«Некоторые прогрессисты считают, что варги прокляты.
Отлучены от Камня из-за родового проклятия на крови.
Этим и объясняется безумие зверей, когда мы льём кровь:
не Дар обнажается, а проклятие выходит наружу.
Бывают дни, когда легко поверить в это. И тяжелее всего
в такие дни — не задавать себе вопросов о том, можешь ли
ты не быть одинок, если проклят и обречён».
Из дневника неизвестного варга
ЛАЙЛ ГРОСКИ
— Интересно бы знать, у старого Тодда найдётся комплект рубашек? В деревенской лавке этого добра не водится.
Близкая зима обостряла у зверушек желание поохотиться на мою тушку. А у шнырка Кусаки случилось обострение ненависти к клеткам, так что он изобрел сорок какой-то способ побега. И был уже на полпути к складу с припасами, когда его сграбастал я. Результат — расцарапанные руки и две прорехи в рубашке с ладонь длиной. Повезло, что струю вонючей жидкости от Кусаки вместо меня получил подбежавший вольерный.
Теперь я латал дыру — привычное до боли занятие для вечера. На постирушки одежду можно и деревенским прачкам сдать. Но сразу не чинить, что порвано — себе дороже: через несколько деньков рубашки заканчиваются, ты приобретаешь лихой и экзотический вид, Мел начинает фыркать, Арделл — спрашивать, не выдать ли мне аванс, а ещё в драных рубашках очень сложно очаровывать черноглазых прелестниц-нойя.
— Иначе придётся отпрашиваться в город, а это будет дней через семь, — продолжил я, с оптимизмом принюхиваясь к ткани. — Эй, у тебя, случайно, нет каких-нибудь планов в Вейгорд-тене?
— Вы все сумасшедшие.
Не совсем то, что ожидаешь услышать во время беседы о рубашках. Но, Боженьки, это же человек, который выбрал объектом своих воздыханий Мел, да еще искренне хочет на ней жениться.
— Целиком с тобой согласен, — я просунул в прореху ладонь и пошевелил пальцами. — Как подумаешь — кого спасаем? Видел этого шнырка? Будь он размером с яприля — он бы пару городов разнес, точно тебе говорю. Понятное дело, есть единороги…
— Не поэтому, — перебил Олкест. Видок у него был малость нездоровый. Бледное лицо и горящие глаза. — Из-за того, как вы… относитесь к ней.
Восемнадцать дней продержался — можно рекордом считать. Парня явственно разбирало уже после их недавней поездки с Арделл в Энкер. А сорвался он, само-то собой, из-за Мел и вчерашней истории с дохлой волчицей, которую Нэйшу пришлось скоропостижно вскрывать. Я зрелища не застал, но вольерные судачили, что Гриз влетела уже практически в потасовку, и гнев её был ужасен.
— Чем она вас околдовала — вас всех? — Олкест вскочил с кровати, причём встал в неосознанную позу оратора, и я понял, что бежать поздно. — Вы… вы будто очарованы ею, влюблены в неё все до единого, Мелони смотрит на неё как на какое-то божество, и Аманда, и Фреза, и ты тоже, и вообще, все в питомнике…
— Насчет всех я бы поспорил, — пробормотал я, припомнив ухмылочки Нэйша и взгляды Уны. — Эй, ты хоть меня-то не записывай в воздыхатели Арделл. Мое сердце, знаешь ли, занято кой-кем другим.
Янист как раз вздумал пробежаться по комнате, будто матрос по палубе корабля. Но на этом месте остановился и взмахнул руками.
— Но ты всё же прислушиваешься к ней. Беспрекословно исполняешь, что она тебе скажет, и считаешь её… как это у нойя? Лучшая из людей? Неужели вы все не видите, что она совсем другая, что… эта невыносимая… что она…
Я сделал пару стежков и опустил иголку — все равно тень от Яниста мельтешила и прыгала по рубашке. Парень расхаживал туда-сюда и толковал о том, какая Арделл невозможная, несносная, резкая, недоговаривающая, грубая, раздражающая, неженственная, неподобающая, нескромная, нарывающаяся-на-что-попало, циничная, возмутительная, бестактная…
Я глотал эпитеты, приоткрыв рот, как птенец феникса, который ожидает кормления.
— Всё это, конечно, отлично, — заговорил, когда Янист малость выдохнул и зарядил финальное «невыносимая». — Но ты бы, знаешь… постарался бы хоть это вот «она» произносить не с большой буквы.
Парень замер так, будто ему в спину всадили сотню стрел. И начал менять оттенки — сперва уши, потом щёки, потом шея…
— Боженьки, — уважительно сказал я, рассматривая малинового соседа по комнате. — Что, сильно стукнуло?
Олкест издал протестующее бульканье и свалился обратно на кровать. Попытался изничтожить меня полным праведного гнева взглядом.
Убедившись в моей невоспламеняемости, жених Мел тихо уткнулся лицом в подушку.
— Если говорить обо мне, — сказал я, возвращаясь к дыре в рубашке, — мне маловато приходилось встречать таких, как она. Таких, которые отдают всего себя каждому. И кто пытается помогать даже не самым лучшим тварюшкам — возьми хоть Кусаку, ха. Было дело, я встречал тех, кто намеревался, знаешь… творить справедливость, помогать людям — всякое такое. Видел, что с ними происходит — то есть, с теми, кто выживал, а то у ребят с благими намерениями обычно короткий путь. Если не умирают, так разочаровываются или пачкаются, или…
Превращаются в крыс, способных только грызть и портить, и обращать в труху.
— Навидался и меценатов, и благодетелей разных сортов — и как-то не видал у них такой самоотверженности. Они были разумнее, видимо. Понимали, что нельзя сжигать себя вот так каждый день. Такие люди, как Арделл, будем уж напрямик — не живут долго. И когда ты встречаешься с таким человеком — ну, то есть, с живым таким человеком, не в исторических хрониках, не в книжонках с прилавков, не возле памятника «С глубокой благодарностью от всех-всех-всех»… Производит впечатление, да?
Судя по косому взгляду из недр подушки — латать сердечные раны у меня получается хуже, чем с рубашками.
— Это отвратительно, — подушка малость приглушала негодование, — да, она… производит впечатление. Может быть, ты прав, и при всей своей невыносимости она…
— Обаятельная? Интересная? Притягательная? — подкинул я ещё пару эпитетов.
Казалось, подушка сейчас полыхнёт.
— Но это отвратительно с моей стороны. Мелони…
— Обрыдает своих ненаглядных керберов и поплачется мантикоре на то, какой ты жестокосердный. Ведь ей так нужно крепкое мужское плечо, ага.
— К-к-клятва…
— Ну да, ну да, священна и нерушима, потому что дана… не знаю, кому ты её давал — небесам? Девятерым? А, ты адепт Единого. По-моему, на небе все хором бы согласились, что твои попытки затащить Мел в брачный союз имеют столько же шансов на успех, сколько… я не знаю, подойдет «попытки королевы Ракканта наставить Шеннета Хромца на путь истинный»?
Парень засопел недовольно, но не возразил. Мел бывала на диво убедительной, когда хотела.
— Хотя не скажу, что с Арделл у тебя шансов больше, — добавил я. — Знаешь ли, вряд ли стоит заглядываться на этот бережок. На нём могут ждать кое-какие неприятности.
— Ты думаешь — я его боюсь?!
Это “его” уж точно было произнесено не с заглавной литеры.
— Какой идиот станет опасаться мстительного садиста с Даром Щита и умением с одного раза грохнуть виверния. Пусть даже он устранитель, до кучи пусть совершенно чокнутый и от него не знаешь что ждать — это же всё несостоятельные мелочи, так?
— Да.
Если ты в питомнике Арделл — у тебя что-то случается с инстинктом самосохранения.
— Не смотри на меня так, Гроски, я не идиот! Но видеть то, как все перед ним трясутся — это не по мне, таким типам надо давать отпор, иначе они теряют границы окончательно! А она… она же ему потакает. Ты не задумывался над тем, что он вообще делает в питомнике?
— Ты имеешь в виду — помимо потрошения зверушек, устранения, препарирования бабочек и обработки местных вдовушек своими улыбочками?
Я уже успел прокатиться с Нэйшем к вдове Олсен и убедиться, что на богатых благотворительниц его манеры оказывают неотразимое впечатление.
— Именно. Помимо. Он не нуждается в деньгах — он вообще хоть что-нибудь получает за вызовы, или всё уходит на штрафы?
— …конечно, мы же с ним обсуждаем финансовые дела по вечерам, за кружечкой пивка…
— И он постоянно куда-то исчезает, даже без предупреждения. Куда?
В голосе у парня опознался настоящий вопрос. Я оторвался от моей попытки отыскать среди оставшихся рубашек что-нибудь, в чём можно появиться на людях.
— А на прошлых наших посиделках он мне карту своих похождений показывал. С флажочками в виде черепочков.
Янист, нужно ему отдать должное, смутился. Нужно отдать ему должное во второй раз — ненадолго.
— С тобой он общается больше, чем с остальными. Даже чем с Амандой.
— Это потому, что мы лучшие друзья, — с истовой безнадёгой сказал я рубашке в развесёлую клеточку. Снизу и слева расплылось устрашающее бордовое пятно — кровь раненого грифона. Если бы спрятать всё это дело под куртку — то вполне…
От моего “лучшие друзья” отдавало кровушкой. Несло заказом с залогом, о котором я старался не думать. Всё равно связные вот уже сколько времени не выходили на связь. Очень может быть, заказчик просто решил не связываться с питомником, где есть директор питомника, спаивающий свиней, и устранитель в белом… и теперь вот Янист Олкест, который глядит на меня, как на Лортена, решившего заделаться аскетом во славу Единого.
— Или я просто напарник, который ничего не может ему противопоставить, — и отличное развлечение к тому же, но об этом не будем.
— Но ты же бывший законник. Неужели ты не заметил чего-то, какие-то улики, моменты… Он ведь был там, да? С вами на вызове, когда пропала та девушка. Лоринда.
Мало мне Крысолова, который вцепился в меня позавчера со всей законнической страстью и отравил ужин неприличным торжеством на физиономии: «Так-так-так, он говорил, что выбрался за бабочками? Ну, надо же, какая глупая отговорка!»
— Моим наблюдениям мешали пьяные свиночки, пьяные Лортены — поверь мне, почти одно и то же — один магнат и дюжины две южан, которые объявили охоту за нашими головами.
Парень попытался выразить на физиономии понимание, но сквозь пелену разочарования и решимости ему пробиться так и не удалось.
— Может, стоит избрать другую тактику, а? — рискнул я. — Скажем, быть к ней поближе, спасать редких щеночков. Охмурить пару-тройку благотворительниц своими манерами и выжать золотницы на корма и вольеры — она счастлива будет, я тебе говорю. А там кто знает, может и…
— Я не о том!
Подскочивший на кровати Янист немедленно влетел макушкой в книжную полку, которую он же сам над кроватью и приладил.
— Если ты хоть на минуту считаешь, что я собираюсь поддаться этому… безумию, наваждению или что это… Это будет нечестно по отношению ко всем — к Мелони, к её тёте, которой я дал слово, наконец — к самой Гриз Арделл, потому что…
Руки соседа по комнате застыли в воздухе. «Потому что её-то ничем таким не стукнуло, — говорили эти отчаянные руки. — И для неё это будет неловким, да и ненужным».
— Может, это пройдёт, — выдал Янист неуверенно. — Может, это просто ненадолго. Так?
Я изобразил понимающие кивки. От души сожалея, что мне не семнадцать. И даже не двадцать три.
— Но это, — парень ткнул туда, где располагалась комната “клыка”. — Это ненормально. Может, он её чем-то шантажирует, но есть какая-то причина, по которой она держит его в этом питомнике, и я…
— А ты сам-то уверен, что Гриз хочет, чтобы её спасали?
Всё равно что останавливать виверния, ухватившись за хвост. Я почти увидел, как захлопнулось забрало морковного цвета: да что ты понимаешь, трус!
— Он же издевается над ней. Понимаешь? Ему же просто нравится причинять ей боль. И демонстрировать, что она ничего не может с ним сделать. Только не говори, что этого не заметил.
Трудновато было бы не заметить, когда… «Мне интересно следить за тем, как Гриз Арделл раз за разом прыгает через огненный обруч».
— Польза для питомника? Это чушь. Есть причина, по которой она ещё его не вышибла — и я собираюсь до неё доискаться.
На свою кровать Янист упал, явно поставив седалищем точку.
Я опять погрузился в штопку — искоса поглядывая то на пляску вечерних теней, то на окно, где недобрая погода гнала в небо сухие листья. Луна Перекрестницы во всей своей красе — ступень к зиме, ступень к новому году, к Перекрёсткам.
К времени перемен.
— Как ты сказал, в старые добрые времена я был законником. Не могу сказать, что хорошим. Но хочешь — поделюсь с тобой своими маленькими наблюдениями? Рихард Нэйш — исключительно прагматичная скотина. Он не стал бы торчать в питомнике, огребать штрафы и потрошить зверей, если бы только его это не устраивало. Или не было бы ему нужно позарез.
— Ты о том, что он от чего-то скрывается, или ему это удобно, или…
— А Гриз Арделл — не маленькая девочка. Может, она наивна и слишком верит в людей. Но единственная причина, по которой она оставила бы Нэйша в питомнике, на таких-то условиях — её тоже это устраивает.
— Или он ей нужен — ты это хочешь сказать?
— Хочу сказать: мы ни черта не знаем, — отрезал я, и парень примолк с удивлённым видом: он-то в основном меня наблюдал в плюшевой ипостаси. — И мой жизненный опыт подсказывает одно: когда лезешь в чужие тайны — будь готов нарваться на неожиданное и не слишком-то приятное. С Нэйшем дело ясное — у этого коллекция скелетов покруче, чем его собрание бабочек. Но ты уверен, что хочешь узнать что-то подобное насчёт Гриз?
Парень не ответил — подарил мне короткий и хмурый взгляд, который явно обозначал, что переубеждать его — дело зряшное. Я и не собирался. Охлаждать решимость пламенного Рыцаря Морковки моего скромного Дара явно не хватит.
ГРИЗ АРДЕЛЛ
— Что скажешь, Лайл?
— Дельце-то скверное. Этот Аграст чего-то боится. Понятное дело, врёт — а кто бы не врал, с его-то профессией…
Гриз на ходу поворачивает к Лайлу Гроски разрумяненное холодом лицо.
— Неужели ты успел повращаться в кругах высокой моды?
— По мне не видно, а? — Лайл одергивает порядком заношенную зимнюю куртку. — Да уж, не таллея. Скажем так, крутился в смежных сферах. Так что знаю, что творится среди тех, кто создаёт костюмчики для знати — а Бейло Аграст в этих кругах идёт как особый случай с тремя восклицательным знаками.
Дом Бейло Аграста, портного влиятельных и богатых лиц, одного из законодателей моды в Кайетте, посвёркивает на холме. Он похож на дорогую статуэтку из кости, этот дом. Олицетворение тонкого вкуса — каждый портрет и ковёр, растение и портьера, ваза или софа… всё, кроме полулежащей в кресле жены хозяина. И самого хозяина, стоящего на коленях.
— Слава того, кто может достать что угодно, немало стоит. Про него ходили слухи, что он очень уж плотно завязан с браконьерами. Или с какими-то слишком уж изобретательными охотниками, которые добывают для него шкурки редкой дичи.
Гриз прикусывает щёку изнутри. Пух и шкуры, и хвосты, и ворохи бесконечных мехов, которые были живым и думающим, и всё это — каждый раз, как приходит время зимней охоты…
— Какой именно дичи?
— Всё, что так ценится модниками. Перья стимф, мех йосс, кожа виверниев и вир знает, что. Может, нужно было сказать тебе раньше, но я-то был уверен, что ты вообще не возьмёшь этот вызов. Искать пропавших охотничков — не совсем по нашей части, а?
— Может статься, как раз по нашей.
Воздух — густой и холодный, а древние каменные ступени, по которым они спускаются к реке — в изморози. В «поплавке» Гриз молчит и пересматривает слишком белую карту, соизмеряя расстояние между основными точками: озеро, лес, зимний охотничий домик.
И думает о мужчине с лисьим лицом, в каждую черточку которого въелось «О, всё для вас, всё для вас, вы будете неотразимы». О стареющей красавице, которая даже в своём доме не снимает серебристого меха йоссы. О запахе страха в безупречно обставленной гостиной, о зове: «Найдите их… верните его…»
— Срочный сбор, на выход всем «телом», кроме Аманды, — бросает Гриз, едва только зов колокольчика-артефакта собирает ковчежников в здании бывшей таверны. — Идём в Крайтос, местность у Скорпионьих гор, зимние охотничьи угодья, там первая ступень мороза и снег. Одевайтесь теплее. Аманда, зелья от переохлаждения, обморожения, двойное укрепляющее и заживляющее — каждому. Ищем заплутавших охотников, может, придётся их латать, так что бинты тоже прихватите.
— Разве что задушить, — прилетает от Мел. Тоже знающей — что такое зимняя охота.
— На сборы полчаса, — “Тело” может собраться и за десять минут даже в рассветную рань. Но есть ещё последние распоряжения — вольерным. Запас пищи и питья (этим займётся Фреза, этим и гиппокампами, их нужно дополнительно смазать жирной, чёрной мазью с запахом рыбы и болота). И кое-что, что она надеется увидеть в Водной Чаше.
Над Водной Чашей её застаёт Хаата, через четверть часа — Гриз смотрит, как в Чаше гуляют голубоватые разводы. Расходятся и сходятся, медленно переходя друг в друга, будто Огни Снежной Девы на севере.
— Тебе грустно, сестра.
Видеть Хаату в стенах комнаты удивительно. Часть леса, оторванная от корней. Даарду переминается с ноги на ногу, но не уходит.
— Так бывает, когда получаешь дурные вести, — отвечает Гриз, пристально глядя ей в глаза — и взгляд даарду убегает и прячется — в шторы, в углы, за кроватную ширму. — Что ты хотела, Хаата? Ты ведь отлучалась опять. Куда? Что-то не так с общиной?
— Вы идёте в дурное место, — отзывается Хаата, и её взгляд норовит вылететь сквозь окно. — В глухое место. Ийршйя — белая смерть, так зовут его наши. Брат другой смерти, зелёной. Алчнодол — так зовут его ваши. Там не говорят корни. Там иссохла грудь Ардаанна-Матэс. Не ходи туда тоже, сестра.
— Не могу. Может, там ещё кто-то жив. Из потерявшихся детей или из животных. Я знаю, что место дурное, Хаата. И ты можешь не ходить: там холодно и всё вокруг молчит.
— И пещеры, в которых — жала смерти, — бормочет даарду, ёжась. — И снег не белый. Алый, сестра, я была там, у границы. Один раз. Слышала стоны птиц.
— Мы не пойдём к пещерам, — Гриз обновляет зелья в поясной сумке, собирает побольше эликсиров в ту, что на боку. Обязательный бинт, дополнительный шарф, хотя она никогда не мёрзнет. — Ты слышала ещё что-то, Хаата? У тебя какое-то предчувствие?
Даарду молчит, покачиваясь на носках. Пытается срастись пальцами с зелеными извивами на обоях, но те — мертвы и немы.
— Алое на белом. Смерть и безумие. Скажи мне, что с твоим племенем, сестра?
Гриз медленно оборачивается — и со стола ей невозмутимо подмигивает голубой искрой Водная Чаша…
— Везде есть свои дурные сосуды, — бормочет даарду, глядя в голубые переливы, — дурные сосуды и хорошие сосуды. Полные до краёв. Или те, кто хочет их заполнить. Кто тоже слышит, что ты слышала.
В памяти вспыхивает недавнее: «Враг живого», поселившаяся в глазах Хааты древняя тень, незримые нити, пахнущие плесенью и безумием, и пронзительный, однотонный вопль: «Освободи! Освободи!!»
В чувства её приводит закрывшаяся дверь: даарду Хаата успела ускользнуть. Растворив в хлопке двери:
— И всегда кровь…
Внизу у камина безмятежно дремлет Морвил и Лайл Гроски рассматривает внутренности наплечной сумки.
— Я что, только что видел Хаату? — недоверчиво спрашивает он.
— Хаата, — отзывается Сквор из клетки. — Кровь. Кровь! Гроски. Гроски. Гроски.
— …не совсем то, что я ожидал услышать, — укоризненно вздыхает Лайл. — Остальные уже на пристани, идём?
Гриз кивает и направляется на пристань. Чувствуя себя не крепостью, но сосудом. Наполненным до краёв не самыми лучшими предчувствиями.
МЕЛОНИ ДРАККАНТ
В «поплавке» жарко. Ну, ещё б, когда собираемся к Скорпионьим горам, а оттуда недалеко до Морозного Нагорья, вотчины предков. И Фейхеанта с его ледяными статуями да огнями Снежной Девы. Прею в тёплых сапогах и в кофте под курткой.
Утешает одно: перед тем, как помру, успею проводить Морковку и Пухлика. Эти решили, что мы в чертоги к самой Деве подадимся. Обмотаны шарфами по самое не могу, Морковка ещё и шапку не снял. Пытается убить из-под шапки взглядами Мясника. Дело полезное, хотя вряд ли эту дрянь возьмёт: завернулся в лёгкий с виду плащик, тоже белый. Восседает, будто его здорово припорошило снегом где-то в Скорпионьих горах.
Расклад с самого начала кажется дрянным. Пропал сынок какого-то известного портняжки. Попёрся на пикник с охотой с компанией таких же охламонов. Шесть придурков от шестнадцати до двадцати двух. Вроде дружков Моргойла, который Задавака и Враг Живого. Отморозки из «золотой молодёжи».
— По такому случаю наняли специально прогулочный корабль и баржу, — Гриз ведёт пальцем по раскормленной змее реки на карте. — Чтобы можно было взять с собой лошадей, слуг и припасы. И путешествовать несколько дней. С… остановками.
Остановки, надо полагать, включают трофеи. Шкуры и перья. И увеселения. Вроде спаленных домов, изнасилованных женщин и забитых плетьми терраантов.
Знатные ублюдки во всех частях Кайетты одинаковые.
— Они продвигались ниже по течению, вот сюда, к угодьям семьи Дормантов. Собирались поохотиться на керберов. Или на снежных антилоп, если те уже зашли в эти места. Такие прогулки им не впервой, и раньше бывало так, что этот Халлен не откликался на вызовы.
— Но тут, вообразите, у его матушки сработал какой-то вещун в сердце, — подхватывает Пухлик с азартом. — В общем, она кинулась вызывать слуг, а те тоже помалкивают. Аграсты связались с кораблями — и вышло, что охота у мальчиков не удалась. И им вздумалось прогуляться не куда-то, а в Заброшье, от которого два шага до Скорпионьих гор с их пещерами. Мило, правда?
Рыцарь Морковка поднимает руку, будто мы на занятии в храмовой школе:
— А зачем? Там разве много живности? Я читал об аномалиях этой местности, — ха, а о чём он не читал? — И разве оттуда не бегут магические твари, как из Алчнодола? Я хочу сказать, ведь аномалии там схожи, а в Алчнодоле из животных — медведи, волки, кабаны и прочее, но не бестии. А немагические животные как трофеи не настолько привлека…
Смотрит на меня. И медленно вползает под шапку совсем.
Будто я не знаю, что знатным охотничкам подавай «настоящую потеху». «Кабана-то может и «пустой элемент» завалить, — похохатывал отец, любуясь своим атархэ. — А вот яприля — ещё не каждый маг сумеет».
— В Заброшенных лесах не так уж пусто, — говорит Грызи терпеливо. — Животные туда забредают за пищей: можно поживиться корнями, грибами, шишками. Снежные антилопы и яприли приходят за ягодами. Хищники — за зайцами и кабанами. Кое-где в окрестностях серные источники — к ним собираются раненые звери. Да ещё Тёплое озеро. Туда даже одиночные альфины забредают время от времени.
Если там альфин, то охотнички — фаршик. Я такого красавца видела только раз, издалека: огромный, погладить — в прыжке вряд ли достанешь, пушистый… и кисточка на хвосте.
— Профессионалы? — если с этими придурками серьёзные охотники и егеря, животным может и не поздоровиться.
Грызи качает головой. Ну да, ехали-то развлекаться, а не на настоящую охоту. Каждую зиму кучу трупов таких вот развесёлых охотничков откапывают из снегов.
Пухлик поясняет дальше. Что свора собак у недоохотничков была, и даже неплохая. А слуг при них было мало — и то, больше обслуга, чем егеря. Половину обслуги они оставили на этих самых кораблях, когда двинули искать приключений на всякое. В Заброшье.
— Не зная местности, — уточняю. Похоже, тут и работы всего ничего: добраться до тел и дать сигнал тем, кто их погрузит.
Пухлик цветёт всеми цветами. На нём три шарфа, и все — то в пламени, то в кувшинках. А вон на том беспамятники. Нойя его, что ли, собирала?
— А вот здесь готовьтесь повалиться от изумления. Оказывается, единственный, кто знает местность — это тот самый Халлен Аграст. Потому что, видите ли, это вот уже четыре года как — земли его папашки. Охотничьи угодья. Знаете, как у аристократов Крайтоса водится: ты там, где потеплее, а угодья — где у зверей мех получше. И купил он эти земли, надо полагать, за бесценок.
Пауза обозначается разве что тем, что Мясник перестаёт изображать истукана. Поворачивает лицо и начинает кушать Пухлика взглядом. Неспешно. По кусочку.
Морковка выныривает из-под шапки — и как еще не задохся?
— Может, конечно, я повторяюсь… но зачем? У Скорпионьих гор дурная слава. Все эти легенды о белых скорпионах. О тайных орденах, которые ютились в той местности и убивали каждого, кто сунется. И сама Катастрофа Обнищания…
Дай волю Его Светлости — он про это самое Обнищание в красках распишет. Ещё и иллюстрации намалюет. Руками в воздухе. Он-то про это поэмы в своё время писал. И мне на мозги капал теориями в духе: оу, пы-пыщ, посмотри, из Кайетты уходит магия, рождается всё больше «пустых элементов», и нет сильных Целителей или Стрелков, да и из земли магия вытекает тоже — всё, нам конец, катастрофа, помрём.
Правда, пока это самое Обнищание коснулось только Алчнодола, который непонятно почему лет пятьсот назад так обнищал, что теперь магию прямо-таки жрёт. С Заброшьем всё не так гадко. Там что-то не так с водами — связь то сбоит, то её нет совсем, и в виры лучше не соваться, точно не туда вынесет. Ещё Дар на Печати использовать тяжело: тоже сбоит.
— Трудная местность, — шелестит Нэйш. — Неровный рельеф. Испарения, гул и Обнищание. Там теряют нюх ищейки. Сбиваются артефакты поиска. И не могут работать Следопыты. Верно, Мелони? Ты же там…
— Полезнее некоторых.
Вылез, тоже, знаток. Я его и без Дара уделаю. Грызи тоже так думает: когда Морковка начинает своё «кудах-тах-тах, но как же Мел тогда…» — она чеканит:
— Мел отлично читает следы и ладит с животными, Господин Олкест, за вас я вполовину не так спокойна.
Морковка дуется, Пухлик добивает аудиторию:
— Да, а я ещё не говорил, что поведение нашего клиента — выше всяческих похвал? Он, знаете ли, на коленях ползал, чтобы мы нашли его сыночку. При этом не обронил ни полсловечка о том, что у него там в угодьях — хотя уж поверить можете, мы пытались.
— Нужно было не брать дело, — хором выдаём мы с Его Светлостью. И удивлённо глядим друг на друга.
— Нужно было, — соглашается Грызи. — Он явно искал группу не из Крайтоса. Это тоже подозрительно.
Как и то, что он позвал варга, а не направил слуг или наёмников.
— В Крайтосе же тоже ковчежники, — вспоминаю, — две группы.
Грызи отвечает коротким, раздражённым жестом.
— Я пыталась с ними связаться, но они не очень-то желают делиться сведениями.
У Грызи нелады со своими. В общинах её считают предательницей из-за побега. Другие ковчежники нашу группу тоже недолюбливают. Потому что, видите ли, мы перехватываем у них заказы. И потому что в группе устранитель.
Задание — тухляк. Понятно без слов Пухлика.
— Понимаю, — отвечает Грызи на мой взгляд. — Но там счёт может идти на минуты. Может, кто-то ещё жив.
По тону её ясно, что она сильно в этом сомневается. И что сейчас начнёт своё вечное: «Идут только добровольцы, остальные сидят на подстраховке». Нет уж, подруга, выкуси.
— Что с местностью?
С местностью просто. Речная пристань. От неё по прямой на запад — десять миль до Скорпионьих гор. Между горами и пристанью — в основном лес. Гуще и реже. С валунами, зарослями терна и кустами кровяницы. Последние три дня там были снегопады, ночью тоже порошило. Стало быть, следы могло скрыть.
Есть несколько виров, но это без толку. Да ещё Тёплое озеро — это за две с лишним мили от пристани на юго-запад.
— Вот здесь, — отчёркивает Грызи пальцем, — на берегу Тёплого озера стоит зимний охотничий домик Аграста. Строился специально для таких поездок. Там припасы, спиртное. Очень может быть, что охотники свернули именно туда. Это нужно проверить. Лайл и господин Олкест, этим займётесь вы. Нэйш, присмотри. Мы с Мел пойдём по следу.
Нэйш отвлекается от окна и ухмыляется так, будто Грызи притащила ему давно желанный подарочек в честь Перекрёстков. Рыцарь Морковка давится возмущением.
Пухлик оглядывает их лица и завершает всё коротким «Боженьки».
— Что?! Но… госпожа Арделл, я прошу прощения… вам это кажется удачной идеей? Мы же понятия не имеем, что там — и идти по следу, который может привести в ловушку, только вдвоём, вооруженными кнутом и атархэ…
Шум воды — это «поплавок» всплывает из реки. Бурчит в своей кабинке Фреза: «Вечно понесёт их вир знает куды. Вон, лошадушки-то аж мимо пристани промахнулись». Грызи открывает дверцу и взлетает на пристань. Выхожу за ней — и низкое небо падает, наваливается на плечи. Будто пыльный балдахин, который повесили над чистыми простынями. Вокруг всё в снегу, за лесом поднимаются вершины Скорпионьих гор — сейчас ужалят. Пар валит изо рта: первая ступень холода. Не то что в Вейгорде, где разве что по ночам лужи замерзают.
Снег лёгкий, рыхлый. Местами по щиколотку, а во впадинах — до середины икры и даже до колен. Если местность неровная — так просто по нему не побежишь.
— Корабли, — Гриз кивает на два судна, которые бросили якорь ниже по течению реки. Одно прогулочное, с богатой резьбой и отделкой, и одно — баржа с широкой палубой, по ней нервно расхаживают два единорога. Придурки что — ещё и единорогов потащили туда, где снег и мороз?!
— Опросим, — соглашается Пухлый. Уже усмотрел на палубах растерянные рожи команды и слуг.
— …я не навязываюсь, Единый упаси, но это же просто безрассудно, то есть даже для вас безрассудно, и я рад был бы выступить страховкой для вас или Мелони…
Рыцарь Морковка всё не умолкает, и Грызи наконец-то к нему поворачивается.
— Господин Олкест, счёт может идти на минуты. Вы за нами просто не успеете.
— Но если там опасность…
— То Лайл и вы — наименее защищены. Вы не ориентируетесь на местности, не читаете следы и пока еще слишком мало разбираетесь в повадках зверей. К тому же здесь могут быть проблемы с Даром, — деликатное макание мордой в снег. — Поэтому…
Мясник перехватывает её взгляд и принимает вид образцового работника.
— Не беспокойтесь, госпожа Арделл. Вы же знаете, со мной они в безопасности.
Морковка доходит от рубинового оттенка до почти гранатового.
— Я не о своей безопасности думаю! — у него чуть ли не фальцет прорезается. — Но если там разбойники, или хищники, или…
— Значит, у нас с Мелони останутся те, кто нас вызволит. Господин Олкест, у нас есть маск-плащи и Дар Следопыта. И если там животные, то я варг, вы же не забыли?
— Но, кажется, у вас нет способа контролировать с десяток тварей, как у Петэйра?
Мгновение Грызи смотрит на него и будто колеблется. Потом отвечает коротко:
— Не волнуйтесь об этом, — и поворачивается ко мне. — Мел, уходим в поиск.
Давно бы ушла, если б Морковка перестал орать. Кручусь у пристани: снег истоптан, воняет людьми. Слуги топтались сапожищами. Но вон там — ямки от копыт, навоз от коней. А вон кобель пометил дерево. Следы не выдохлись за ночь, и снегом их прикрыло только слегка. Можно поохотиться.
Позади раздаётся:
— Нэйш, если господин Олкест вздумает последовать за нами — выруби его и передай Фрезе. Всё, не тратим времени.
Его Светлость что-то там ещё бурлит на пристани, но Грызи уже оказывается рядом со мной, легко подхватывает ниточку следа и переходит на бег. Выравниваю темп: бежим теперь там, где снег протоптали лошади охоты. Приглядываемся: кто-нибудь отбился? Может, кто свернул? Четверть часа бега по утреннему лесу, разодетому в снежный траур. Замедляемся, ещё пять минут — и я взываю к Дару.
Криков нет, и голосов, и зова. Где-то далеко вскрикивает лошадь — на границе Дара, это миль пять. Но крик размывается, будто его занесло ветром. Вслушиваюсь опять, и кажется ловлю что-то там же… тягучий остаток будто бы знакомой песни. Вой? Собака? Игольчатый волк?
Небо давит на голову. Глушит Дар, будто завесой. Трясу головой, показываю: ничего, давай ещё побежим. Несёмся с Грызи дальше.
Бежится ничего себе, главное — выбирать, где снега поменьше. Холода не чувствуется. Плохо, что и ветра нет — ни звука, ни запаха не донесёт. Лесная тропа неровная. Стволы, сучья и прочая дребедень. Россыпи ягод кровяницы повисли на кустах. Кровью на белом. Вынюхиваю след, а на ум лезут папашкины сказочки про Снежную Деву. О том, как Дайра Ледяная как-то раз запуталась своим подолом в колючих кустарниках, изрезала белые руки — и ветки кустарников украсились сперва каплями крови, а потом капли переродились в красные ягоды с солоноватым привкусом. Надо бы набрать, как справимся. Конфетке пригодится для зелий, да и гарпиям вместо лакомства будет.
Охота мчит вперёд и оставляет столько следов, что и под снежным покровом легко разобраться. Вот тут остановились — отхлебнуть из фляг. Есть следы сапог. Хорошо, Грызи захватила галстук этого потерянного сыночки. С трудом, но унюхиваю, что он точно был с ними. Топтался у своей лошади — показывал дорогу.
Кони спотыкаются. Вспахивают поляны копытами. Встают на дыбы.
— Встревожены, — показываю на следы. — Не слушали седоков.
А собаки не хотели искать добычу и жались к охотникам. Может, на них тоже давило здешнее проклятущее небо. Или горы, которые выставили пики-хвосты. Что должно случиться, чтобы какое-то место так действовало на магию? Магию тебе при ритуале Посвящения дарит Каменюка в Башне Кормчей. Так с чего бы Дар теряется, если ты поживёшь в Алчнодоле, или сбоит, если ты оказался возле Скорпионьих нор?
Каждые четверть часа — перерывы. Слушаю. Нюхаю. Смотрю. Через час пробежки с юга начинает нести кровью. След мечется туда-сюда, потом заворачивает в том же направлении.
Пытались науськать собак, чтобы начать охоту за добычей. Только добычи не было. Зимний сосновый лес, и временами — угрюмые ели, как сторожа. И повсюду ягоды кровяницы — алые на белом. Свихнуться можно от такой картины. Всадники кружили там и сям, и дергались всё раздражённее, а кони уставали и боялись, проваливались в покрытые снегом ямы.
— Сворачивают к озеру, — говорит Гриз.
Охотнички опять спешились, потоптались, дали отдохнуть лошадям. Явно переругались друг с другом. Наверняка решили завернуть к зимнему охотничьему домику и то ли продолжить гуляние, то ли переждать ночь.
— Этот аграстов сынок топчется в стороне от всех, — киваю на след. — А едет позади. Похоже, размолвка была с ним. Могу атархэ поставить — он сюда всех и позвал. Из-за неудач на охоте. Пообещал им богатую дичь. А тут ни шнырка.
Грызи задумчиво кивает, не снижая лёгкой пробежки. Я уже выдыхаться начинаю, а она ещё и говорит ровно. Хорошее дело — организм варга.
— У двоих хромают лошади. Да ещё и вечер. Неудивительно, что они решили возвращаться.
Вслушиваюсь ещё раз — разбираю где-то вскрик, а может, рыдание. Потом — но это куда дальше — опять вой, не пойми чей. Может, скрогги-пересмешники балуются. Или даже снежные совы — с них станется.
Вот только запахом крови впереди начинает нести гуще.
Заворачиваем вслед за охотниками к Тёплому озеру. Теперь они движутся медленно. Мы с Грызи бежим себе и бежим по их неровному следу. Отмеченному навозом, кривыми прыжками испуганных собак и ещё двумя падениями всадников: лошади их скидывали.
И не проходит получаса, как мы начинаем находить. Алые брызги, давно схватившиеся. Где-то присыпанные снегом, а где-то — выступающие над ним. Будто весь лес пророс кровяницей, и её ягоды раскатились по снегу. Клочки шерсти на колючих кустах. И потом тела. Вернее, то, что было телами. Собак и лошадей, которые пытались сбежать от чего-то страшного. Метались вслепую, наверное, в темноте — и налетали на это страшное, безжалостно выпускавшее из них красный сок — в снег.
Грызи останавливается у бугра, возле которого снежный покров примят и перекопан. Осторожно начинает разгребать рукой в перчатке снег. Совсем немного — показывается лошадиная голова. Под снегом угадывается нога. Туловище слева, под сосной. Там другой бугор, побольше.
— Йоссы, — всюду следы — в длину как моя ладонь, а в ширину я две ладони могу положить. Йоссам нужны толстые лапы — ходить по снегу.
Они сначала и водились-то только на севере, а потом их начали истреблять. И йоссам пришлось перебраться жить подальше на юг, даже к Акантору. И всё равно их продолжали убивать. Из-за меха. А мех у них — чудо, чаще — чёрный или белый, реже — медный или золотистый, серебристые вот совсем редкие. Густой и пушистый, непременно с переливами.
— Стая, — бормочет Грызи. — Четыре… пять. Шесть, похоже. Серебристые.
К царапучей коре пристал маленький клочок живой шерсти. Искрится маленьким слитком серебра на ладони.
Серебристые… В дикой природе, может, пара колоний осталась. Всё больше одиночки, пары, иногда стаи-семьи. До стаи в дюжину особей дело обычно не доходит: где столько пищи взять? Йоссы — не охотники. Они всеядные. Корни, ягоды, грибы, падаль — сколько угодно. Любят лакомиться яйцами птиц.
Только вот не нужно обольщаться и думать, что они такие мишки-миляги в серебристой опушке. Йоссы — звери бесстрашные и хитрые. Могут быстро бегать, хоть и не очень-то долго. Влезают на деревья. Плавают.
И за мили чуют кровь — это у них пунктик. Как у алапардов — гибель сородича, а у яприлей — боль или клетка. Если йоссы слышат теплую кровь — они идут на добычу, где бы она ни была. И сжирают на своём пути всё. Особенно если оно в крови.
Именно в такие моменты они и могут быстро бегать. Прыгают тоже хорошо, хоть и выглядят малость нелепо: длинные задние лапы, полусонные мордахи и препушистые хвосты. А весят как я, иногда и больше. Роста у йоссы хватит, чтобы укусить Пухлика в пупок. Серьёзно так укусить: челюсти у них толстые кости прогрызают.
Мы с Грызи идём по кровавому лесу. От одного траурно-белого холма к другому. По брызгам алого и взбитому в пену снегу. Я перетряхиваю сведения о йоссах.
Йоссы убивают то, в чём чуют тёплую кровь. Это называется «метка добычи». И пока «метка» не остынет — звери не остановятся, будут охотиться и убивать. А когда тёплой крови больше не слышно рядом — вот тогда наедятся. И запасут побольше впрок. Закопают в снег, в листья, в землю: чем больше кладовых, чем лучше.
Понятно, почему мы натыкаемся на части закопанных тел. Сначала собаки и ещё две лошади. Ещё где-то через милю начинают попадаться другие холмы. Когда Грызи разгребает снег над одним — оттуда высовывается сапог. Стоптанный и недорогой — наверное, слуги. И уже понятно, чем кончилось — но Грызи всё-таки делает жест — идём дальше, нужно увидеть, как началось.
Следы на снегу разные. Побольше и поменьше. Тут самцы, самки и годовалые подростки, и некоторые следы примелькались. Йосс точно было не шесть. И даже не десять.
Лес впереди редеет. А траурные холмики начинают теперь встречаться чаще. Под ними — все охотнички, и их слуги, и лошади с псами. Собаки, конечно, сначала пытались хозяев защищать, только встать на пути йоссы, когда он опьянён кровью…
А лошади испугались, понеслись по лесу. Исцарапались или влетели в кусты кровяницы (на кустах — клочки грив и хвостов). И стали добычей. Бедняги.
Полянка небольшая, но ясно, что происходило всё именно здесь. Всё истоптано и перемешано, снег не прикрывает луж крови. Костёр раскидан и затоптан, кусты опалены: кто-то пытался бить огнём. Вот чёткая взрезанная полоса: воздушный удар. Брошенный арбалет, рассыпанные болты. Шапка валяется — прокушена, разодрана. Под ней лежит меч-атархэ — короткий, красивая игрушка с богато отделанной рукоятью. Поблёскивает рубинами. Золотая цепочка повисла на кустах, через которые кто-то пытался уползти. Вот ещё сапог — полузарыт в снег. Кинжал, уздечка…
Оставляю Грызи смотреть окрестный лес и считать холмы. Небо давит на затылок, но всё равно взываю к Печати. Приёмчик, которому научилась, пока шарахалась по Вольной Тильвии: подхватить цепочку следов Даром и пытаться с его помощью восстановить — что случилось. Чтобы удобнее было подхватывать, отхожу назад. Туда, где все были живыми: и слуги, и лошади, и собаки. Петляю по тропе, нахожу ямку со следами падения коня, подхватываю следы и запахи и «веду» обратно к поляне. И здесь словно снимаю слой за слоем с коры дерева. Добираясь до сути того, что было ночью.
Когда Грызи отрывается от пересчёта холмов и тел — мне уже есть, чем поделиться.
— У них упала лошадь. С этого всё началось. Провалилась в яму, переломала ногу. А уже наступали сумерки. В общем, они дотащили лошадь до этой поляны и тут начали решать — что делать дальше. Слуги развели костёр — накормить хозяев и собак. Поставили переносные столики. Закусывали, пили и ссорились. Торчали тут долго. Точно больше часа. Двое каких-то играли в снежки.
Голос сипнет, мотаю головой — вот ещё, в вир болотный. Пусть себе играли, идиоты. Охотники — все паскуды, как Оттон.
— Лошадка была вот тут, видишь. Может, стонала или они просто так решили её добить. И кто-то — то ли из них самих, то ли из слуг — ударил кинжалом или мечом по шее. Видишь, сколько крови? Йоссы такое миль за десять учуять могут.
Только вот они были не за десять миль. Песнь крови уж точно была слышна. А эти идиоты даже не вздумали бежать. Слышали как йоссы приближались. И с какой-то радости остались на месте. Может, поохотиться думали. Может, не вычислили, сколько их будет. Может, вообще — обрадовались, кто ж там знает, что в голове у этих…
В голове всё звенит и плывёт: перестаралась всё-таки с Даром. «Тебе надо больше спать, Мелони», — квохчет в памяти Морковка, но я мотаю головой. Просто тут слишком много крови всюду. И кажется, что крики замёрзли в воздухе и вот-вот обрушатся сверху.
— Больше дюжины, — говорит Грызи задумчиво. Я б сказала, пятнадцать, может — и двадцать. Даже дюжина голодных, бесстрашных йосс, летящих на кровь — это смерть даже для хороших охотников. А тут — в ночи.
— Что хуже — они попытались отбиваться. Лупили магией, атархэ, амулетами. Собаки тоже влезли. Раззадорили их.
Йоссы бесстрашные, но соображают небыстро. И не слишком-то умеют действовать сообща. Если бы охотнички встали в круг, убрали собак, начали бы бить по команде, сами бы при этом не поранились… кто там знает — вдруг бы и выжили. Замедлили бы их. Может, даже отпугнули.
И они точно выжили бы, если бы просто побежали. Все, на ком не было крови бедной лошадки. И все, кто не влетел бы в кусты кровяницы по пути.
— Нескольких йосс они положили, но скорее случайно. Орали, метались и попадали друг в друга. Паника в темноте. Кто поранился, кто перемазался. Двое слуг пытались бежать, влетели в острые кусты, им тоже конец. Лошади оборвали поводья, разбежались кто куда. Я слышала ржание. Наверное, одна далеко убежала.
Нужно будет найти лошадоньку, если живая. И собак поискать — вдруг тоже кто-то уцелел.
Грызи коротко кивает и выжимает через бледные губы:
— Халлен?
— Похоже, был не с ними. Уехал верхом раньше. Только не совсем к Тёплому озеру. Куда-то дальше на восток. Но оттуда и йоссы пришли. Так что вряд ли они разминулись.
Подруга задумчиво поглядывает на следы лошади этого Халлена. Приметные подковы с витиеватым «А» — ну да, модный дом Папеньки Аграста.
— Три тела охотников и двое слуг. Может, я кого-то не нашла…
А может, кто-то всё-таки сбежал. Нужно опять смотреть следы, только там, где меньше натоптано.
Вспоминаю ещё кое-что странное:
— Помнишь, я сказала — они несколько йосс положили? Следы и кровь есть. А тел не видно.
— Потому что они под снегом, — хмуро откликается Грызи. — Как остальные.
По частям, значит, как мясо в кладовочке. Только это бред. Йоссы своих не едят, а через это — и в снегу не прикапывают. Разве что их приучить, только с чего кому-то приучать йосс быть каннибалами?
И тут я понимаю, почему Грызи неотрывно смотрит на юго-восток. Куда уехал сынок Аграста и откуда пришли йоссы. Случайная такая стая в два десятка особей, ага. Притом, что и пару штук найти бывает сложно.
Обдаёт пониманием — что мог прятать в своих угодьях урод-Аграст. И зачем вообще купил эти угодья. Что там Живодёр насчёт тайника говорил?
Кручу эти мысли так и этак, пока мы с Грызи опять уходим в поиск. Просматриваем снег между деревьями, вглядываемся в следы йосс, и собак, и лошадей. И почти одновременно говорим:
— Вот.
Грызи во что-то всматривается, качает головой и идёт ко мне.
— Слуга. Мы как раз пришли в том направлении, так что это его мы нашли самым первым. Следы те же. Что у тебя?
— Двое охотничков драпанули, — прямо по направлению к горам, и скорость отличная. С этими есть шанс.
— Мел… тебе их слышно? Можешь сказать, куда они ушли?
Тревогу в голосе Грызи можно руками потрогать. Пинаю Дар. А он в ответ пинает меня. Невидимой коленкой в висок. Крючусь и ругаюсь шёпотом. Вроде, разбираю что-то такое вдалеке… далёкие звуки сытой стаи.
А потом гораздо ближе различаю ворчание, повизгивание и испуганный человеческий вскрик.
— Стая ушла на юг, — мысленно прикидываю по карте. — От Теплого Озера — больше пяти миль. Может, разделились или разбежались по всему лесу. А там, похоже, кто-то живой.
Грызи кивает. И бежит на запад. Туда, откуда донесся человеческий скулёж.
Бегу следом, и это правильно. Там кто-то живой. Вряд ли больше мили. А до йосс куда больше. И от второй группы они пока далеко.
Остаётся надеяться, что у Пухлика и Его Светлости хватит ума не уходить от озера, сидеть в этом самом охотничьем домике и изображать наше прикрытие.
И ни обо что при этом не порезаться.