— Саблезубого — это само собой. Она чует космических пришельцев… Ты лохматая — прелесть. Жаль, в таком виде нельзя тебя никому показать. Давай садись завтракать.
— А умываться?
— Да ладно!
Завтраком оказался батон, нарезанный чисто мужскими полупудовыми кусками и банка айвового джема. И… ведро воды из речки.
Стелла несколько растерянно стала намазывать себе бутерброд. Отец зачерпнул ей кружку воды:
— И не верь никаким сказкам про брюшной тиф! — однако заметил, что не очень убедил её. — Да понимаешь, просто не хотел затеваться с готовкой. Тут к нам кое-кто должен нагрянуть. Тогда уж по полной программе…
— Да-а?..
И таким, видно, разочарованием повеяло от Стеллы, что отец сейчас же начал оправдываться: друзья, мол, то-сё, железные ребята… Понятно, что не враги!
— Да кончи ты, Стелка! — сказал он бодрым телевизионным голосом.
— Меня зовут Стеллочка!
Вот тебе и космические пришельцы, которых учуяла колдуньина внучка… Железные ребята!
Однако отец даже краешком сердца не хотел признавать свою вину.
— Послушай, э! — он недовольно поднял брови. — Мы с тобой свободные люди, верно?.. Если б ты, например, захотела сюда пригласить свою Машку?.. Ну, точно так же и я.
Да в том-то и дело, что она не захотела приглашать. Ей и вдвоём хорошо. А он захотел. Вот какая разница!
Положила на траву полусъеденный бутерброд:
— Я всё-таки пойду умоюсь?..
Отец внимательно посмотрел на неё:
— Может, оно и правильно.
Долгонько же она умывалась: горячие слёзы досады не так-то легко успокоить даже холодной водой.
— Э! Алёнушка!
Наверное, действительно было похоже на ту знаменитую репродукцию с картины: как Алёнушка сидит, пригорюнившись, у реки.
— Я пошёл их встречать. Вернусь часа через полтора. — И, словно услышав чей-то голос, спросил, но в совершенно утвердительном тоне: — Надеюсь, ты не забоишься здесь одна?
Она вернулась к палатке. Костёр прогорал, испуская прощальные дымки. К её бутерброду, лежащему на траве, припаялись и замерли от счастья два больших рыжих муравья. Крупная серая птица безбоязненно сидела на ветке.
Стелла отлично знала, что если она дунет сейчас, то муравьи просто-напросто упадут в обморок от страха, и если она крикнет, птица исчезнет, как тень. А всё же они явились сюда так запросто. Учуяли, что Стелла покинута.
Спокойно. Что случилось-то, собственно говоря?
Отец пошёл встречать каких-то людей. Ну и дальше? Ему, стало быть, скучно со Стеллой. Как Нина выражается, ему со Стеллой «слишком тихо».
Лишь для того, чтобы сделать что-то, она взяла бутерброд, сдунула муравьев. И этого громкого «дува», оказывается, хватило, чтобы и птицу запугать до полусмерти. Такие все нежные стали — буквально каждый просится в Красную книгу!
Она сердито доела бутерброд, выпила холодной воды, в которой сверху плавало несколько «самолётиков» — берёзовых семян. Тут вспомнилось ей что-то очень далёкое, очень раннее что-то, из самого детства. Такая же вода и берёзовые семена по ней… А рядом была мягкая и большая Горина рука. И всегда тёплая. И Стелла тогда не знала ещё никакого Игоря Леонидовича Страхова.
Она попробовала сделать так, чтоб Гора заслонил отца. Но этого не получалось. И тогда она поняла: она не хочет, чтобы Гора заслонял ей отца. Как-то сделалось смутно на душе. Неловко перед Горой. Опять чтобы что-то делать, она полезла в палатку. Легла на отцовский надувной матрац поверх спальника. В палатке было душно, устало ныл комар.
От этой духоты Стелла сделалась вялой и ещё более скучной, неопределённой. Решила, сердясь на саму себя: «Ну и буду здесь лежать». Отвернулась к пахнущей чем-то казённым брезентовой стене. Даже вроде задремала. Но не задремала, а была в оцепенении, какое случается с жуками, когда до них неожиданно дотронешься прутиком, и они сразу замрут, словно умрут.
Вдруг ей представилось, как некая женщина заглядывает в палатку: «Деточка! У тебя голова болит?» Вот уж этого ни за что не хотела бы Стелла. Может, они уже именно сейчас подходят к поляне!..
Чуть не кубарем вылетела наружу. Кругом никого, ни одного шевеления. Вот всё-таки Подмосковье: какой-нибудь час ходу от ближайшей железной дороги, а тишина, как при мамонтах. Костёр окончательно погас, из последней головни синей ниткой разматывался дым. Стелла вслед за этой ниткой подняла голову.
Над нею было небо, какое увидишь, может быть, раз в жизни. Да и то не во всякой жизни!
Словно некий художник аккуратно счистил ножом-мастихином лишнюю белесоватость с этих высоких сентябрьских небес. Облачный налёт оставался, но лишь толщиной в паутину. И сквозь неё особым пронзительным светом сияла синева.
Несколько страниц назад мы сказали, что вот и кончилась, мол, её счастливая неделя. Нет, не кончилась ещё! Да и трудно не быть счастливым, когда лежишь вот так на стылой уже, а всё ещё тёплой осенней земле и смотришь в такое небо. Которое бывает лишь редчайшими днями сентября и редчайшими днями апреля.
Но снова её толкнула в сердце пружина горячей неприязни. Снова она услышала несуществующий голос этой несуществующей женщины: «Деточка! Что же ты так лежишь?..»
Забыв про небо, про чудо подмосковной тишины, она вскочила. Быстро — чашки ополоснуть, хлеб, повидло убрать… И снова: «Какая хозяйственная девочка…» Нет, не станет она убираться. Вот просто сядет и будет сидеть. «Какая задумчивая и симпатичная девочка…» Да господи! Куда же ей деваться?
А никуда… Некуда! Пока она не узнает, есть там эта женщина или нету. Какая, ёлки-палки женщина?! А сама знаешь какая! Которая приехала к отцу!
И снова пружина больно заработала внутри. Спасаясь от неё, Стелла прошла по поляне, подобрала все бумажки. Куда их? В костёр! И пусть костёр горит — для уюта. У нас тут и без вашего прихода было хорошо! Нырнула в палатку, спальники, матрасики подровняла. Вылезла, придирчиво осмотрела лес, траву — вроде всё в порядке…
«А я сама-то?!»
Опять в палатку, выхватила из рюкзачного кармана зеркальце, щётку… Просто счастье, что вспомнила: она была до ужаса непричёсана. Да и пуговку на рубашке можно застегнуть. Или встретить её в купальнике? Но было как-то глупо — в купальнике и без солнца.
Волосы у неё отчасти вились, отчасти это «виение» ей удавалось сделать при помощи некоторых движений щёткой. Она причёсывалась перед зеркалом, и что ни секунда, это занятие придавало ей всё больше уверенности. Усмехнулась чуть презрительно: «Здравствуйте, хоть вас сюда и не звали…» Получалось, можно сказать, отлично.
И тут она услышала приближение тех, кому должна была сказать своё «здравствуйте».
Она запахнула брезентовую дверь и затаилась у крохотной дырочки в стене, словно нарочно сделанной для наблюдения. Как тот солдат, который остался один в засаде, чтобы прикрыть отступающий отряд.
Закачался бузинный куст, словно ему дали пинка, чтоб не торчал на дороге. Появился отец. Однако Стелла продолжала держать на мушке выход из леса.
Скоро куст перестал качаться и снова принялся расти, как и положено всему живому в лесу. Стелла ещё ничего не успела сообразить, а тем более обрадоваться, когда правая палаточная стена вдруг начала валиться внутрь, словно бы земля поднялась на дыбы.
Ужом Стелла выскользнула из-под неё — прямо в дверь, прямо на свободу… Отец безжалостно выдирал из земли колышки, и палатка всё грустнее обвисала и падала, как похудевший воздушный шар.
— Эй! Ты зачем?
И догадалась сама: не приехали голубчики. Смешанное чувство радости и досады охватило её. Очень похоже на то, когда в рот вам попадёт кусочек мыла: вроде сладко, а в то же время такая дрянь!