«Можно ли назвать Перекрёстки мистическим временем? В деревенских поверьях Вольной Тильвии, Даматы, Вейгорда, Хартрата и прочих стран время Перекрестков предстаёт как некая расселина между годами, час неожиданных решений и случайных встреч…»
Тэртан Эввек, «Религии, поверья, традиции»
ЯНИСТ ОЛКЕСТ
Женщина стоит на прихваченной инеем траве. Трава — новая поросль, которая обманулась тёплой осенью. Тёмно-зелёная с инеистой проседью. И она пахнет водой и ранним утром, и подступающей зимой, и шлёт женщине едва заметные блики-знаки. Давай же, нашёптывает скованная инеем трава, давай, вдохни полной грудью, распрямись и поведи по мне ладонью, и простись с тяжкой памятью, потому что нынче мы отпускаем её по воде…
Но в руке у женщины — кнут, и она не слышит.
Женщина стоит на тёмной, предрассветной траве, чуть согнув колени и отведя руку с кнутом.
Перед двумя хищниками.
Алапард скользит и дразнится в сиянии инея, красуется медовой шкурой, и наслаждается тем, как под шерстью перекатываются мускулы, и вздергивает верхнюю губу в лукавой усмешке.
Рихард Нэйш тихо перетекает с места на место, движения вкрадчивы и осторожны, ладонь вытянута вперед, и на ладони — предостерегающий серебряный блик.
Они все трое слишком увлечены своей непонятной игрой — а потому не замечают меня, прислонившегося к стволу верного дуба-старика, неподалеку от густых зарослей ивняка. Дуб и заросли уже оголились перед зимой, но всё равно скрывают надежно, и я не так близко, чтобы слышать, но достаточно близко — чтобы видеть…
Кнутовище в пальцах Арделл тихо подрагивает — заставляя кожу скортокса струиться и рисовать фигуры в воздухе. Морвил, кружащий на полусогнутых лапах по поляне, тоже чертит в воздухе хвостом. На лице Рихарда Нэйша цветет неизменная безмятежная улыбочка.
Свист кнута и дарта сливаются в одно. Серебристое лезвие быстрее арбалетного болта срывается с ладони своего господина, но там, где была Гриз — теперь уже пустое место, только чёрная петля летит, грозясь захлестнуть устранителя за талию.
Нэйш уклоняется — и, проскальзывая под самым кончиком кнута, выбрасывает вперед ладонь с серебристой стрелкой — и теперь уже варгиня ныряет вниз. Уходит в траву, будто в воду, из лежачего положения делая попытку захлестнуть лодыжки противника парализующим хлыстом. Молниеносно перекатывается — и выныривает в другом месте, в искрах инея, уклоняясь от серебристого лезвия.
Волосы у неё собраны в плотный пучок, и мне жаль, что они несвободны.
А щёки горят, и губы приоткрыты, и эта безумная, безукоризненная грация движений, когда она в очередной раз пропускает палладарт мимо себя, и краткие передышки, когда они идут по кругу, по кругу, не теряя контакта взгляда, и музыка утра — первые робкие приветствия птиц в птичьих вольерах…
И я не знаю, зачем смотрю на это — может, затем, чтобы представить её в танце. Лёгкую и воздушную, взлетающую не над травой — над безупречным зеркальным паркетом, и не в клетчатой рубашке с подвернутыми рукавами — в платье цвета весны, которое так пошло бы ее глазам. И… не с ним.
На Нэйше костюм вроде тех, в которых он совершает пробежки по закрытой зоне питомника. Непритязательная рубаха и штаны, которые делают его ещё более хищным — потому что очевидно не идут к зачёсанным назад волосам, к холодной улыбочке коллекционера, к лезвию палладарта, на котором теперь пляшут рассветные отблески.
Он развлекается, и кажется, что движения его лениво-плавны, даже небрежны — в противоположность собранной и серьёзной Гриз. Но дарт устрашающе точен, и он не пропускает ни одной оплошности противницы, не даёт ей даже отдышаться. Свист лезвия, свист кнута, и откаты, и переходы, и по губам можно прочитать насмешливое: «Неплохо, аталия», и я знаю этот взгляд, от него утро вокруг меня вскипает алым.
Потому что он смеет смотреть на неё так. Как на собственность. На часть коллекции.
Может быть, я слежу отсюда, от зарослей, только чтобы увидеть, как его захлестнет наконец черная чешуйчатая петля из кожи скортокса.
С замиранием дыхания наблюдаю — как легко отпрыгивает в сторону Арделл, как кнутовище в её руках выписывает круги и восьмёрки, и гибкое тело кнута змеёй рассекает воздух, делается легче ленточки, вытягивается и взлетает — и как будто живёт…
Но в ответ — взвивается неумолимое серебристое легкое лезвие, в рассветных брызгах как в брызгах крови, и белая цепочка кромсает и режет предзимний день. Нэйш, рисуясь, ускользает от ударов кнута и сокращает дистанцию, и вот наконец Гриз оказывается прижатой к краю поляны, делает неудачный уклон, и лезвие мгновенно взвивается и стремится — ужалить…
Ноги делают короткий рывок — оттолкнуть, заслонить…
Поздно?
Не нужно.
Глаза полулежащей на земле Арделл наливаются зеленью — будто впитав в себя травы. И Нэйшу приходится в перекате уходить от Морвила.
Гризельда поднимается, отряхиваясь от росы — и смотрит на новый танец: алапард против человека. Морвил морщит нос и обворожительно, радостно улыбается — наверное, это не в первый раз. Улыбочка Нэйша становится напряженной и застывшей.
Атархэ в ладони сосредоточенно замирает.
А я слышу тихий вздох из кустов — и понимаю, что не один.
Уна спряталась куда лучше меня — её почти совсем не видно за ивняком. Она была там всё время — и я не заметил?! Единый в небесах… она могла подумать, что я пялюсь на главу «ковчежников», а между тем у меня, разумеется, есть причины здесь быть.
— Красиво, да?
Кажется, я раньше даже не слышал ее голоса: в лекарской она тут же пряталась под волосами, зыркала пугливо, кивала или мотала головой.
— Что?
— Я иногда хожу сюда смотреть, — голосок у нее — будто песня тенны, которая только-только подала голос. Трепетный и прерывистый. — Они тут… бывает, что тренируются. По утрам. Когда у неё есть время и если Рихард в питомнике. И я иногда тоже хожу. Просто это красиво, да?
Красиво — и жутко. Человек против алапарда. Грация прыжков, и скорости, и мягких лап — против стремительности и быстроты полета дарта. Захватывающе, и каждую секунду кажется — вот, сейчас всё… он коснётся лапой… Нет, дарт же был нацелен ему прямо в горло… вот, алапард упадет на Нэйша в прыжке… Нет, лезвие почти же горла коснулось!
Пока ты понимаешь, что это происходит не в первый раз, и человек и зверь только обозначают удары, не доводя их до конца. Намечают атаки — и проводят их не полностью. Игра? Тренировка? Небольшая схватка двух хищников?
И быстрота, и гибкость, и немигающие скрестившиеся взгляды, и Морвил делает вид, что разъярён, а губы Нэйша сошлись в узкую полоску, и ему приходится напрягаться — чтобы избежать взмахов немаленьких лап и опасных длинных прыжков.
А Гриз Арделл смотрит на этот непонятный танец внимательно и серьёзно — то ли прикидывая что-то, то ли оценивая, и рассветные лучи просачиваются через ветви ив и коронуют ее солнечными бликами…
— Да. Красиво.
Уна выступает из зарослей и немного приближается, не отрывая взгляда от поляны. Наконец-то могу рассмотреть её лицо — бледное, тонкое, с огромными голубыми глазами, нервными губами и сеточкой вен на висках. Взгляд наполнен болезненной жадностью, и смотрит она неотрывно…
Не на Морвила, конечно. На Нэйша, который ныряет под прыжок огромной кошки, перекатывается и встаёт, направив дарт алапарду в бок.
Единый в небесах… ну, вот что она в нём нашла. Что они в нём все нашли?
— Никто так не может, — тихонько говорит Уна, не отводя взгляда от зрелища. — Против алапарда один на один. Это никто и никогда так не мог.
Не разочаровываю ее тем, что были Мечники, которые в одиночку выходили на алапарда, тоже с атархэ. И даже маги Воды.
И что если бы Морвил ударил бы в полную силу — Рихард Нэйш был бы уже минут пять как мёртв.
Эта пляска с алапардом — выматывающая, жестокая, но всё-таки тренировка, на грани напряжения всех сил и всей быстроты, но закончиться она может только одним.
Морвил ускоряется — и на миг я перестаю понимать, что происходит. Вижу только растянувшегося на траве Нэйша и алапарда, который на нем разлегся. Клыки Морвила нежно сжимают запястье устранителя. Предупредительно.
Вечерней печальной птицей вскрикивает Уна рядом.
А мне становится холодно. Не потому, что я только что воочию видел скорость алапарда.
Возле виска зверя вкрадчиво маячит неизменный серебристый блик.
Все силы неба — он все-таки успел.
Звонко поет кнут — и поперек палладарта ложится черная кожа скортокса. Рука у Арделл прямая и напряженная — готова рвануть кнутовище на себя.
— Так… нечестно, — шепчет Уна. — Она это… нечестно. Двое на одного! Она иногда бывает такой подлой!
Она готова заплакать. А я не могу оторваться от сцены на выбеленной инеем лужайке. Где Гризельда Арделл замерла и чего-то ждет. Хода противника?
Спутанный кнутом дарт падает на землю — атархэ услышал волю хозяина. Хозяин лежит на траве, под придавившим его обширным гладким телом. Внушительная пасть — и предплечье в ней, между желтоватых клыков.
Дрожащее дыхание Уны. Пристальный взгляд Арделл. Весёлое, озорное подрагивание кончика хвоста алапарда.
…и тонкая стальная игла охотничьего ножа, которая прижимается к шее зверя. Откуда нож? И главное — в какой момент он успел его достать?
Арделл машет рукой — кажется, разочарованно. Морвил освобождает руку Нэйша и отходит — тот прячет нож и встаёт. Подбирает дарт из травы и что-то насмешливо говорит Гриз.
— Нечестно, — упрямо шепчет Уна.
— М-м-м, — вспоминаю, что так и не ответил. — Весьма… несуразное создание.
Морвил, изнывая от свободы и игры, валяется по хрусткой траве. Арделл что-то доказывает Нэйшу, сворачивая скользкие от воды кольца кнута. Устранитель отвечает, стоя чересчур близко от неё. Потом оборачивается в нашу сторону и делает приветственный жест.
Уна с испуганным писком кидается поглубже в заросли, а я осознаю, что торчу чуть ли не на виду — слишком увлекся зрелищем.
— На что уставился? — голос Мелони позади окончательно рушит очарование утра. — Грызи выгуливает своих питомцев. Монстра и алапарда. Ха. Эй, Грызи! Эй! Там вызов!
Машет Арделл и бормочет под нос:
— Ну надо ж, Морвил ему опять ничего не откусил. Морковка, а тебе тут чего? Про эту не спрашиваю, — указывает в заросли, откуда звучит новый испуганный писк, — ее дом целебня, это все знают. А ты чего тут хотел узреть?
— Как Морвил ему что-нибудь да откусит, — даю я почти что честный ответ.
Мелони удовлетворенно кивает. Говорит: «Да, тебе там письмо. У Фрезы заберёшь». И направляется к вольерам, и я гляжу ей вслед, пытаясь выкорчевать из себя чувство вины. Потому что ведь даже мысленно теперь я не имею права звать её наречённой или невестой — после того, как позволил себе поколебаться в чувствах. Как ей сказать об этом? И на какой корабль, уходящий в Незримые Дали, возложить этот груз?
— Янист, Тодд приехал, Тодд приехал!
Маленькая Йолла — оживлённый вихрь с белым корабликом в руках. Кораблик к вечерней церемонии Провожания ей делала Фреза (а я помогал с мачтами и парусами) — но у торговца Тодда девочка разжилась маленьким медным фонариком на мачту.
— Глянь, как горит, как настоящий, а? Тодд мне ужо и приделать помог. А на палубу я во, сластей у него купила — это для братьев, а батя сладкого не любил, так Тодд сказал, что вот табачок этот прямо вот про каждого мужика делан, пусть даже и для мёртвого, да! А ты ещё не запас? Совсем не запас?! Так беги, а то ж уедет совсем, а как ты вечером?!
Киваю и спешу к воротам питомника, где уже мило щебечет со старым Тоддом Аманда. Перебирает корабли, рядами выложенные в его тележке, цокает языком: «О, тропы Перекрестницы, груз чьих вин потащит на себе эта шхуна? Эвальда Шеннетского? Впрочем, у меня есть тут на примете один устранитель…»
В присутствии светозарной нойя сморщенный Тодд самую малость разглаживается, жмурится и кивает мне даже с какой-то долей благосклонности. Показывает на корабли — я качаю головой. Мне не нужен корабль для Провожания: мёртвые там, с Единым, предстают перед Справедливейшим Судиёй, который определит каждому Лучший из Миров. Хотя и велико искушение — провести пальцами по гладкоструганным палубам, перебрать медные и бронзовые фонарики в коробке… вернуться памятью в детство, когда традиция ещё что-то значила.
Но я роюсь в коробах Старого Тодда в поисках подарков: я давно запас защитный артефакт для Мелони, нитки для вышивания с серебром для нойя, новый водный амулет — для Лайла… А что может понравиться Арделл? Я всё тянул и тянул, заказал вот для Йоллы отличный атлас с картами Кайетты — девочка очень хочет учиться… А тут не решился.
Так что я перебираю ленты, гребни, артефакты — мелкий подарочный хлам, в котором нет-нет да попадётся сокровище. И не могу отвязаться от старой песни, слышанной ещё в детстве:
Корабли плывут, корабли плывут —
На себе они что несут?
Это тем дары, это тем дары,
У кого под водой пиры.
Корабли плывут по ночной воде,
Где их пристань, скажи мне, где?
Где бурлит вода, где бурлит вода,
Где ушедшие навсегда.
День Памяти на то так и называется, чтобы тебя одолевала память.
Откладываю со вздохом какую-то женскую надушенную шляпку — откуда она у Тодда?
Перчатки — тонкие, прочные, искусно выделанные из кожи. Пропитаны огнестойким составом — коричневая кожа чуть-чуть отливает бирюзой. А у неё иногда краснеют и замерзают пальцы, и перчатки скроют шрамы поперёк ладони…
Аманда цокает языком, поглядывает лукаво:
— Ай-яй-яй, сладенький, какая вещица. Только вот Мел они будут велики, а мне маловаты. Ну, разве что Гриз — в самый раз, представляешь? Тодд, дорогуша, скидочку в честь праздника?
Они торгуются за корабль, взахлёб, с красочными оскорблениями и перечислением достоинств и недостатков товара — пока я прячу перчатки и тихонько сую старому Тодду две золотницы — без торга.
И память не оставляет, купает в своих волнах. Вспоминается отец — он не любил Корабельные Дни, даже храмы не посещал. И мой опекун — господин Драккант учил нас с Мелони делать кораблики и украшать их, водил вечером к речке и хохотал: ну вот, устроили году проводы, расплевались с прошлым? Завтра будем встречать новое?
Аманда идёт рядом, прижав к груди резную шхуну с красными бортами. Понимающе кивает в ответ на мой взгляд.
— Память, сладенький?
Память… о девочке, с сосредоточенно нахмуренными бровями опускающей свой кораблик в воду. Подталкивающей меня локтем: эй, эй, валяй, Морковка, давай уже свой корабль-провожатый. О девочке, которая никогда не окажется в трюме — где груз боли и памяти, и никогда — я клянусь! — не будет забыта и мною оставлена, но что мне делать и как сказать ей о том, что я забыл о своём слове?
Аманда мурлычет песню — на своём языке, но мотив тот же:
Корабли плывут, свет в ночи дрожит —
Что же в трюмах у них лежит?
Это прошлый год, это груз невзгод,
Груз обид, боли и забот.
Корабли плывут, корабли плывут —
За собой они год зовут.
Корабли плывут и уходят вдаль —
Ты прими их к себе, вода.
Машет от общей кухни Фреза, показывает жестом: зайди. Киваю — и слышу, как откликается под утренним небом серебристый зов колокольчика-артефакта.
— Общая встряска, — мурлычет Аманда, — сегодня рано, но это понятно — первый день Перекрёстков… Ты будешь праздновать в питомнике, пряничный? Здесь бывает хлопотно, но уютно, и я пеку свой фирменный пирог со сливками.
Праздновать в питомнике Перекрёстки? Провожать старый год и становиться на порог нового? Звучит как зловещая шутка. Но Мелони останется — а значит, мне придётся тоже.
— Церемонию Провожания мы проводим прямо тут, у пристани, да-да-да. И вечером поём и рассказываем истории — не могу дождаться, что же в этот раз вспомнит Фреза? И у нас ещё новички — о, это будут самые интересные Перекрестки за последние годы! Конечно, встреча года немного задерживается — ты же понимаешь, животные, их Мел и Гриз тоже угощают. Но потом обязательно случается что-нибудь захватывающее: один раз Фреза подралась с грабителями, а как-то раз компания Лортена подожгла его особняк… И ещё один раз они почти утопили самого Лортена, когда решили омыть его от прошлого года — ах, Гриз пришлось прыгать за ним в речку! Просто восхитительно, уверяю тебя, есть, что вспомнить, взять хоть того «клыка», который посреди праздничного ужина забыл что-то в вольере у виверния…
Я резко останавливаюсь, и нойя уточняет со смехом:
— Не Рихард, конечно, тот, что был до него. Нэйш здесь не празднует. Может, он считает, что его истории принесут слишком мало радости, а может, его не забавляют игры — но он проходит Перекрёстки неведомо где и как, в его стиле, да-да-да?
Вот уж точно, — киваю я с некоторым облегчением. Вслед за Амандой поднимаюсь на крыльцо бывшей таверны и спешу на утреннюю «встряску»-совет. Внутри какое-то странное ощущение.
Словно бы Поминальный День (Вспоминальный, как мы шутя называли его с Мелони в детстве) начинается для меня с чего-то важного, о чём я забыл.
ЛАЙЛ ГРОСКИ
Вдохновенная рука того, кто создавал календарь Кайетты, покромсала год на одиннадцать месяцев по тридцать три дня. Каждый месяц получил посвящение в честь божества — а поскольку Девятеро это вам не Одиннадцатеро (про Керрента-Первоварга, вечно забывают) — то ещё два месяца ушли на Предвечного Дикта и Всесозидательницу-Аканту. После такого разделения остался куцый хвостик, не принадлежащий ни старому году, ни новому. Перекрёстки — промежуток в два дня, когда нужно как следует отчиститься от того, что было и подготовиться к тому, что на тебя неизменно свалится.
Проводы и Встреча, Очищение и Обновление, Корабельный день и День свежих вод, Поминание и Веселье — словом, так и так получается, что два дня Перекрёстков содержат в себе противоположное.
В Поминальный день полагается поминать и вспоминать. Ходить по храмам и просить прощения, у кого попросится. Помогать сирым разной степени убогости и печаловаться о своём несовершенстве. Заканчивается день Корабельными проводами, когда все от мала до велика идут к ближайшему водоёму и нагружают его маленькими кораблями — покупными и самодельными, с белыми парусами, исписанными именами, с изукрашенными бортами — в общем, в меру фантазии. На палубу кладут небольшие передачки тем, кто ушёл в Водную Бездну — приветы и память от живых. На мачту вешают фонарики — чтобы все нашли верный путь во тьме.
Трюм положено нагружать всем тяжким, что случилось в прошлом году: расставаниями, болезнями, нуждой, склоками.
На Встречальный день всюду царствуют радость и надежда — следующий год уже на пороге и вдруг он каким-то чудом да будет хорошим. Народ выходит гадать и увеселяться, идет обмен подарками и сладостями, обливание водой, которая уже обновилась, и теперь нужно смыть с себя год и породниться со следующим. Фейерверки в городах, песни, пляски, ярмарки.
После этого приходит первое число Луны Дикта, а Предвечный — парень суровый, так что чаще всего этот день носит горькое название Похмельный. Я бы мог назвать его ещё и Склочным — помнится, мы здорово зашивались в Корпусе из-за количества преступлений.
Нынче Склочным мне хотелось наименовать себя — причём, решительно непонятно, почему. Следы от пыряния кинжалом уже с девятницу как совсем затянулись, на нас неудержимо наступал год под номером тысяча пятьсот девяносто восьмой от Прихода Вод, Гильдия помалкивала во все свои несомненно чистые тряпочки, а я с чего-то вступил на Перекрёстки в настроении, которое примерно можно было выразить формулой «моя бывшая плюс Тербенно помножить на маразм королевы Ракканта».
Грызун — и тот не стал точить мою печень дурными предчувствиями. Разнообразия ради — он просто ныл, но делал это с утра и постоянно.
«Ы-ы-ы-ы, собрание, рано-то как, — отдавалось едко и желчно. — Небось, сейчас нас оповестят о том, как развешивать гирлянды по яприлям и кормить пудингом алапардов. У-у-у-у, Мел в хорошем настроении. Наверняка проломила своим корабликом голову какому-нибудь провинившемуся вольерному, хорошо б не Дерку — он мне две серебряных должен. Фу, а вот Нэйш».
Источающий бодрость Нэйш инстинкту не понравился настолько, что тот аж захлебнулся на пять минут: «В костюююююмчике, зараза. С улыыыыыбочкой, зараза. С блокнооооотиком, скотина, ща сядет, рисовать будет, убил бы, нетсилсмотреть!»
— Солоденький, что-то не так? — справилась Аманда, которая принесла в каминную легкий корабельный дух (шхуна в её руках была почти так же изумительна, как грудь, к которой она была притиснута). Я махнул рукой и заверил, что теперь-то всё так, раз она здесь.
Арделл сбежала по лестнице и с размаху запрыгнула в кресло за столом.
— Сегодня особая «встряска». Попытаемся обуздать тот идиотизм, в который обычно превращаются праздники в питомнике.
Внутренний грызун поражённо смолк, встретив кого-то с еще более непраздничным настроем.
— До новичков доношу, если ещё не знаете: все семейные вольерные празднуют с семьёй и уходят после полудня, так что у нас прибавляется работы. Если у кого-то есть уважительные причины, вроде похода в храм, посещения близких и прочего — говорите сразу и обозначайте время отсутствия. Нэйш, с тобой всё ясно, нужно будет — вызову.
Устранитель благодушно отсалютовал карандашом. Начальство подождало отпросов, не дождалось и продолжило:
— Церемония Проводов — как всегда, на пристани, по времени — как звери позволят. Дальше посиделки у камина под пироги с историями и песнями. Костры не жжём, поединков не устраиваем, если кто-нибудь склонен к утренним розыгрышам в день Вторых Перекрестков — советую передумать, и без того работы хватит.
«А на Рифах-то повеселее было», — вздумал высунуться внутренний голос.
— Закрываем питомник для посетителей — дня на три, всё равно трезвых не будет. Вход — через калитку, артефакты на засовах не забываем обновлять. Будут ломиться пьяные из деревни — просьба не калечить. Мел. Это. Касается. Тебя.
Последнее колено Драккантов фыркнуло носом и тоже отсалютовало. Ножом. Гриз пригвоздила её взглядом наподобие «Я за тобой слежу!» и продолжила расклад:
— Браконьеры в открытую часть питомника на праздник не сунутся, но деревенские вечно забредают. В патруле ночью я, Хаата, Нэйш, возражения? Возражений нет, хорошо, остальные — смотрите за Лортеном и его гостями, чуть что — вызывайте меня. И да, Мел…
— Не калечить, угу.
На этот раз Гриз посмотрела на Яниста. Взглядом, который напутствовал: «И ты за ней тоже следи!»
— Ко второй ночи Перекрестков они там все перепьются. Пожары тушим, пьяниц усыпляем, из вольеров идиотов достаём. Вяжем или отрезвляем, рассовываем подальше друг от друга — хоть в подсобки, хоть в сараи, главное — не к Лортену. Нэйш, и если ты ещё раз начнёшь вскрытие, когда из угла три аристократа глазами лупают…
— Насколько я помню, работа была срочной. И не я их туда поместил.
— И скажи спасибо, что он вскрывал не их, сладенькая, — ласково подхватила Аманда.
«Сладенькая» сверкнула гневной зеленью из взгляда и продолжила:
— Первое число как-нибудь переживём, разве что если какие-нибудь банды заявятся за подвигами…
— Мяснику своему говори, чтобы он их не калечил!! Можешь вон Конфетку попросить — пусть им печенек отсыплет!
— На самом деле, отличная идея. Немного яда — или хотя бы слабительного…
Арделл помассировала виски, явно приходя к мысли, что в «теле» нужен какой-нибудь новый орган. Например, отвечающий за затыкание ртов.
— Хватит. Дальше начинается самое паскудное, — Мел и Аманда поддержали дружным сочувственным стоном.
— Визиты благотворительниц, — пояснила красотка нойя и потрясла своей шхуной. — О, эта память может наполнить несколько таких трюмов. Клянусь тропами Перекрестницы: на этих дам нападает безумие, словно они грифонихи во время гона…
— Пвфхаа-а-а!!
— Лезут как шнырки в горох, — отчеканила Мелони и отоварила закашлявшегося женишка кулаком по спине. — Одна за другой, вир знает, куда засунутся. Всё им расскажи-покажи, бедные зверушки, а можно погладить, сю-сю-сю, вскую ли вы не в платье, ой, единорог навалил кучу, ой, у них из-под хвоста не радуга льётся… Морковка, завязывай кашлять, кулак отбила.
— А насчет них… тоже действуют предупреждения «не калечить»? — осведомился бедолага Янист, кое-как разогнувшись.
— А ты собирался? — хмыкнула Мел. — Грызи, кстати, он за «витрину» сойдёт.
— Ч-что?!
— Пожалуй, — отозвалась варгиня задумчиво. — Господин Олкест, нужен тот, кто бы встретил благотворительниц, побеседовал с ними, провёл по питомнику. Словом, кто-то с хорошими манерами. И желательно бы мужчина…
— Потому что эти курицы сплошь старые девы.
Янист под взглядом Арделл заалел и забормотал, что, конечно, любую помощь…
— Замечательно, а то в прошлый год Рихарда на всех не хватало, — после такого вердикта Янист стремительно спал с лица. — А у нас есть дела и без поединков между благотворительницами. Нэйш, Олкест, рассчитываю на вас, главное — не подпускайте их к опасным животным…
— Или ко мне.
— Или к Мел. И Фрезе. И к Изе. Нэйш, объяснишь человеку тонкости.
Янист продолжил спадать с лица. Гриз передохнула и опять оседлала начальственного конька:
— Вольерные к этому времени вернутся — Аманда, нужно отрезвляющее. Будем следить за чистотой клеток и вообще, территории. Мел, на нас с тобой — животные и их поведение, Лайл, если вдруг выжмешь из кого дополнительные средства — я не расстроюсь. Насчёт средств: если карманы пустые или какие-то сложности — говорите сразу, после праздников поджаться придётся. Да, и если приедет матушка Лортена…
— …то я спускаю с привязи мантикору!!
На этой реплике Мел предпраздничный совет можно было бы даже считать и законченным. Дальше пошла рутина, унылая до того, что крыса внутри начала позёвывать. Сирил-Сквор в клетке задумчиво поскрипывал, переваривая услышанное. Словом, всё шло очень даже заурядно — если бы в конце «встряски» в меня не прилетело заданием.
— Вызов не то чтобы срочный, — сказала Арделл, задумчиво комкая листок блокнота. — От знакомых нойя. Триграничье, бывший замок Шеу, возле городка Трестейя…
Ёкнуло внутри — и откликнулся тихий смешок из угла.
— В чем дело, Нэйш? Знакомые места?
— Для меня? Нет. Но может быть, для кого-нибудь…
Взгляда в мою сторону так и не последовало, но от улыбочки устранителя по коже пошёл холодок.
Он же читал моё дело. Помнит через столько лет или всё-таки опять справки наводил?
— … у замка дурная репутация: во время войны Айлора и Вейгорда переходил из рук в руки, да и потом там кто только не ютился. Сейчас нойя хотели переждать в замке холода, но новые хозяева дали им отпор, очень жёсткий. Натравили керберов, игольчатников и гарпий. Но главное — люди из лейра успели заметить животных на территории. Покалеченных и изголодавшихся, в клетках. Вряд ли владелец сходу решил сотворить зверинец, да и вообще — вопрос, кто купил замок с такой репутацией. Вызов не оформлен, и нам за него не заплатят. К тому же, еще и праздник… Но там животные, и в лейре утверждают, что с новыми владельцами замка нечисто.
Нечисто на Триграничье. В местечке, где прижимаются друг к другу Вейгорд, Айлор и Дамата, где под землёй — бесконечные перехлёсты Кошачьих Ходов, извилистые лабиринты, обвалившиеся ходы, слепые тупики. И тайные метки, которые не каждый прочтёт…
— Хорошо бы присмотреться, — говорила Гриз. — Не в смысле — лезть прямиком в замок, конечно, а в смысле поспрашивать в окрестностях. Нэйш, если ты свободен…
Устранитель прикрыл блокнотик и поднял глаза на меня.
— Разумеется. Мне только хочется узнать, не возражает ли Лайл против твоего решения. Как думаешь, Лайл? Не стоит ли туда послать кого-то менее заметного, более свойского… лучше знающего местность?
Под вопросительным взглядом Арделл я выжал на физиономию максимум безмятежности:
— Само-то собой, возражаю — нынче праздник, а преумножать скорби местных как-то даже и немилосердно. И да, бывал я в этом городишке. Триграничье — местечко, где контрабанда цветет пышным цветом, так что могу месячное жалование поставить — дельце связано с этим. Думаю, пара-тройка знакомых у меня там осталась, можно управиться быстро — если, конечно, ты не навяжешь мне в напарники кого-нибудь в белом костюмчике, кем можно отряд морильщиков испугать.
«Кто-нибудь в белом костюмчике» поощрил улыбочкой — мол, неплохо Лайл, очень даже неплохо. Может, я даже не стану оглашать то, что помню о твоих делах в Триграничье.
Хотелось бы верить, что в моём ответном взгляде было предупреждение.
— Свидание с прошлым в Корабельный день? — осведомилась Арделл, которая поглядывала то на меня, то на Нэйша, и явственно пыталась понять, какие насекомые покусали нас разом. — Раз уж ты вызываешься сам — отправляйся, только не суй голову в пасть к мантикоре: расспросишь знакомых — и возвращайся, в питомнике и без того тысяча дел. Да, и раз уж ты идёшь на выезд… Сквор?
В последние пару девятниц «тело» ковчежников обзавелось новой традицией. Поскольку наш ручной горевестник в прошлый мой выезд уж слишком ко времени начал выкрикивать моё имя — Гриз сделала выводы, что с дрессурой она и Мел хоть как-то продвинулись. И Сквор-Сирил то ли уже может предвидеть — за кем скоро наведаются Провожатые — то ли вскоре это сможет. Потому теперь каждый, кто отправлялся на вызов, проходил нехитрую церемонию.
Я поднялся, прогулялся до клетки Сквора и сдёрнул с неё синий чехол с морскими волнами — работа Фрезы.
— Эй, дружище. Не сообщишь ли, кто нынче помрёт?
Дремавший горевестник встряхнул головой и неохотно приоткрыл черный глаз. С достоинством обозрел компанию: задумчивую Арделл, Нэйша с ухмылкой, мрачно глядящего на Нэйша Яниста, Аманду со шхуной и Мел с ножом. На закуску Сирил пристально изучил мою физиономию — полную, надо подумать, невыразимого счастья от предстоящего свидания с прошлым.
Горевестник поперхнулся. Издал пару звуков вроде «Ыхыхы, ыхыхы». После чего голову поднял и ёмко приложил:
— Праздник к нам приходит.