Мирную обстановку расколол телефонный звонок — Лёня, который уже второй раз врывался удивительно не вовремя, а Стелла подумала: «Который всегда врывается удивительно не вовремя».
— Привет. Надо поговорить. Только без свидетелей… Давай в каком-нибудь музее встретимся.
«Без свидетелей», скажи уж, без Машки».
— Ты, видать, детективов насмотрелся… В музее… а что случилось-то?
— Не бойся, зря не проездишь.
Наглый типчик — слова по-человечески не скажет. Всё с насмешкой да с холодностью.
— Ладно, — она сказала, — в метро на «Библиотеке Ленина» у первого вагона, который идёт из Лужников.
Для немосквича это звучит почти шифром. Но Стелла ведь знала, почему он её просит встретиться без Маши. И сразу начала пользоваться правом девчонки, в которую влюбились. Пусть подёргается, а то очень остроумный.
— Так во сколько встречаемся, Стел?
— Ну жди, я приеду.
Ясно, что она чувствовала себя неудобно перед бедной Машкой. Но что же поделаешь — закон жизни суров: если даже Стелла и не пойдёт сейчас, Лёня же в Машку всё равно не влюбится, верно? А тогда чего ж!
Горячее нетерпение помешало ей как следует помариновать Лёню. Ведь это до ужаса интересно — идти на свидание и знать, что он там стоит и грызёт ногти.
— Привет! — она вышла из вагона и пошла вперёд, чтобы скрыть растерянное лицо.
На станции «Библиотека Ленина» есть такие как бы балкончики. Они висят над тоннелями, куда уползают поезда. В былые времена, когда в московском метро ещё продавали мороженое, Стелла и Нина сиживали здесь. А потом Стелла, Нина и Гора. Многое из раннего детства она забыла навсегда. Но это помнила!
А вот с Ваней они так никогда не сидели. К его времени мороженое исчезло из московского метро. Жалко!
Такие воспоминания обычно живут в человеке бессловесно, никому о них не расскажешь. Что ж тут рассказывать — мелочи! На самом деле они дороги и трогают. Стелла опустилась на широкие мраморные перила балкончика. Сидеть было совсем не страшно, хотя и над пропастью грохочущей.
— Вчера твоего отца видел… — Она невольно вздрогнула, но поняла, конечно, кого Лёня назвал её отцом. — Я вчера к нему заглянул… А он… угадай, что делает?
— Не знаю. Откуда я могу знать?
— Правильно! Он землю копал.
— Какую землю?!
— Всю подряд! От флоксов и… понеслась! Я с ним разговариваю, а он роет. Как всё равно конь под кнутом. И уже устал, и внутри струны, знаешь… Произвожу, говорит, осеннюю вспашку. А земля у вас мучение. Ну, я это… выдаю ему пачку соболезнований. А он: для меня в самый раз! Такое, говорит, состояние — некоторые напиваются, некоторые спят целыми сутками, а некоторые, наоборот, сутками шахматные задачи решают. Но чаще, конечно, — в запой. А поскольку мне пить нельзя, на работе постоянно приходится думать, так я произвожу осеннюю вспашку.
— Он так тебе всё и говорил?
— Я сам обалдел! Буквально чувствую, сейчас из меня полупроводники от удивления посыпятся.
— А он правда не… выпивши был?
— Полный ноль! И спрашивает: ты с моей дочерью знаком? Я хладнокровно отвечаю: так, говорю, почти нет… Понятно, говорит. И роет, как я не знаю кто… Слушай, Стел, ты что всё-таки с ним сделала такое?
Нехотя она стала ему рассказывать. И чуяла наперёд: ничего хорошего из её рассказа не выйдет. Получилось как-то вяло: пришёл, починил форточку… Лёня её слушал добросовестно. И недоуменно. С небрежным удивлением мотнул головой:
— Какие они всё-таки нервные…
— Они добрые, дурак! — закричала вдруг Стелла. — А ты счётно-решающее устройство, если так говоришь!
И поняла: зря кричит. Это ведь её родители, не Ленины. И это она штуки выделывает. А Лёня — что с него взять?
И замолчала, устыдившись.
— Счётно-решающее? — Лёня стоял, глядя на неё. Он так и не сел почему-то. — А я хотел сказать, что влюбился в тебя…
В таких разговорах, как утверждают многие, особенно правдивым быть не стоит. Но Стелла забыла это золотое правило:
— Лёнь, ты ведь хочешь, чтобы я тебе честно сказала? Я, Лёнь, в тебя не влюблюсь… Лёнь…
Лёня подождал, пока в тоннель прокатится поезд. Потом сказал, глаза его были обиженные и спокойные:
— Ты ведь из-за Машки? Раз она в меня влюбилась, ты сразу задний ход?
— А никакого «переднего хода» не было!
— Да? А когда мы на даче познакомились!
Во дурак! Объясняется в любви, а сам как будто ведёт следствие.
— Тебе приснилось, мальчик!
— Ну и тем лучше! Только запомни: я в неё никогда не влюблюсь! — И добавил явно вычитанную фразу: — Мне кажется, она простовата.
Злость прихлынула к ней… Нервы, что ли, расшатались?
— Это ты простоват! Да я за неё отдам сто тысяч таких, как ты, понял?
— Ста тысяч таких, как я, нету, — сказал он тихо. — Таких, как я, и двух нету. Люди — это штучное производство, запомнила? Просто ты меня отдашь за Машку, — теперь он вдруг сел с нею рядом, как будто у них пошла полная любовь. — Вы… что вам толковать — простые девчонки. Вы же меня в упор… не понимаете.
Стелла собиралась фыркнуть. Он махнул рукой:
— Я… помолчи… слишком много рассуждаю. Мне литература говорит: «Ты, Нилегин, слишком много рассуждаешь». Ну так я же думаю! А вот, оказывается, это плохо, и с вами, девчонками, надо совсем по-другому. Видишь, опять я рассуждаю! Я, Стелл, буду классным стариком. Ко мне будут приходить, со мной будут советоваться. Я стану образованный до ужаса. А вы будете две старые грымзы с перегорелыми транзисторами! — Он засмеялся. Но совсем не обидно, а грустно. — Пока, Стел!
Он сбежал по лестнице на платформу, быстро сел в поезд. И причём в какой нужно — на Комсомольскую площадь. Ничего не перепутал даже по причине волнения.
Может, и правда быть ему великим стариком?
Иногда на неё нападало это — завинтиться в магазинную толпу, прожигая себе путь вопросом: «Что дают?!» Вот и сейчас душа встрепенулась, втянула воздух чего-то неопределённого, но заранее манящего. И среди окружающих слышалось волнение.
— Чего там дают, мужики? — прозвучал сиплый вопрос.