладонь. Острая, как лезвие, вера.
— Ты всё равно бы сделал это. Верно?
И я знаю, что ты прикажешь им, прежде чем освободить.
В толпе слитно охают, а Петэйр коротко разводит руками: мол, нет, конечно, я же столько раз тебя отговорить пытался. В двух обличиях.
— Отпускай!
Она слышит голос Яниста — тот выкрикивает что-то вроде: «Не нужно, пожалуйста, не нужно…» Потом время истекает, разбрызгивается лунным соком по плитам. Петэйр проводит над своим артефактом правой ладонью, с Печатью.
И в глаза алапардов возвращается смысл. Звери трясут головами, дрожь прокатывается по шкурам, каменеют мышцы, как перед рывком, оскаливаются пасти…
— Слушайте меня, — негромко говорит Гриз и вытягивает им навстречу левую руку, ту, что свободна. — Слушайте мой голос. Мы вместе…
Время замирает, и луна, и толпа, и на площади жив лишь её шёпот, в сумерках, наполненных серебром. Она стоит, протягивая руку, у подножия монумента Мальчику из Энкера, а напротив — девять алапардов, и она не может сказать им: «Умрите».
Не имеет права.
Алапарды медленно трогаются с места. Золотистые, гладкие, величественные. Бесшумно ступают по площади. И Гриз пытается воззвать к ним, но они будто прислушиваются к другому голосу, который зовёт, говорит… что?
«Мы вместе, вместе, всегда вместе…» — успевает она уловить, даже не уходя в единение. Прежде, чем первый алапард поднимается на задние лапы и кладёт ей передние на плечи, ослепляя огнями зелёных глаз.
По щеке приветливо проходится шершавый язык.
— М-м-м-мриа-а-а! — высшее расположение, которое обычно выражается лишь в брачный период.
Остальные подхватывают радостную песнь и вскидывают хвосты — девять золотых восклицательных знаков. И трутся боками друг о друга и о постамент, с которого удивлённо глядит Чудо Энкера.
— Что ты… как ты это сделала?!
В голосе Петэйра — внезапный визг. Юный Мастер водит и водит ладонью над своим артефактом, Печать на его ладони сияет, а кровь в хрустале горит рубином — но ничего не случается. Только два алапарда подходят поближе и с радостным «М-м-м-мриа-а-а!» начинают тереться о ноги Петэйра, о его бока — чуть не сбивая с ног.
— Ты не могла! Без применения крови… не могла! Это за пределами твоих возможностей!!
Алапарды приподнимаются на задние лапы, чтобы ласково боднуть в плечо или в подбородок, и мальчишка пятится, отпихивает зверей и выкрикивает как-то обиженно, будто Гриз вдруг нарушила правила игры:
— Ты не могла, как ты это сделала?
— Никак, — отвечает Гриз спокойно. Возле неё танцует, изнывая от нежности, Шафран. — Это не я.
— Что?! — выдыхают разом Петэйр и ошалевшая от таких вывертов ночи толпа.
Алапарды запрокидывают голову и приветствуют Луну Мастера как лучшего сородича: «Мриа-а-а-а! Мриэ-э-эй!» Хрустальная песнь летит над удивлённой площадью, а бестии резвятся в лунном свете, как котята — подкидывают лапами старые листья, и катаются, показывая медовое брюхо, и игриво лижут руки зевакам в толпе — те вскрикивают, но каким-то чудом не применяют магию…
— Кто-то рассказал им, что они свободны. И что бояться больше не надо. И что люди — не добыча. Что мы все вместе.
— К-кто?!
Пальцы, стиснутые на хрустале, подрагивают, а губы вздёрнулись в оскал, и на миг, когда их глаза встречаются — это почти единение, потому что она понимает… слышит: «Всё было рассчитано, и такого не могло произойти, потому что они не могут быть такими, это ложь, и кто мог сотворить такое?!»
«Тот, кого не может вытеснить из сознаний животных твой артефакт, — отвечает Гриз взглядом. — Поверь, это не я».
— Чудо!!!
Вопль накрывает площадь единой, ликующей пеленой. Гриз поднимает голову: на фоне серебристой луны распахивает крылья феникс. Он процветает пламенем, и переливчатая песня вторит песне алапардов.
«Скорее! — зовёт огненная песня с небес. — Вы свободны теперь, и мы вместе! Так скорее, за мной!»
Алапарды отзываются дружным радостным: «Мри-э-эй!» И идут туда, куда плывёт феникс — к Большой Ярмарочной улице, к той самой, с которой всё началось. А народ пропускает их, торопливо расступаясь, частично запруживая площадь, а частично — давя друг друга… Пока не открывается проход, в конце которого стоит и ждёт единственный человек.
Высокий человек в плаще, и лицо скрыто капюшоном.
«Он…» — прокатывается по толпе судорогой. Но человек не шлет ни жеста, ни слова. Он только кивает алапардам как старым друзьям — и уходит пружинистым, легким шагом, а они следуют за ним игривой трусцой, извиваясь в сладостном танце, подпирая друг друга боками, всё норовя нырнуть ему под ладонь…
Пастух посреди доверчиво прильнувшего к нему стада.
И над всем этим алый знак феникса в небесах.
Гаснет позади протяжный стон, смешанный с рыданием. От тех, кто остаётся в неподвижности на Площади Двух Явлений. Кто получил больше, чем ожидал — в толпе праздник, незнакомые люди обнимаются и жмут руки, и если кто-то не видел — ему торопятся описать чудо в подробностях, и кто-то уже плачет от избытка чувств…
Экстаз. Восторг. У всех.
И ярость — у единственного.
— Хороший ход, варг, — Петэйр теперь идёт к ней навстречу, у него шальные и весёлые глаза убийцы. — Очень хороший ход. Но мы с тобой ещё не закончили.
Жаль, нет кнута, — успевает мелькнуть короткая мысль.
Мастер суёт руку в карман. И замирает, услышав тихое, сказанное возле уха:
— Вы уж меня за такое простите.
А потом кулак Яниста Олкеста врезается в челюсть Мастера-изгоя Петэйра с такой силой, что тот валится, как подкошенный.
— Уф, — Рыцарь Морковка свирепо сдувает со лба рыжие кудри. — Вы… вы невыносимы, вы знаете это? Вы что, знали, что в нужный момент появится вот этот… кто это был, кстати, а? Тот варг, который заходил к Джемайе? Но если так, то…
Гриз стряхивает с себя оцепенение.
— Олкест. Вы целы? Как Джемайя? Тербенно?
Рыцарь Морковка машет рукой — вон там, в порядке. У него смешно раздуваются щёки — наверняка там немало слов, которые он для неё приготовил…
— Присмотрите, чтобы он никуда не делся, ладно? — она кивает на Петэйра. — Свяжите чем-нибудь… мне нужно уйти ненадолго.
— Что? Опять?!
Она не отвлекается больше, бросаясь вслед за огненным знаком в небесах. По Большой Ярмарочной — но Гриз вязнет в толпе бурлящего народа, где каждый желает последовать за внезапным чудом. Её успевают пару раз обнять и поздравить, и она неминуемо опаздывает. Когда она выныривает из мутного вира энкерцев — бежать уже поздно, но она всё-таки мчится со всех ног по окованным в серебро улицам, гонится за алеющим пятном там, в небесах — знак феникса всё не гаснет, а песня не стихает, и этот знак словно ведёт её вперёд…
На полпути к городским вратам она понимает, что не догонит — и останавливается, выбрасывая из ладони птичку Джемайи, с одним пожеланием: чтобы она нашла варга с девятью алапардами. Потом снова пытается превратиться в ветер, но ветру в людском лесу — не разгуляться. На Привратную Площадь Гриз выскакивает, чтобы увидеть оплавленную дыру в воротах. Ну да, фениксы же мастера проходить через любые преграды…
Возле дыры толпится народ, и туда не доберёшься. Гриз успевает увидеть только вспышку от пламени феникса, но уже не в небесах, а ближе к земле. И ей кажется, что в этом пламени растворяется, тонет человеческая фигура в капюшоне.
Девять фигур алапардов тоже исчезают в ночи — лунными бликами, как полагается самым быстрым существам в Кайетте.
Потом она просто стоит. Посреди Привратной площади Энкера — вновь ставшего легендой. Слушает шепотки, которые льются из каждой крошливой стены: «Феникс, вы видели?» — «Он ходит в пламени!»
На ладонь опускается маленькая меднокрылая плашка. Теплая, будто её сжимали чьи-то горячие пальцы.
— Пока ещё не время, сестра, — говорит пташка весёлым молодым голосом. — Сегодня было не время. Но скоро оно придёт, обещаю. Помни: ты не одна.
МЕЛОНИ ДРАККАНТ
«Встряска» полна шуршанием газет — будто «Ковчежец» расположился в киоске, а может, в архиве. Виноват в этом Пухлик, который с утра окопался на пути тележки старого Тодда, а теперь приволок в общую каминную целую пачку дрянных бумажонок с запахом несвежей печати. За девятницу или больше. И не только вейгордские — вон у Конфетки в руках мелькает аканторская пресса, а Морковка уткнулся во что-то северно-кайеттское, с профилем короля Крайтоса.
Даже Мясник изволил отложить блокнотик и развернуть что-то вроде криминальной хроники.
Методично кромсаю попавшую мне в руки газетёнку ножом. Рожи на портретах от этого приобретают даже какой-то шарм. Смотрю при этом на Пухлика с намёком.
Пухлик не слышит, он по уши в газете. Листает её, восторженно похмыкивает. И нет-нет да и делится с окружающими.
— «Танцующий яприль» — новый сорт вина от господина Вельекта. Старина-магнат не поскупился: тут чуть ли не полоса про историю с яприлем… С упором на то, что вино у Вельекта такого отличного качества, что и зверь оценил, ха! И премилый слоган: «Заставим даже яприля танцевать». Чует моё сердце, выражение «ужраться до танцующих яприлей» уже вовсю приживается на юге.
Усач может писать что угодно — главное, что яприль Пьянчужка чувствует себя сносно. В первые два дня мы с Грызи и Конфеткой побегали вокруг него с антипохмельным зельем. И еще он обслюнявил Дрызгу — говорила ж всем, никому мимо его загона под хмельком не ходить! Правда, может, Дрызга и не под хмельком была. Может, она просто насквозь всей этой дрянью за годы пропиталась.
— И неплохая реклама нашему заведеньицу. Вот тут, про высокий профессионализм. И умение работать с размахом и фантазией — так и написали «с фантазией», поди ж ты! Заказы после такого-то косяками попрут…
— Липучка ещё после этого не просох.
Пухлик легкомысленно машет газетой.
— Я помню насчет инструкций «не брать продукцией», но ты ж сама видела — Вельект хотел нас отблагодарить. Помимо денег, имею в виду. Между прочим, спрашивал у меня насчёт рецепта того пойла, которым мы приложили нашу свиночку.
— Дивный эликсир, пленяющий яприлей? — процветает Конфетка, опуская газетные листы, — Ты поделился с ним составом?
— Такое можно сотворить только от очень большого вдохновения и раз в жизни. Если бы я хоть сам помнил, что именно туда лил. Хотя-а-а… может быть, серия экспериментов…
Они перемигиваются, хихикают и кокетничают, будто парочка подростков. Противно смотреть и слушать, так что с размаху засовываюсь в газету.
— Эй, Пухлик! Как звали ту сбежавшую невесту? Которую искали эти олухи в «Богатой лозе»?
— Лоринда, — выдаёт Гроски без колебаний. У Пухлого память, как у грифона.
— Так вот, она не сбежала от жениха. Снова Душитель.
— Все тропы Перекрестницы! — Конфетка выхватывает у меня газету и ищет подробностей. — Несчастная девушка, похищена едва ли не со свадьбы… тело обнаружили на дороге у отчего дома. Клянусь всеми моими ядами, этот Душитель заслуживает многих из них. Но получается, что она исчезла как раз, когда вы были в той же местности? Значит, вы могли бы видеть его?
— Может, и могли… — неопределённо мычит Пухлик. Его с чего-то слишком уж интересует Нэйш. — А что говорят криминальные сводки?
Мясник складывает газету пополам и откладывает в сторону.
— Здесь есть трогательное описание — привычки, Дар, даже история, как шилось её свадебное платье. И предположения, что Душитель направлен к нам из Айлора. Эвальдом Шеннетским — чтобы сеять панику в души враждебной страны.
Эта версия его здорово веселит, а веселящийся Живодёр — неприятное зрелище. Вон, Морковка уже стискивает в кулаках свою газету.
— А у вас есть версии лучше и правдоподобнее?
Мясник жмет плечами, как бы говоря — нет, с чего бы. Морковка, оказавшись на перекрестье общих взглядов, мгновенно буреет. И ищет спасения у Пухлика:
— А что насчёт этого думает Тербенно? Это ведь ему поручено расследование по делу Душителя?
Пухлик радостно хрюкает. Зануда являлся вчера, и убалтывал законника именно Гроски. Спасибо — уболтал, а то Зануда приволокся посередь кормления с твёрдым намерением «всех допросить». Ещё б полчасика — и допросился бы. До полного обеззубливанья рукояткой кинжала.
— Наш дорогой законник самую малость не в себе. Ему, видишь ли, как следует намылили шею за то, что он ошивался где-то в Энкере, а не искал Душителя. Да и ещё он разорялся насчёт шумихи в газетах и вашей связи с этим всем, — кивает на старые выпуски. — Это что же, вы сотворили?
Морковка принимается смущённо шелестеть газетами. Он не слишком разговорчив после Энкера. Раньше непременно приволокся бы и измучил подробностями. А то ходит и что-то копит.
— Не знаю, почему они с ним так суровы. В конце концов, арест мэра Энкера… да и этого Мастера — тоже немало. Можно сказать — раскрыл дело.
— Только вот мэр — труп, — напоминает Гроски. — Ты ж сам говорил позавчера. А Мастер как-то внезапно пропал из-под стражи.
— «Канул», — ласково уточняет Конфетка. — Сегодня во «Взоре Акантора» об этом пишут так.
— Но я же передал его прямо в руки Тербенно! Когда законник очнулся. Когда они… в общем, оба очнулись. И Джемайя мне не сообщал, что Петэйр… — Морковка в панике окунается в газету. — Погодите… из-под стражи?!
Конфетка и Пухлик разом кивают. И смотрят на Его Светлость одинаково: как папочка и мамочка на дурного сыночка. Того и гляди — усыновят.
— В этой истории и так-то непонятного много. Насколько мне известно… из своих источников, так сказать — после прибытия в город королевского кузена там началось вир знает что. Едва ли не полгорода допросили — и можешь ты мне сказать, почему это вас с Гриз ещё не затаскали по допросам?
— Глбрл, — говорит Рыцарь Морковка, до которого внезапно доходит удивительное.
— Вот и я говорю, странновато. Спрашивал было у Тербенно — но тот рычит что-то про секретность. И про то, что вот — была бы его воля, мы бы все уже оказались на Рифах.
— Ну, не для всех это было бы новостью, — всаживает в Пухлика шпилечку Мясник.
— В общем, я понял только так, что допрашивать вас запретили сверху. Непосредственное начальство. И с учетом того, что вы не просто свидетели, а действующие лица всего этого… никто не приходится родственником королям, а?
Морковка начинает коситься на меня (показываю кулак). Бормочет под нос: «Наверное, скорее нет». Откладывает эту газету и берёт следующую. Перелистывает и выдаёт с небрежностью, от которой за милю несёт принуждением:
— Здесь тоже половина страниц — о новом Энкерском Чуде. Всё больше домыслы и слухи — вроде стай фениксов. Или алапардов, которые растворились в пламени.
— О, сладенький, — подхватывает его напев Конфетка. — Об этом будут говорить ещё много лун, и с каждой луной воспоминания станут всё чудеснее. А тайна всё удивительнее, не так ли? Кто он такой, этот незнакомец, и зачем скрывался, и почему пришёл на помощь именно в такой момент…
— Потому что он хотел доказать.
Голос Грызи раздаётся как-то внезапно. Я уж и успела привыкнуть за девятницу с лишним, что она всё молчит да молчит. Сколько её помню, она вечно носилась с этим Ребёнком Энкера и его исчезновением. Так что теперь, когда она его встретила таким вот образом, ей точно есть, что обдумать.
— Что хотел доказать, золотенькая?
— Что они не чудовища. Что мир возможен. Что гармония может быть, — голос у Грызи приглушённый, а глаза уходят в ту самую серебристо-синюю даль. Где в огненном ареоле тает темная фигура. — Как и Петэйр, он ждал нужного момента, чтобы дать знак всем — на будущее.
— Новое Чудо Энкера? — фыркаю и киваю на газеты. Грызи качает головой.
— Он не хотел сотворить новое Чудо Энкера. Хотел перечеркнуть старое. Предыдущий раз всё кончилось смертью. Людей и алапардов. А он хотел показать, что это… не обязательно должно кончаться так. Что этого можно избежать. Мощнейший варг, настоящий Пастырь…
— Но это же был один и тот же человек? — переспрашивает Рыцарь Морковка. — Это был тот самый… Дитя Энкера?
Но Гриз опять молчит, а взгляд уходит уже не в даль — куда-то в себя. Как молчат не от незнания, а от знания. Или от догадки, с которой не знаешь, что делать.
И от этого молчания на меня веет холодом. Подступающей зимой.
Будто впереди у нас — сплошная Луна Мастера. С внезапными чудесами пополам.