1
За величественными дверями им открылся просторный круглый зал, в центре которого была круглая же площадка, углубленная в землю почти на длину человеческого роста.
Вокруг ряд за рядом поднимались широкие каменные ступени, на которых могли бы восседать свидетели того действа, что развернется на центральной площадке.
Узкий проход в ступенях вел к этой площадке от двери.
Алан сразу подумал, что это место напоминает ринг, где сражаются бойцы, а зрители вопят, улюлюкают и делают ставки.
Под сводами зала скользили, извивались и переплетались светозарные угри, к ним прибавились проплывшие сквозь дверной проем вслед за Пилигримами другие светляки, и стало совсем светло.
С гудением двери закрылись за Пилигримами, отрезая путь назад.
— Добро пожаловать, — раздался ровный, бесстрастный голос, и Себастьян поднялся с одной из ступеней навстречу Пилигримам. Он был в черном костюме, благодаря которому сливался с тьмой, но маска была отброшена на спину, как капюшон, и Алан отчетливо видел лицо старого друга. Одну ногу Себ поставил на ступень выше и подбоченился. Он был абсолютно спокоен — во всяком случае, внешне. — Можете слезть с лошадей и поставить их вон туда… где стоят и наши скакуны. И садиться вот здесь.
Он показал на темную нишу, где и впрямь топтались и всхрапывали кони — девять штук.
Алан скользнул взглядом по ступеням. Все сидели здесь: на нижнем ряде Кассия, Н’Гала, Борислав и Стефан Кровак; на верхнем — три Клейменых в черных масках и Омар.
— Как ты, Кассия? — крикнул Алан.
— Я в порядке, Алан, — немного сдавленным голосом отозвалась та. Она была напряжена, и неудивительно.
— Спасибо, что спросил, мы тоже живы-здоровы, — проворчал Кровак.
— Итак, все в сборе, — сказал Себастьян, оглядывая новоприбывших с высоты своих ступеней. — Можем начинать.
Отчего-то Алану почудилось, что Себ обращается ни к нему, ни к кому бы то ни было другому присутствующему в этом зале. И не разговаривает сам с собой. Тем не менее, у него будто бы был незримый собеседник…
Димитрий хмыкнул и поднял пушку. Себ заметил это движение и покачал головой:
— Это бесполезно, мой рыжий друг…
Но Димитрий выстрелил. С шипением молния озарила весь этот каменный зал, больше напоминающий исполинский склеп, и ударилась о невидимую преграду между Димитрием и Себастьяном. Полетели искры, ухнуло так, что у Алана заложило уши, а Димитрий с проклятием выронил пушку.
— Я ведь говорил, — с печальной улыбкой сказал Себ. — В Зале Суда не действует никакое оружие. Сражаться бессмысленно… Биться здесь будут только двое и без оружия, мечущего огонь и молнии.
И он пристально посмотрел на Алана. От этого змеиного взора у того перехватило дыхание.
— Прошу, садитесь, — сказал Себ с нажимом.
Пилигримам не оставалось ничего иного, кроме как подчиниться. Они спешились и отвели лошадей в нишу. После чего поднялись на нижнюю ступень напротив отряда Кровака и Клейменных. Алан направился было к Кассии, но черные тени, нависающие над ней, шевельнулись, и он остановился.
— Прошу не делать резких движений, — проговорил Себастьян. — Мы все здесь находимся под контролем.
— Твоим, что ли? — раздраженно полюбопытствовал Димитрий, обнимая бесполезную здесь пушку.
— Нет, — Себ улыбнулся и воздел руки, как фигура на барельефе. — Под контролем Основателей нашего мира.
2
Как только прозвучали эти слова, сияние, исходящее от призрачных Тварей под сводчатым потолком, усилилось и пролилось вниз мерцающим водопадом.
Из этого сияния соткалась высокая фигура… она раздвоилась… нет, превратилась в три фигуры.
Они были высокими, как деревья, и чтобы попытаться заглянуть им в лица, потребовалось сильно задрать голову; но даже тогда облик светоносных существ было не различить из-за сияния и постоянных переливов.
За свою жизнь Алан привык к чудесам, а в последнее время этих чудес и вовсе стало необыкновенно много. Но в эту самую секунду он ощутил, что перед ним предстало нечто поистине изумительное — то, чего не видел никто из живущих Оседлых и Пилигримов.
Это были Основатели.
Боги.
Присутствующие зачарованно наблюдали за тремя величественными фигурами, глядя на них снизу вверх. Всполохи света мелькали на окаменевших от захлестнувших чувств лицах. Тэн что-то бормотал; на его лбу проступил пот; он наверняка шептал свои молитвы. Димитрий разинул рот, Матиас вращал белками глаз. Группу Себастьяна за светоносными фигурами Алан не видел, но сам Себ, судя по всему, тоже был потрясен. Его лицо в кои-то веки лишилось невозмутимости и почти гипнотического спокойствия, и на нем проскользнуло по-детски восторженное выражение. Наверное, он все-таки не ожидал, что боги почтят его своим присутствием.
Зазвучал голос Основателей — вопреки ожиданиям, не громоподобный и оглушающий, а мягкий, добрый и мудрый. Не мужской и не женский, не старческий и не молодой. У Алана возникла уверенность, что этот голос звучит вовсе не в воздухе, а непосредственно в уме каждого присутствующего.
— Этот день наступил, — сказал голос, причем было непонятно, какая именно из фигур вещает; или же говорят сразу трое? — Впервые за многие тысячи лет существования мира Оазисов. Двое сошлись на Перепутье Истории. Один желает перемен, другой хранит традиции…
“Это я храню традиции?” — удивился Алан мысленно. Никогда прежде он не считал себя любителем традиций. Во многих делах он был сущим бунтарем; то же утверждал и Эмиль Ламар. Но нет, Основатели правы. Именно он в настоящий момент выступает за то, чтобы все оставалось по-старому и не менялось.
Позиция, которая в большей степени присуща старикам…
— Такое происходило и прежде, — продолжал Основатель, который, видимо, был един в трех лицах, — но никогда не заходило так далеко… Никогда Двое не приходили сюда, в Чертоги Основателей.
— И каково будет ваше решение? — крикнул ввысь Себастьян. Он по-прежнему стоял, поставив одну ногу на ступень выше.
— Решение будете принимать вы сами, поскольку этот мир — ваш. Нас давно нет, осталась лишь наша мудрость, приобретенная ценой пролитых рек крови…
— О какой крови речь?
— О человеческой. Пролитой в ходе бесчисленных войн. Ни прогресс, ни достаток в еде и жизненных благах, ни развитие науки и искусства, ни всеобщее изобилие не смогли остановить страсть людей к убийству себе подобных. Было время, когда предполагалось, что война — суть существования людей, что агрессия — основа человеческой души… И что наша цивилизация рано или поздно обречена на мучительную гибель, которую принесут нам же подобные… Так было. Но только до тех пор, пока не открылась истина.
Основатель сделал паузу, но явно не для того, чтобы кто-либо задал вопрос. Он просто дал слушателям время переварить сказанное и продолжал:
— Истина же заключается в том, что все войны начинаются и поддерживаются не столько алчностью, сколько разным образом мировосприятия… разными культурами… разной жизнью и ценностями. Земля породила великое множество разнообразных культур, некоторые из которых были уничтожены не из-за алчности или властолюбия, а из-за ксенофобии — страхом перед непохожим и чуждым. У нас был способ уничтожить все культуры, кроме одной, но даже тогда это не защитило бы человечество от риска возникновения в будущем новых культур и систем ценностей. И тогда мы преобразовали мир, создав Оазисы — места, где в относительной изоляции процветают все мыслимые и немыслимые культуры и общества. Где есть все. Но нет возможности повлиять на соседей, навязать им свой образ жизни, напасть и развязать очередную войну… И многие тысячи лет мир совершенно стабилен…
— Но он и не развивается! — выкрикнул Себ.
— А ты уверен, что развитие есть благо? Тебе известна конечная цель любого развития?
— Конечная цель любого развития — совершенство!
— Как оно, по-твоему, выглядит?
— Как абсолютная свобода!
— Поверь, Себастьян Келлер, у нас когда-то была абсолютная свобода. Мы умели творить миры и задавать законы бытия, мы зажигали солнца и осушали океаны. Мы летали быстрее и выше птиц, плавали стремительнее и глубже рыб. Мы были богами, пред силой которых склонилась сама природа… Но это не дало нам ничего, кроме боли и страдания.
— Возможно, вы совершили ошибку!
— Возможно, ты прав. Наши ошибки слишком дорого всем обходятся. Но ты, похоже, не беспокоишься об ошибках, верно? И пролитая кровь тебя не пугает? Ты готов перешагнуть через один труп или множество ради достижения своих целей. Когда-то ты убил того несчастного татуировщика из твоего Оазиса Галльфран, затем спровоцировал уничтожение религиозными фанатиками Оазиса Хоу Верден. И душа твоя спокойна и лишь горит жаждой достигнуть конечной цели: свободу всем и каждому вне зависимости от его личных желаний…
Алан не выдержал и перебил Основателя, что само по себе было жутким богохульством:
— Себ! — крикнул он. — Так это ты убил татуировщика? Ты сказал, что его зарезали в пьяной драке!
— И не соврал, — усмехнулся тот. — Его действительно зарезали в пьяной драке. Мы с ним напились и подрались. Ты не можешь обвинять меня во лжи.
— Ты ввел меня в заблуждение! А это и есть ложь! Наверное, ты и Ингвара пытал умышленно?
— Ты сам себя ввел в заблуждение, мой старый друг. А я… Что касается меня, то я всегда знал цену силы. Одним она дается при рождении — просто потому, что им повезло, — он выразительно глянул на Алана, и тот вспомнил, что стоило Себу знакомство с Тварью Дебрей, — другие достигают ее ценой большой боли, потерь и мучений. У всего есть цена: Пилигримы не знают покоя дома и семьи, а Оседлые — вкуса свободы странствий… Я нарушил тысячелетний порядок — но не для себя, а для всех людей. В моем мире привилегии будут раздаваться не при рождении, как это происходит сейчас. Если кто-то пожелает странствовать, он будет странствовать; если кто-то захочет сидеть на месте, то будет сидеть на месте. Никакой несправедливости. Никакого насилия.
— Тебе ли говорить о насилии?
— Мое насилие будет последним. В новом мире таким, как я, не будет места. Честно признаться, в нем не будет места и Пилигримам, но что поделать… у всего есть своя цена, я уже говорил… Кстати, о Пилигримах: вы ведь тоже ограничены Черной границей, только у вас она проходит в голове. Вы не интересуетесь, почему мир таков, каков он есть; откуда он возник и куда идет; можно ли его переделать? Многие из вас страдают оттого, что их сыны и дочери не способны ходить по Дебрям, но никто из вас не задумался, можно ли это изменить.
— Тиберий хотел это изменить, и что у него получилось? — спросил Алан.
— О да, Тиберий был не совсем обычным Пилигримом. Он-то и рассказал мне легенду, что передается из поколения в поколение среди особенных Пилигримов. Легенду о Разрушенных Оазисах. Подозреваю, что эту байку запустили Основатели… — Себ обратился к сияющей троице в центре зала. — А я ведь прав, да?
— Ты прав, Себастьян Келлер. Именно мы давным-давно оставили информацию об этих Чертогах среди тех Пилигримов, кто хоть раз в жизни задумался бы о несовершенстве мира. Мы ждали, когда к нам явятся Двое, что будут решать судьбу мира. И вот мы дождались.
Себ удовлетворенно кивнул.
— Я хорошо понимаю вас, Основатели. Хоть я и не настоящий Пилигрим… хоть Парадайз признал в конце концов во мне Пилигрима… Я понимаю, что вы оставили лазейку — на случай, если созданный вами мир ошибочен. Большинство Пилигримов слушали эту байку и забывали, однако были и те, кто запоминал. Но практически никто не отправлялся на поиски Разрушенных Оазисов. И это лишнее доказательство того, что в ваших головах тоже пролегает Черная граница. И ее почти невозможно так просто разрушить.
— И как ты разрушишь границу в наших головах, Себ? — спросил Алан.
— Она разрушится сама, когда будут уничтожены реальные Черные границы. А сделаю я это с помощью Основателей.
Основатель мягко произнес:
— Ты должен нас убедить. Мы послушаем того из Двоих, кто одержит победу.
— Мы должны сражаться? — вырвалось у Алана.
Себастьян усмехнулся.
— А ты еще не понял? Мы — Двое, что решают судьбу мира. Основатели подчинятся победителю на этом суде.
— И как мы должны сражаться?
За Себастьяна ответил Основатель:
— Любыми доступными вам способами. Двое должны доказать свою правоту даже ценой своей жизни. Таков закон.
3
— Нет!
Алан встрепенулся: кричала Кассия.
— Это несправедливо! Основатели, почему вы допускаете такое? Вы просто перенесли на нас ответственность и играетесь нашими жизнями? Что вы за боги такие? Злые детишки, что играют в игрушки…
Тэн громко ахнул от подобного святотатства.
Алан тоже подумал, что Кассия слишком дерзка, хотя и был, в сущности, восхищен ее смелостью и тем, что она беспокоится о нем.
Основатель ничуть не оскорбился:
— Мы не можем решать, Кассия Ринн. Нас давно нет, осталась лишь блеклая тень нашей сути… а она не принимает решения, она подчиняется. У Двоих есть мудрость — они прошли через многое и потеряли многое, но также многому и научились. У Двоих есть храбрость — иначе они не пришли бы сюда. У Двоих есть решимость и вера в свою правоту. Теперь, когда они здесь и готовы отстаивать свою точку зрения, настал час битвы.
Сияние замерцало, высокая тройная фигура беззвучно отодвинулась в сторону, открывая взору ринг, утопленный в полу. Вокруг сияющей фигуры беззвучно плавали фосфоресцирующие призрачные угри.
— Посмотрим, чья храбрость, решимость, вера и мудрость сильнее… — проговорил Основатель. — А пока вы можете прояснить те вещи, которые хотели прояснить, задать вопросы и получить ответы. Ибо больше такого шанса может и не быть.
Алан поглядел сначала на Основателя, потом на Себа. Еще чуть позже — на Кассию. У него представилась возможность задать Основателю любой вопрос, но все вопросы выветрились из головы. Тогда он повернулся к Кассии:
— Я тебя люблю… — Он сам удивился, что произнес эти слова. Они вылетели внезапно, сами собой, будто давно дожидались, когда Алан откроет рот. Его голос окреп: — Слышишь, Кассия? Я тебя люблю!
— Я тебя тоже, — спокойно отозвалась та, ничуть не медля. Ее, напротив, не удивили эти слова. — Я тоже тебя люблю, Алан Аркон!
Когда еще было признаваться в любви? Другого шанса, вероятно, и не представится больше.
— Тебя не обижали? — спросил Алан, не беспокоясь о том, что его вопрос звучит, вероятно, по-детски и глупо.
— Нет, — отозвалась Кассия. — Со мной обращались достойно.
Но при этом бросила быстрый взор в сторону Омара. Кровь бросилась в лицо Алана. Себастьян, бесшумно переступая, приблизился к своим людям и Пилигримам Кровака.
— Да, об этом, дорогой Алан… — заговорил он. — Я никогда не забывал, какими мы были друзьями… Дело в том, что я видел, как Омар пристает к твоей любимой и даже делает ей крайне оскорбительные предложения… В знак нашей старой дружбы…
Омар зарычал и выхватил кинжал из-за пояса, но тут же осел на ступень, на которой сидел до того, как вскочить. Себастьян, казалось, не сделал ни единого движения — но все же убил собственного подручного. Минуту или две Омара трясло от невыносимой боли, лицо покрылось испариной, а глаза бешено вращались. Челюсти же стянуло судорогой, и из глотки не вырывалось ничего, кроме приглушенного мычания, полного боли. А потом он затих и обмяк.
Кровак и остальные отшатнулись от тела Омара, будто оно было заразным, Кассия прикрыла рот ладонью. И лишь Себ оставался хладнокровен.
— Мне он никогда не нравился, — сообщил он. — Самодовольный мелкий говнюк. Увы, такими легко манипулировать, и я не мог не воспользоваться этим…
Когда-то Алан много отдал бы, чтобы начистить Омару рожу, но сейчас он был потрясен. И не столько самой смертью, сколько демонстрацией силы и навыков убийц Зэн Секай. Себастьян продемонстрировал то, на что способен, и сделал это не зря. В распоряжении Алана один-единственный прием, и его совершенно недостаточно. Этим жестоким убийством собственного товарища Себ сломил боевой дух Алана.
Сейчас Алан не сомневался, что пытка Ингвара не была результатом ошибки Себа.
Ноги сами понесли его. Он встал и спустился к круглой площадке. Матиас что-то сказал вслед — вероятно, пытался остановить, — но Алан не слушал. Он спрыгнул в эту яму, а Себ одобрительно улыбнулся. Он тоже спустился на площадку.
Двое встали друг напротив друга.
— Значит, будем биться? — спросил Себ. — Иного варианта нет?
— О каких вариантах ты говоришь? — процедил Алан.
— О таких, где ты идешь со мной. Стоит тебе согласиться совершить, так сказать, ряд реформ с этим старым миром, и не будет никакой схватки. Ты будешь с любимой женщиной, вы станете жить так, как вам заблагорассудится.
Алан посмотрел на Основателя:
— Он не лжет? Все так?
— Все так, — эхом отозвался Основатель. — Если ты согласишься с правдой Себастьяна, Алан Аркон, мир изменится. Не будет больше ни Оазисов, ни Пилигримов. Дебри исчезнут, равно как и населяющие их Твари. Их время кончится. Начнется эпоха смешения народов… снова.
— И снова начнется война всех против всех?
— С высокой долей вероятности. Да. Развитые Оазисы захотят покорить слабые, навязать свою культуру, религию, власть.
— Но Оседлые сами не хотят уходить со своих Оазисов!
— Большинство — да. Но всегда есть меньшинство. Именно оно пишет историю — как вы Двое. Будут войны, много войн. Любая реформа влечет за собой жертвы. И чем все это закончится, не спрогнозируем и мы.
Алан отвел от Основателя взгляд и повернулся к Себу.
— Тогда я не согласен. Я не хочу развязывать войн. Тяжелее этого греха только убийство родителей.
— Уверен? — не без разочарования спросил Себастьян. — Алан, в знак старой дружбы я готов забыть все, что было… и протянуть руку. Подумай: идешь ли ты за мной? Мы сами станем основателями нового мира.
И Себ протянул крепкую ладонь.
Алан посмотрел на нее.
— Ты и вправду был моим самым лучшим другом, Себ. И я очень виноват перед тобой… Надо было вернуться хоть раз в Галльфран, повидаться с тобой, рассказать о своих приключениях, узнать о твоей жизни… Возможно, ты не сходил бы с ума в одиночестве. Тебя не мучила бы зависть и ненависть, которые заставили в конце концов встать на стезю убийств… Возможно даже, с помощью татуировок ты стал бы полноценным Пилигримом и присоединился к нашему отряду, и нас обоих учил бы Эмиль…
Вдруг Алан замолк и выпрямился. Он и сам не предполагал, какое воздействие на него окажет звук имени наставника.
— Нет, — сказал Алан после паузы. — Слишком поздно. Ты пошел кривой дорогой, старина Себ. Я должен тебя остановить.
Себ, на которого речь Алана произвела впечатление, скривил губы, но лицо его дрогнуло:
— А сможешь?
— Я попытаюсь.
Наступила тишина. Никто не двигался.
Затем Себ тяжким голосом проронил:
— Ну что ж… Тогда начнем.