За стенами дома пела свирепую песню гроза, и, хотя все окна и двери были плотно прикрыты, едва ощутимый сквозняк колыхал пламя свечей. Их золотистый свет освещал просторную столовую — потемневшие от времени стены, массивный дубовый стол, белую скатерть и поблескивающие столовые приборы.
Во главе стола восседал мужчина средних лет в тёмно-синем фраке со сверкающими пуговицами. По правую руку от него примостилась женщина в строгом платье простого покроя.
— И где его опять носит? — недовольно пробурчал мужчина. — Знает ведь, что ужинаем мы всегда в одно и то же время…
— Заигрался, наверное, — отозвалась дама.
— Заигрался… Парню уже двенадцать лет, а он заигрался! Вот я в его возрасте уже работал в конторе у Готье и, между прочим, был одним из лучших работников. А через два года…
— …ты стал личным секретарем старика Готье, — продолжила дама, не сдерживая улыбки. Историю эту она слышала не однажды.
— Именно! — Мужчина, покраснев, назидательно задрал указательный палец.
— Полно возмущаться, Лео, — Женщина примирительно похлопала супруга по запястью и позвонила в маленький колокольчик.
На звон из кухни показалась запыхавшаяся служанка в накрахмаленном переднике.
— Лисбет, позови Алана, пожалуйста.
— Да, мадам.
Через минуту на лестнице, ведущей на второй этаж, загрохотало. Шум заглушил даже раскаты грома и шипение дождя. С топотом скатившись по лестнице, юный Алан подбежал к столу.
— Привет, мам, пап!
— Боже мой, Алан, — испугалась дама, — что с тобой?
Сын выглядел так, словно искупался в реке. Мокрые волосы цвета дегтя наспех зачесаны назад, вероятно, что и не расческой вовсе, а пальцами. Камзольчик и бриджи тоже промокли. На пол уже натекла вода.
— Ветер распахнул окно! — выпалил он. — Пока закрывал, вымок!
— Долго же ты закрывал окно, — ехидно сказал отец.
— Глупости, Лео. Ставни тяжелые, я сама с ними иногда мучаюсь. Иди и переоденься, Алан. И поспеши — ужин остынет.
Алана как ветром сдуло.
В свою комнату он вбежал как раз в тот момент, когда служанка закончила вытирать пол под окном. При виде паренька она выпрямилась и позволила себе хитрую улыбку.
— Я убрала следы вашего преступления, мастер Алан.
— Ты прелесть, Лисбет! — восхитился тот, стараясь говорить потише, чтобы снизу не услышали. — Ты мой самый лучший друг… Ну, кроме Себа. Кстати, как он?
С этими словами Алан выглянул из окна. Рассмотреть что-либо из окна было сложно. Пространство застилала сплошная серая пелена дождя. К тому же сгущались сумерки. Лишь богатое воображение позволило Алану представить контуры соседнего дома, в котором жил его друг, Себастьян Келлер, или попросту Себ.
— Ваш друг благополучно добрался до своей комнаты тем же способом, что и вы только что — посредством приставной лестницы. Я заметила, как он зажег свечу, когда дождь на мгновение прекратился.
— Отлично! Я уж думал, не успеем.
— Всё-таки должна предупредить вас, мастер Алан, что рано или поздно ваши прогулки будут обнаружены.
— Как? — удивился Алан. — Ты расскажешь моим родителям?
Лисбет скорчила возмущенную гримасу.
— Конечно, нет!
Алан легкомысленно махнул рукой.
— Тогда никто не узнает.
Он переоделся с удивительной скоростью, побросав мокрые вещи на кровать, и спустился по лестнице — на сей раз более степенным шагом, чтобы не злить лишний раз отца, сурового и ворчливого Леонарда Аркона.
Ужин в доме родителей Алана был своего рода ритуалом. Начинался и заканчивался он обычно строго в одно и то же время. После короткой молитвы, во время которой мысли Алана всегда убегали куда-то в сторону, отец брал нож и вилку и торжественно нарезал мясо. Затем раскладывал по тарелкам жены и сына. Те благодарили. Отец благосклонно улыбался. Все начинали есть.
Алан не понимал, почему бы не сказать повару, чтобы тот резал индейку или телятину сразу на три порции. Зачем отцу надо утруждать себя каждый раз?
Вспоминая выражение отцовского лица во время разрезания кушанья, Алан интуитивно понимал, что это действо для отца чем-то важно. Может, ему нужно осознавать, что именно он кормит семью? Или демонстрировать это всем остальным?
Как бы то ни было, все эти лишние телодвижения, включая обязательное переодевание к обеду и ужину, поражали Алана бессмысленностью. Будь он мэром Галльфрана, отменил бы эту ерунду.
Сэб, верно, поступил бы также.
— Интересно, Пилигримы тоже молятся перед едой? — произнес Алан, проглотив первый кусок. — И переодеваются к ужину?
Раздался сдавленный звук — Лео Аркон чуть не подавился. Хорошо, что успел кашлянуть.
— Разумеется, нет! Это сущие дикари, невоспитанные, необразованные и глупые! Лишь потому, что им дано ходить по Дебрям, их окружает ореол загадочности и чуда. На самом деле это просто варвары!
— Зато они сражаются с Тварями, — возразил Алан. — Кто из Галльфрана осилит Тварь? Никто! А Пилигримы гуляют по Дебрям, где кишат Твари. Я ими восхищаюсь.
— Твари их не трогают, потому что чуют в Пилигримах родственную душу, — засердился Лео.
— А еще они привозят полезные товары, — как ни в чем не бывало продолжал Алан. — Например, пуговицы на твоем фраке из золотого кристалла. Ты их купил у Пилигримов в прошлом году. Или мамин кулон, который меняет цвет в зависимости от времени суток. И еще они привозят невест из других Оазисов. Если бы не они…
— То что?!! — рявкнул отец. Похоже, он не на шутку рассердился. Лицо побагровело, глаза сверлили Алана.
Тот выдержал взгляд.
— То нам было бы трудно выжить в нашем Оазисе, не умея выходить за Черную границу.
— Нам и без ночного горшка трудно выжить в такую-то погоду, — огрызнулся отец. — Это не значит, что мы должны восхищаться горшком.
— Лео! — возмутилась мама.
— Что — Лео? Элеонора, наш сын забьет себе голову глупостями о Пилигримах, потом полезет через Черную границу, как внук Ле Руша два года назад. Что тогда ты скажешь? Твари его сожрут!
— Еще неизвестно, — возразил Алан. — Может быть, я потенциальный Пилигрим.
Мать взволнованно повернулась к нему. При свете свечей ее лицо казалось бледнее обычного.
— Не вздумай испытывать себя, Алан! Не лезь за Черную границу!
Алан вжал голову в плечи.
— Да ладно вам! И не собирался даже…
Родители вроде бы успокоились. Алан перевел разговор в другое русло, что было нетрудно: последнее время отца очень интересовали скачки на Лазурных полях. Стоило спросить, на какого жеребца отец поставил бы деньги, как Лео Аркон моментально забыл про Пилигримов и Черную границу с ее Тварями.
Алан незаметно выдохнул. Если бы родители знали, где он гуляет с Себом!
Например, сегодня они нашли самый безопасный путь к Черной границе. Он вёл там, где ребят не застукает жандарм или какой-нибудь любитель совать нос не в свое дело. Они просидели на самом краю Черной границы, с восторгом всматриваясь в Дебри, битый час.
Ступить на границу, а тем более перейти ее не решились, хотя очень хотелось. Подумать только, пройти по черной твердой поверхности каких-то десяток шагов, и ты — на территории Дебрей! Несколько минут и станет ясно, Пилигрим ты или нет.
Если ты Пилигрим, Твари тебя не тронут. Они не смогут навредить тому, кто рожден странствовать по Дебрям.
Если ты Пилигрим, перед тобой откроется весь мир. Ты проживешь удивительную жизнь, полную путешествий и приключений, ты станешь героем для мальчишек и девчонок тысяч Оазисов, проклятьем для Тварей Дебрей и богом в некоторых примитивных Оазисах. Алан слышал об этом от одного Пилигрима, которого встретил на рынке в прошлом году.
Но если ты не Пилигрим… Тогда Твари высосут твою душу. И смерть твоя будет ужасна.
Они с Себастьяном извелись, не решаясь ступить на границу и выяснить раз и навсегда, какая судьба их ждет. Под конец Алан почти собрался с духом, но началась гроза. Ребята еле успели домой, пока гроза не разразилась по-настоящему.
Перед отходом ко сну, уже переодевшись в пижаму, Алан зажег самый большой светильник. На случай появления в комнате родителей приготовил книгу — кажется, поэму Альфонса Аркона, какого-то древнего предка, — можно будет сказать, что он решил почитать на сон грядущий.
Ему пришлось посидеть на подоконнике какое-то время, прежде чем в окне соседнего дома зажегся фонарь.
Алан подвигал светильником вверх-вниз, вправо-влево. Фонарь Себа ответил тем же. Гроза с рокотанием и ворчаньем уходила на северо-запад, и дождь заметно ослаб. Движение огонька в окне Келлеров нетрудно было разглядеть.
Этот язык разработал Себастьян, а Алану принадлежала идея создания тайного языка, который не знал бы никто, кроме них. Язык включал в себя движения светильником и ритмичное приглушение света с помощью какой-нибудь тряпки.
“Завтра я сделаю это”, — сообщил Алан, имея в виду переход Черной границы.
“Я с тобой”, — отреагировал Себ.
“Струсишь же!”
“Прихвачу с собой платок, чтобы вытереть тебе слезы, когда ты увидишь Тварь”.
“А я прихвачу тебе запасные пару штанов, когда ты обделаешься”.
Разговор рассмешил Алана, он беззвучно захохотал. Себ, несомненно, тоже веселится от души. Друзья постоянно подшучивали друг над другом. И никто никогда не обижался.
“Поболтав” еще какое-то время, Алан затушил светильник и лег в постель. Он долго лежал на спине, уставившись на тусклое пятно на потолке — отсвет уличного газового рожка.
Завтра он сделает это.
Он должен решиться и ступить на жуткие земли Дебрей. Иначе сойдет с ума. Алана пугала перспектива оказаться лицом к лицу с Тварями, но еще больше его пугала даже не смерть в лапах монстров, а результаты этой проверки. Он хотел быть Пилигримом, хотел всей душой. Если он окажется Оседлым и выживет после проверки, ему незачем будет жить дальше…
Алан одернул себя. Не стоит драматизировать. Тысячи и тысячи, нет, миллионы Оседлых живут в своих Оазисах по всей земле и вполне довольны таким образом жизни. Почему же ему, Алану, нужно больше, чтобы быть счастливым?
Что же хорошего в этих неведомых землях за горизонтом? Почему его так влечет туда?
Так и не найдя ответа на вопрос, Алан уснул.
***
На следующий день сразу после завтрака Алан отправился на уроки фехтования к господину Нуатье, бывшему офицеру и одному из лучших шпажистов Галльфрана. Лео Аркон отдал Алана на обучение Нуатье, справедливо полагая, что на тренировках сын сможет избавиться от излишка кипучей энергии, а заодно станет настоящим мужчиной.
Нуатье был суровым учителем. Кроме Алана, у него в группе училось пятнадцать юношей, из которых Алан мог одолеть в поединке десять. Остальные пятеро были старше, учились дольше и были непобедимы. Десятку слабаков Алан игнорировал и на спарринг старался выходить только с сильнейшими.
В итоге после каждого занятия тело ныло и болело от уколов тренировочным шпагами.
Вот и на этот раз Алан вышел из двухэтажного здания школы фехтования с перекошенной от боли физиономией.
Себ стоял на другой стороне улицы. Его родители были против обучения фехтованию, считая, что ребенку лучше изучать науку и литературу. Себ не спорил. Он был чересчур спокойным и неповоротливым для фехтования.
Заметив друга, Алан усмехнулся. Про себя он отметил, что Себ благоразумно не стал торчать возле дверей школы: пятерка “сильнейших” имела дурную привычку задирать всех юнцов поблизости.
Наведаться к Черной границе и испытать себя планировалось сразу после тренировки. Если они задержатся, то скажут родителям, что ходили на ярмарку. Впрочем, Алана мало волновало оправдание для родителей: если он не Пилигрим, то неизвестно, сможет ли он вообще дожить до встречи с ними, а если Пилигрим, то думать о детских оправданиях попросту смешно.
По улице грохотали кареты и небольшие двухколесные тележки с разными товарами, разбрызгивая грязь. Алан перебежал дорогу, в последний момент проскочив перед самой лошадиной мордой.
— Ну что, пошли? — спросил Себ.
Алан поглядел на него горящими глазами. После тренировки кровь бежала по жилам быстрее обычного, и Алана переполняла уверенность, что сегодня он решится на испытание.
— Пошли, Себ!
Друзья быстрым шагом прошли квартал, потом ловко прицепились к задку черно-красной кареты. Идти пешком было лень, тем более вчерашняя гроза превратила улицы в чавкающее жижей болото. Проехали квартала три, прежде чем карета повернула направо, и пришлось сойти. Дальше они повторили трюк с проездом “зайцем”, но на сей раз кучер попался внимательный. Посыпались басовитые ругательства, щелкнул кнут, и парочка “зайцев” с хохотом соскочила с подножки.
Алан, за ним Себ юркнули в переулок между улицей Роз и Лавандовой рекой. Отсюда до Черной границы было всего ничего: мост через реку, пара десятков лачуг, кузницы и лесочек.
Забегая за угол на полной скорости, Алан врезался во что-то твердое. Он отпрянул и, если бы не Себ позади, грохнулся бы оземь.
Неожиданное препятствие воззрилось на юношей с высоты почти двухметрового роста.
— Эй, осторожней! Так и шею свернуть недолго!
Мужчина, с которым столкнулся Алан, одернул кожаную куртку. Пояс его перехватывал широкий ремень, украшенным камнями — надо полагать, драгоценными. В целом, человек выглядел внушительно. Мало того, что высок и широкоплеч, так еще и одет более чем шикарно: помимо кожаной куртки и ремня, на незнакомце красовалась широкополая шляпа с пышным белым пером, бархатные штаны и сверкающие сапоги. У человека было продолговатое лицо, темные глаза и узкая бородка клинышком.
— Простите, монсеньор, — пробормотал Алан.
Незнакомец повернулся, и взору Алана предстала висевшая сбоку на ремне шпага. У нее была серебристая, причудливо закрученная гарда и антрацитово-черные ножны. У Алана открылся рот от восхищения.
— Хочешь такую, мальчик?
— Ага!
— Может быть, когда-нибудь у тебя будет такая шпага.
— У меня будет лучше! — выпалил Алан.
Незнакомец улыбнулся и величавой походкой двинулся своей дорогой.
— Кто это? — спросил Себ.
Алан пожал плечами.
— Впервые его вижу.
— Странный он какой-то, — заключил Себ.
Не прошло и минуты, как таинственный незнакомец вылетел у обоих из головы. Они перешли через массивный каменный мост. Под ним неспешно катила волны Лавандовая река. Дорога за рекой утопала в грязи. Мэрия Галльфрана не желала мостить дороги в бедных районах, полагая, что движение там всё равно неактивное. Несмотря на все усилия не испачкаться, ботинки у ребят вскоре превратились в нечто жуткое, штаны усеяли ошметки грязи.
Местное население, в основном ремесленники, с любопытством таращились на двух прилично одетых мальчишек. Чумазые дети прекращали играть и провожали их взглядами.
Алану их внимание было безразлично, его начинало трясти в предвкушении испытания. Себ волновался не меньше, судя по сжатым губам и деревянной походке.
Они оставили за собой поселение ремесленников с ее грязью, запахом дыма и звоном ударов молотом по наковальням. Впереди, на пологом склоне раскинулся лесочек, и между стволами уже чернела Граница, опоясывающая весь Оазис, где располагался Галльфран…
Алан был настолько напряжен, что не заметил, как они пересекли лес.
Друзья остановились на самом краю Черной границы. Похожая на совершенно гладкую и твердую дорогу шириной шагов десять, она выбегала из-за ближайшего холма и терялась за деревьями. Ее поверхность была черной и блестящей, никогда на ней не скапливалась ни пыль, ни лесной сор. Никогда на нее не забредали звери или насекомые. Черная граница, замкнувшая в круг город и несколько поселков-пригородов, отпугивала от себя всё живое.
Кроме Пилигримов, конечно.
Алан с Себом некоторое время всматривались в Дебри. Собственно, они не были такими уж лесистыми; Дебрями назывались все земли вне Оазисов, там, где хозяйничают Твари, независимо от того, как эти земли выглядели и что на них произрастало. Дебри прямо перед Аланом и Себом покрывал точно такой же лес, как и на стороне Оазиса. Дальше высились зеленые холмы, за которыми синела далекая горная гряда.
В пронзительно-голубом небе между кучевыми облаками парили черные точки. Орланы не делают разницы между Оазисами и Дебрями.
— Ну? — наконец проговорил Себ хрипло. — Пошли?
Его длинные волосы колыхал ветерок.
— Пошли, — отозвался Алан не своим голосом.
Он прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не выказать страх, но колени предательски подкашивались, по спине и затылку бегали мурашки, а руки тряслись, как у старичка.
Тем не менее, он первым ступил на черную гладь. Она была твердой, словно камень, и казалась холодной. Алан понимал, что через толстую подошву грязных башмаков почувствовать холод границы нереально. Это всё страх…
Дебри, обманчиво мирные и спокойные, ждали…
Будто во сне Алан прошел по границе. Еще один шаг — и он на территории Дебрей. Себ стоял рядом, шумное дыхание заглушало ветер.
Друзья переглянулись. И шагнули на траву Дебрей.
***
Нервы натянулись до предела. Алан встал обеими ногами на землю и приготовился отступать при малейшей опасности.
Как ни странно, опасность не желала появляться. Лесок по-прежнему мирно шелестел листвой, голубело безмятежное небо, солнце пронизывало прозрачный воздух…
Себ переступил с ноги на ногу. Он вопросительно приподнял брови. Время тянулось и тянулось, и ничего не происходило.
— Алан!
— Себ!
Они оба заулыбались.
— Кажется, мы… — начал Алан, но Себ зашипел на него:
— Подожди! Рано! Нужно немножко походить тут. Для верности…
Алан, который собирался заорать во всю глотку: “Кажется, мы — Пилигримы!”, кивнул и последовал за другом в лес прочь от Черной границы.
Они прошли шагов пятьдесят. Дубы и сосны сомкнули над ними зеленый шатер. Здесь царила прохлада, пахло дерном и, кажется, грибами…
— Себ! — негромко сказал Алан. — Всё-таки мы…
— Что-то впереди!
Алан, который уже почти расслабился, вздрогнул и завертел головой.
Себ внезапно быстро пошел вглубь чащи. Алан побежал за ним и увидел приземистое каменное сооружение, возле которого остановился Себ. Сооружение напоминало круглый колодец без колпака, очень древний на вид. Каменную кладку покрывал толстый слой моха. Себ заглянул внутрь.
— Что там?
— Пленка… Будто бельмо на глазу…
Алана охватило любопытство. Он подошел к колодцу.
На глубине в человеческий рост его затягивала белая мембрана. Алан не представлял, что это за диковина.
Себ повернулся к приятелю с сияющим лицом.
— Ты понимаешь, Алан? Мы — Пилигримы!
Алан не успел улыбнуться в ответ. Позади Себа из колодца к самым верхушкам сосен взметнулась темная масса, оглушительный визг расколол сонную тишину. Алан отпрянул, споткнулся о корень и рухнул навзничь. На какое-то время от ужаса сердце остановилось, потом застучало с сумасшедшей скоростью.
На его глазах Тварь выползала из колодца. Она была огромна, как колокольня, и ее черное сегментированное тело, чуть изгибаясь, возвышалось над самыми высокими деревьями. Четыре суставчатые руки цвета тусклой стали сжимали Себа на высоте третьего или четвертого этажа. Себ вопил без передышки.
“Оно убьет Себа”, — промелькнуло в голове Алана.
Прежде чем что-нибудь сообразить, он схватил ком глины и швырнул в Тварь.
Ком ударился о прочный сегмент тела над самым колодцем, не причинив Твари никакого вреда. И всё же внимание Твари переключилось на Алана.
Не выпуская из лап Себа, она изогнулась, и к Алану сверху опустилось лицо Твари — жуткий образ, похожий на бледную маску с провалами глаз и рта, особенно страшный на нечеловеческом теле…
Тварь разинула пасть, и впечатление сходства с человеческим лицом пропало: рот усеивали мелкие конусовидные зубы. Их было много, гораздо больше, чем у человека. И пасть раскрывалась гораздо сильнее, чем на это способен человек.
Как только Тварь разинула пасть, крики Себа затихли. Он обмяк в стальных лапах. Зато Алан заорал и зажмурился, готовясь умереть.
— Эй!
Алан вытаращил глаза. К ним бежал давешний незнакомец в шляпе с пером, обнажая на бегу шпагу. В зеленоватом полумраке сверкнуло узкое лезвие. Ядовито зашипело, от раны на теле Твари повалил желтый дым. Второй удар пришелся ближе к человеческой голове, потому что Тварь спешно втягивалась в колодец. В последний миг оно выронило Себа, мешком повалившегося на траву, сложило лапы и исчезло в глубине земли.
Незнакомец сгреб Себа и ринулся в сторону Черной границы.
— За мной! И не отставай, если тебе дорога жизнь!
Алан припустил изо всех сил. Никогда раньше так быстро он не бегал. Когда подошвы коснулись монолитной поверхности Черной границы, сердце готово было лопнуть.
Он набрался духу, чтобы оглянуться. Над лесом вздымались Твари — штук пять, не меньше. Еще три по-змеиному скользили по траве вслед за беглецами.
Будь Черная граница не пару десятков шагов дальше, они догнали бы людей.
Алан добежал до родного Оазиса и без сил рухнул наземь. Его легкие горели.
Незнакомец положил бездыханного Себа рядом с Аланом и, отдуваясь, присел рядом. Алан, как завороженный, смотрел на растворяющихся в полутьме леса Тварей.
Себ замычал что-то невнятное. Его ресницы затрепетали.
— Ну что, ребятки, хотели выяснить, кто из вас Пилигрим? — с усмешкой поинтересовался незнакомец, более-менее отдышавшись.
Алан испуганно кивнул.
— А Себ не умрет?
— Нет. Дуракам везет, как поговаривают в одном из Оазисов. Через полчаса очухается. Потом пару дней голова поноет, но и это не смертельно. Это чтоб неповадно было лазить через Черную границу. Еще три секунды, и Эманация Тварей его бы прикончила. Хорошо, что я проходил рядом… Как чувствовал, что вы надумали проверить себя!
— Эманация, монсеньер?
— Да, Твари излучают что-то… Какую-то дрянь, которая вырубает Оседлых в радиусе десяти метров… то есть, около пятнадцати шагов. Помнишь, когда Тварь разинула пасть, твой дружок отключился?
Алан кивнул. Незнакомец выражался странно, но понятно. Теперь было ясно, что это Пилигрим.
— Ну так вот, — продолжал Пилигрим, — мы называем это излучение Эманацией. И излучается оно из их поганых пастей. По крайней мере, мы так думаем.
— А вы — это кто? Пилигримы?
— О да, парень, ты прав. Только отныне ты должен говорить не “Вы, Пилигримы”, а “Мы, Пилигримы”.
— Почему? — тупо спросил Алан. После всего пережитого мозг работал плохо.
Пилигрим сурово и в то же время ласково поглядел на Алана.
— Потому что ты, малыш, настоящий Пилигрим! Эманация на тебя не подействовала, как на твоего дружка. Ты можешь остаться в родном Оазисе и прожить безопасную и скучную жизнь. А можешь отправиться в удивительные путешествия по свету и пережить тысячу приключений, но и умереть можешь в любой момент. У твоего дружка, увы, такого выбора нет: в Дебрях за ним всегда будут охотиться Твари, как пару минут назад. Ну, так что ты выбираешь?
Мозг Алана наконец-то заработал. Вот он — час истины! Алана переполняла даже не радость — счастье. Он не выдержал — из груди вырвался воинственный боевой клич, далеко прокатившийся над безлюдными просторами отныне безопасных Дебрей.