Ярда, в которого неожиданно превратился шаркун-дедушка, громко шмыгает носом. Вот теперь он вытирает нос рукавом спортивной курточки, представляют себе трое притаившихся за забором ребят, хотя они ничего и не видят. Они испуганно переглядываются. Но даже этого не видно в темноте. Тем временем Ярда притащил что-то похожее на ящик. Слышно, как он швыряет туда поленья и волочит ящик в дом. Двери, наконец, захлопываются за ним. И снова светится одно-единственное окно.
Дети долго стоят, боясь пошевелиться. Первой опомнилась Данка.
— Ну, пошли, — говорит она. — Все равно мы дрянь. Нужно было ему помочь.
— Но мы же никак не могли, — бурчит Марьянка.
— Должны были, — лепечет Пип.
— Ну хватит, пошли, — повторяет Данка.
Троица смотрит на освещенное окно. Оно уже не кажется таким приветливым, как раньше.
— Нужно идти, — вставляет теперь уже Марьянка. — Мама наверняка места себе на находит.
Мама… Собственно, как долго они торчат тут? Наверное, уже полночь. Все поворачиваются, словно по приказу, но не успевают сделать и шага, как снова слышится звук открываемой двери. На этот раз света не видно, и шаги доносятся откуда-то издали. А потом слышится дребезжание колес и слабое позвякивание звоночка. Кто-то спускает велосипед с лестницы. Дети бегут врассыпную. Если бы хоть была видна дорога! Девочки, отыскав друг друга, берутся за руки.
— Ты где, Пип? — шепчет Марьянка.
Ярда ни за что не должен обнаружить их здесь! Ни за что!..
— Осторожно! — предупреждает Пип.
Они увидели его прежде, чем он упал. Велосипед начал страшно петлять, а потом остановился. Девочки уже помогают Пипу подняться на ноги.
— С тобой ничего не случилось?
— Нет, — отвечает Пип. — Просто я налетел на этот велосипед.
«Не налетите на трамвай», — предупреждала тетя. Когда это было? Как будто сто лет назад.
— Значит, ты налетел все-таки… Ну как, легко отделался?
Рядом с детьми стоит сухощавая старая пани. На седые волосы нацеплен неприглядный берет, из-под короткого жакета выглядывает кусок цветастого передника.
— Тут ничего не видно, вот в чем беда. А ты, паренек, подвернулся мне прямо на дороге, но, разумеется, это прежде всего моя вина. Если бы я не гнала в такой тьме…
Троица стоит, испуганно вытаращив глаза на старую пани. Бабка держится за руль велосипеда и тоже не сводит с них глаз.
Данка незаметно озирается по сторонам. Кроме них, на улице — ни души. На велосипеде действительно катила эта старуха в цветастом переднике.
— Велосипед-то Карличка, внука моего, — объясняет она. — Он всегда дает мне его вечером.
Дети и без нее видят, что велосипед — собственность внука Карличка. Конечно, это не Павлов велик. Это мужской велосипед, многое повидавший на своем веку.
— Никогда не катайтесь на велосипеде в потемках, — предупреждает старая пани. — Нельзя! Мне-то Карличек привозит его под вечер. Он, Карличек, славный малый, и дал бы мне велосипед даже днем, да, боюсь, люди подымут на смех. Ей, скажут, уже пора на печке сидеть. И они правы, конечно, я стара, но как быть, если я страшно люблю ездить на велосипеде? Вы никому не расскажете? Видно, и в самом деле пора бросать это дело.
— Конечно, мы никому не станем рассказывать, — убеждает старушку Данка. — А вы не бросайте вашего увлечения. Ездить — это же так здорово!
— Пожалуй, я и впрямь не брошу. А ты уж меня прости, — обращается старуха к Пипу.
— Ерунда, конечно, — отвечает Пип, — я сам виноват.
— Ну, тогда прощайте, — кивает им старая пани, ставит одну ногу на педаль, другой отталкивается и великолепно перекидывает ее через седло.
На повороте она ещё раз оборачивается и машет им рукой. Может, это относится только к Данке?
Вот скоро и дом. Окно в гостиной полыхает светом. Приблизившись, они замечают, что окно открыто.
— Мама проветривает квартиру, — говорит Марьянка. Не ужели действительно похолодало или ее просто колотит дрожь?
В тот же миг окно закрывается. Мама стоит на пороге раньше, чем они успевают нажать кнопку звонка.
— Я ничуть не волновалась, — говорит она. — Тетя предупредила, что вы задержались там с этой посудой. Ее как будто накопилось очень много.
Дети переглядываются. Ни о каком мытье посуды в этот раз что-то не было и речи. К счастью, мама вроде и не придает этому ни малейшего значения.
— Проголодались? — спрашивает она.
— Очень! — вырывается у Пипа.
Это правда. Все трое вдруг ощущают такой голод, словно не ели по меньшей мере неделю. Мама удовлетворенно кивает.
— Очень хорошо, что тетя не предложила вам сосисок. Я сию минуту приготовлю вам кашу. С какао или с корицей?
— С какао, — предлагает Данка.
После тех тетиных сосисок очень хочется каши. О сосисках они, к своему удивлению, не забыли. Пип проглотил тогда сразу две.
— А папа где? — спрашивает Данка, размешивая какао с сахаром.
— На собрании, — отвечает мама.
Данка кивает. На столе приготовлены бутерброды и апельсины. Апельсины очень дорогие, так что обычно их получают только дети. У мамы от них болит желудок. Но если у папы собрание, мама всегда оставляет ему один апельсин. Потому что собраний папа не выносит. А апельсины очень любит. И, чтоб немножко его порадовать, мама оставляет ему лакомство.
— Но почему это сегодня оно так затянулось? — спрашивает Марьяна и смотрит на будильник. Стрелки показывают пять минут десятого.
— Будильник остановился, мама, — сообщает она.
Мама смотрит на часы.
— Нет, часы идут верно.
Значит, и в самом деле теперь только девять!
— А настройщик был, мама? — вспоминает Пип.