Первым ящика достиг радостный Микеле Гоцаре. Когда же он выбрался из противоположного конца ящика, его телохранители заподозрили неладное: их шеф будто порыжел, похудел и как-то одряб, потеряв лоск.
Пока публика ликовала, и победитель примерял корону, китаец Ляо Мин куда-то исчез вместе со своим пуделем, исчез и усатый югослав.
Публика понемногу приходила в себя. Перепуганные телохранители установили, что корона, оцененная в сто тысяч долларов, — простая жестянка, а бриллианты — обыкновенные стекляшки.
«Микеле Гоцаре» оказался загипнотизированным дворником Чеславом Корчмареком, бывшим чешским диссидентом, а подлинный Микеле Гоцаре бесследно пропал.
Забили тревогу. Кто-то вспомнил, что видел Ляо Мина с огромным саквояжем в руках, но куда ушел «китаец», никто не знал. Бросились к администрации отеля, и она вскоре подтвердила, что все документы Ляо Мина и усатого югослава — подложные. А тут прибыла из Шанхая телеграмма, уточнявшая, что Ляо Мин три месяца назад умер в индийской клинике от СПИДа…
Тем временем в сотне миль от переполошившегося курорта разворачивались действия, в которых уже не было мистификаций: в скромном доме скромного фермера проходил суд над Желтым Дьяволом, носившим имя Микеле Гоцаре. Судьями выступали освободившиеся от грима индеец Джо (Ляо Мин), пан Дыля (щедрый югослав), Чосек (исполнивший роль обезьянки) и Гонзасек, гипнотизировавший публику в обличье черного пуделя.
— Микеле Гоцаре должен ответить за смерть многих тысяч невинных людей, за тех, у кого отняли жизнь, за тех, кого лишили свободы, за тех, кого эксплуатировали, как скотину, унижали, освистывали и позорили. Я требую для него смертной казни, — сказал индеец Джо.
— Мы тоже имеем право судить этого человека, потому что зло, чинимое им, интернационально, оно давно перешагнуло все границы, и ни один народ ныне не управляется сам собой, как положено от века. Я согласен с тем, что Желтый Дьявол уродует жизнь человечества, развращает миллионы людей, лишает их культуры предков, программирует нищету и убогость, — сказал пан Дыля.
— Я бы одобрил пожизненное заключение, — сказал Чосек.
— И я, — присоединился Гонзасек. — Это чудовище, повсюду поднимая лживый шум о правах человека, лишило прав народы. Оно создало заговор с целью тотального угнетения.
— Твое последнее слово, преступник, — сказал Джо.
— Я ни в чем не виноват, — ответил перепуганный Микеле Гоцаре. — Покуда в мире существуют миллионы дураков-фантазеров, будут существовать и те, кто их обманывает и обирает. Добро — расслабляющая иллюзия… Кто заставляет людей голосовать за наших ставленников? Кто вынуждает их сотрудничать с нами, губя своих братьев и сестер? Кто внушил им преклонение перед богатством и властью? Почему вместо труда над собою они предпочитают разврат и пьянство, лень и чревоугодничество?..
— Остановись, Гоцаре, — возмутился индеец. — Каждое твое слово — правда по форме, но наглая ложь по существу! Разве всей системой насилия и обмана ты и тебе подобные не вынуждаете людей вести жалкую жизнь тли? Как бы ни голосовали люди, они всегда будут голосовать за твоих кандидатов, которые только для вида устраивают потасовки между собою. Разве не страх перед нищетой и тотальным террором вынуждает людей прислуживать твоей шайке, жертвуя и достоинством, и судьбою близких? Разве не ты сам каждодневно проповедуешь культ богатства и власти как высшее выражение свободы? Разве ты не насаждаешь тупых и продажных начальников, не пропагандируешь разврат, не наживаешься на наркомании и на алкоголизме? Все мыслящее или покупается тобою или перемалывается в застенках!
— Но при чем здесь я? Я только один из клана, причем не самый крупный! Приговаривая меня, вы приговариваете всех, а со всеми вам не справиться никогда! Ради них существуют государства, правительства, международные общества!
— Ты органически не приемлешь правду! — вскричал индеец. — У тебя извращенное сознание! Так умри, как умер мой сын! — И индеец выхватил нож.
— Нет, — остановил его пан Дыля. — Наша мораль — выше! Справедливость не должна быть местью!.. Я знаю, что негодяи спекулируют на нашей добропорядочности и смеются над ней. Но я знаю и то, что торжествовать может только свет, и этот свет должны нести мы, потому что его больше некому нести!
— Хорошо, — сверкнул глазами индеец. — Тогда я предлагаю посадить преступника в бочку и бочку закопать в землю! Это будет прямым ответом на его преступную жизнь: он лишал людей воздуха, пространства, мысли и пищи!
— Это тоже жестоко, — сказал Чосек.
— Но он никогда не остановился бы перед жестокостью!
— Но он ответчик, а мы истцы.
И Желтого Дьявола, известного под именем Микеле Гоцаре, посадили в подвал, оставив ему немного хлеба и ящик минеральной воды.
— У тебя столько же шансов выжить, сколько у простого человека — сохранить свет и добро своей души, — сказал пан Дыля. — Этот мир переиначил ты, и ты обязан прочувствовать, насколько он справедлив!
— Но он несправедлив! — вскричал Микеле Гоцаре. — Я застал уже несправедливый мир! Что я мог предпринять?
— Многое, — сказал пан Дыля. — По крайней мере, ты мог бы не усугублять положения, не отнимать того, что принадлежит другим. Почему все газеты, которые издают твои друзья или ставленники, захлебываются от похвал режиму несправедливости? Почему шельмуют всех, поднявшихся на борьбу за правду и справедливость?..
Увы, увы, у Желтого Дьявола оказалось гораздо больше шансов выжить, нежели полагали его благородные судьи. Специальный браслет на ноге Дьявола, на который не обратили внимания, подвал непрерывные сигналы: по ним разыскали, а затем и освободили приговоренного…
После суда индеец Джо спросил:
— И как тебе пришло в голову устроить бег в мешках? Остроумнее нельзя было и придумать. Мне осталось только затолкать негодяя в саквояж.
— Видишь ли, — задумчиво ответил пан Дыля. — Не я все это придумал, а мое горькое детство. Я родился близ озера Нарочь, ты, вероятно, и не слыхал никогда про такое озеро? Между тем это самое большое и самое красивое озеро в моей родной Белоруссии. Мой родитель был простым рыбаком. В тяжелое для страны время после жестокой и долгой войны он работал в пионерском лагере, имея за плечами три года передовой и четыре ранения. Большинство детей — сироты. У них не было игрушек. А у взрослых, которые смотрели за детьми, не было даже хлеба, чтобы поощрить детей. И они делали то, что делают неимущие, но уверовавшие в свое будущее люди. Вечерами они собирали детей у костров, и все вместе пели песни своей Родины. Днем устраивали соревнования на силу, выносливость и ловкость: дети бегали и прыгали, сидя на бревне, сбивали друг друга подушками, с завязанными глазами подходили к подвешенным за нитки поделкам и пытались срезать их ножницами. Смеялись, радовались, огорчались: кто получал выструганную из коры лодочку, кто свистульку из клена, кто сушеного пескаря. А иногда проводили «бег в мешках». Секрет тут один: кто слишком жадно рвется к выигрышу, непременно падает. Я вспомнил о простой и мудрой игре, когда мы развлекали миллионеров.
— Миллионы не зарабатываются, миллионы грабятся, — сказал индеец Джо. — Я бы отнял миллионы и раздал их беднякам!
Пан Дыля пожал плечами.
— Вчера я тоже так думал. Но сегодня знаю: нельзя помочь народу только тем, что возвратить принадлежащее ему. Гораздо важнее — дать образ новой жизни, которая спасет народ от бедности, мрака и бессилия перед интернациональной пропагандой и заговором. Есть иные стимулы к труду, кроме голода и палки. Нам не позволяют даже подумать о них.
— Пожалуй, — вздохнул индеец Джо, выслушав перевод. — Но здесь, в Америке, мне делать нечего. Даже если бы я был совершенно непричастен к наказанию главаря мафии, меня бы все равно скрутили в бараний рог… Поеду в Бразилию, там много людей нашего племени. Мы попытаемся возродить древний, общинный уклад жизни. То, что спасало человека прежде, — единство и солидарность соплеменников, вера в общие ценности и поклонение общим предкам, — спасет и теперь… Что будете делать вы, куда подадитесь?
— А что, если мы поедем вместе с тобою? — спросил пан Дыля. — Строить новую, действительно свободную и богатую жизнь, ту, о которой грезили народы, но, проданные и преданные, так ничего и не получили, — пожалуй, только это и имеет теперь смысл. Все остальное бессмысленно, тем более для тех, кто способен видеть и чувствовать всякую несправедливость.
— Наука о подлинной свободе — сложная наука, — сказал Гонзасек. — Начальство должно работать, а не наслаждаться своим всесилием. А люди, что люди? Пока они не в ладах с моралью, они не поднимутся до понимания важнейших истин совершенно нового самоуправления, исключающего случайных и порочных людей в качестве вождей и предводителей.
— Странные вы создания, — сказал индеец Джо. — В каждом из вас бурлит совесть. Я тотчас догадался, что вы из России. И все же вы скрываете какую-то тайну.
— Скрывать от тебя эту тайну было бы безнравственно… Я уже говорил, что наш родитель был рыбаком. Но прежде того он был инженером-констуктором военного завода. Использовав совершенно новые принципы, он создал живое существо, которое почти не отличалось от обычного человека, а по многим свойствам превосходило его. О величайшем открытии было немедленно доложено первому лицу государства. Мошенники, у которых рыло в пуху и крови, утверждают, что в стране тогда все решало первое лицо. Оно не решало и не решает ни в одной стране мира: вокруг первого лица всегда формируется клан паразитов, который использует власть исключительно в своих целях. Вот этот клан, умеющий оставаться безымянным, стал внушать, что открытие приведет к кризису и крушению государства, что «новые существа», весьма неприхотливые к пище, не употребляющие спиртного и табака, преданные высокой морали, не станут мириться с просчетами властей, с насилием и ложью. «Попомни слово, размножившись, они оттеснят наших людей со всех постов!» — «Ну, и что, — сказало первое лицо государства, — если они лучше нас представят интересы народа, пусть повсюду займут главные места!» — «Ты не понимаешь двух вещей, — возразили сановники. — Никто не может создавать этих существ, кроме известного тебе инженера! А вдруг он переменит свое отношение к собственным творениям и станет их делать злыми и пронырливыми?» — «Но ведь это честнейший и благороднейший человек!» — «Сегодня — да, а завтра? Если инженер изменит своим убеждениям, всем нам грозят неисчислимые беды. Учти, его создания живут гораздо дольше, чем обычные люди: они непременно захватят главные рычаги в государстве!»
Опасаясь за прочность своих позиций, гнусные сановники велели арестовать инженера и посадить его в тюрьму. Было состряпано дело о шпионаже и «ненаучных подходах к науке». «Я не верю, что этот достойный человек мой враг, — сказало первое лицо государства, узнав об аресте. — Я постоянно занят и не могу лично перепроверять каждое обвинение. Учтите, если узнаю, что он посажен незаконно, все вы лишитесь голов!» — «О властелин, — отвечали лукавые слуги, потом приписавшие свои преступления «властелину», — мы видим, что ты отдаешь все силы могуществу и процветанию государства! Именно поэтому мы бдительно следим за всеми, кто может представлять угрозу твоему бессмертному делу! Клянемся, что гениальный инженер, обиженный отказом признать его изобретение, в последнее время вынашивает планы передаться в руки иностранных врагов! Раз он не с нами, давай приговорим его к смерти!» — «Нет, — сказал «властелин», — губить не разрешаю!»
Но мерзавцы не отступили от своих намерений. Известно, хозяин того не съест, что сожрут его повара. Инженера отправили в Сибирь и там доводили до изнеможения тяжким трудом, рассчитывая, что он погибнет, как другие. Однажды его послали с большой группой лагерников на какие-то работы. Дело было зимой. Началась пурга, и с группой потеряли связь. Лишь через неделю явились спасатели, застав печальное зрелище: лагерники замерзли, в живых осталось лишь два человека. Остался в живых и инженер, но, догадавшись уже о кознях, взял одежду и бумаги погибшего сотоварища и так попал в больницу, а того человека похоронили как инженера. «Властелин» в то время был болен и озабочен тем, что некому передать власть, а вскоре умер в мучениях, отравленный ближайшими сановниками, таким образом рассчитывавшими спихнуть с себя ответственность за несправедливости и жестокости режима. Говорят, перед смертью «властелин» очень сожалел, что не привлек в помощники гениального инженера…
Вернулся инженер под чужой фамилией в родной край и стал работать в рыбацкой артели. Внешность его так изменилась, что его никто не узнал. Он женился, но жена умерла при родах. А сын родился с поврежденными ногами и не ходил. И вот однажды, печалясь, что нет сыну ни друга, ни сотоварища, инженер сотворил одного за другим трех живых существ. Ты их и видишь, Джо, сейчас перед собой…
Индеец был потрясен рассказом и хотел расспросить о подробностях, но пан Дыля упредил его:
— В следующий раз я все тебе растолкую! Но теперь не хочу будоражить воспоминания, ибо инженера и его сына давно уже нет в живых. А мы живем втроем, добывая себе пропитание, и никто и никогда не заподозрил, что мы не рождены, а сотворены душою и руками добрейшего из людей!
— Да, это я сразу заметил: вы бескорыстны, справедливы и мужественны. Если согласны поехать со мной в Бразилию, я буду рад. Купим участок земли. Если удастся поднакопить денег, откроем какое-либо производство.
— Будем подрабатывать фокусами, — сказал Чосек. — Гонзасек откроет школу гипноза, а я готов выступать иллюзионистом.
— Все это прекрасно, друзья, но где взять деньги на авиабилеты?
— На нас билеты не потребуются, Джо, — сказал пан Дыля. — Ты повезешь нас в чемодане. Мы уже не единожды опробовали этот способ передвижения…
На другой день индеец Джо отправился к какому-то своему сородичу раздобыть денег. Разумеется, был нужен и новый паспорт.
Вернулся Джо только к ночи. На нем лица не было.
— Что случилось? — спросил Чосек, встретивший его на пороге.
— Беда, — Джо до крови кусал губы. — Меня обокрали!