Прикрыв глаза, снова видит он судорожно стиснутые, оскаленные зубы парня, слышит, как сестра тревожно сообщает:
- Давление - шестьдесят...
- Сорок пять...
- Сорок...
- Тридцать...
- Ноль...
Таисия Никифоровна накрывает на стол. Движется она бесшумно и так же неслышно достает из шкафчика стакан, банку с вареньем, масло, сахар.
Таисия Никифоровна - пожилая, но еще крепкая, быстрая. В каждом ее движении - та сноровка, которая с годами вырабатывается у всех хозяйственных женщин, особенно на селе. Лицо у нее неприметное. Да и не только лицо - вся она какая-то незаметная, тихая.
"Да, - думает Таисия Никифоровна. - Вторая смерть. Кряду".
Нет, она ни в чем не винит Михаила Николаевича. Ни в чем.
Много лет проработав в больнице, она, хоть и не врач, привыкла по десяткам признаков "определять" больного. И едва взглянув на этого измолотого парня, вздохнула: нет, не жилец.
А ведь вчера лишь видела его. Сидел на скамье, возле волейбольной площадки. Смеялся. И на руке у него, от кисти до локтя, восемь штук часов нанизаны. И маленькие, и большие. Целая выставка. Вот оно как...
Но не о парне Таисия Никифоровна сейчас сокрушается. Тут уж плачь не плачь - без толку.
А вот Михаил Николаевич... Как он осунулся за последние дни! И пожелтел. И глаза... Говоришь с ним, он глядит на тебя, а ровно бы не видит. Глаза смотрят куда-то сквозь тебя, будто что-то важное находится там, дальше, за тобой.
И все больше напоминает он Таисии Никифоровне Володю. Ее Володю. У сына тоже иногда появлялся такой отрешенный взгляд. Особенно - когда он думал о своих радиоприемниках. Прямо-таки помешан был на приемниках.
И эта привычка то и дело ладонью приглаживать волосы... Ну, точь-в-точь Володя...
- Нет, спасибо, не хочется, - невпопад говорит Михаил Николаевич, скользнув взглядом по накрытому столу.
Накинув плащ, он выходит из дому. Вечер, дождь. Но в комнате слишком душно. И тесно. Стены нынче давят его.
Он идет по поселку. Темно. Лишь кое-где огоньки.
"Наш поселок - чем не город?! - вспоминается ему присказка разбитного одноглазого балагура, больничного сторожа,
Лишь дома пониже
Да асфальт пожиже!
"Асфальт" и впрямь пожиже! Сразу облепляет ботинки.
Михаил Николаевич доходит до конца улицы, уткнувшейся прямо в густой лесок, поворачивает, шагает обратно.
"Зайти? К кому? К Тарасу Тихоновичу?"
Но сразу перед глазами - квохчущие куры с опознавательными знаками на хвостах. Нет, к фельдшеру неохота. Тем более - он опять начнет ласково корить: мол, предупреждал же; не слушаетесь вы, молодые, вот и результат...
"К учительнице?"
Но они почти не знакомы. Да и нехорошо в паршивом настроении идти к кому-то. Своей тоской портить вечер другому.
Михаил Николаевич возвращается домой.
Таисия Никифоровна молча глядит на него. Стол все еще накрыт. И чайник фырчит на огне.
Михаил Николаевич подходит к магнитофону. Так ни разу и не включил его. Как приехал - ни разу. Вот тебе и музыкальный лекторий!
Наугад ставит какую-то катушку, щелкает кнопкой.
Уймитесь, волнения, страсти,
Засни безнадежное сердце,
звучит щемяще-тревожный романс Глинки.
Может быть, странно, но Михаил Николаевич, такой молодой, такой "современный", очень любит старинные романсы. Хоть и наивны они, хоть и сентиментальны. Но у всех свои чудачества. Свое "хобби".
Он слушает один романс, и другой, и третий... Потом выключает магнитофон, ложится на кушетку.
- А в Ленинграде сейчас у Казанского светло. И людей!.. - мечтательно произносит он. - Я у Казанского живу...
Таисия Никифоровна молчит. Может, ей не по душе, что он сейчас заговорил о Ленинграде. А может, не нравится эта форма - "живу". Жил, а не "живу". Сейчас ты, милый, здесь живешь...
- Попейте чайку, - в который раз приглашает Таисия Никифоровна.
Но он не пьет.
- Отец с матерью, наверно, сидят у телевизора, - говорит он. - А в Филармонии!.. Интересно, что сегодня в Филармонии?!
Таисия Никифоровна молчит.
С каждым днем новый главврач все больше по сердцу ей. Особенно после одного телефонного разговора. Она слышала, как он уверенно и резко возражал кому-то.
"Кому бы это?"
И вдруг:
- Нет, Максим Афанасьевич, я не согласен. Решительно не согласен.
Таисия Никифоровна даже тихонько ойкнула: Максим Афанасьевич заведующий райздравом.
Вспомнилось, как беседовал с начальством их прежний главврач. Любил тот выпить, и, очевидно, чуя свою вину, с начальством говорил вытянув руки по швам, покорно и тихо.