Прежде чем сгинуть в пучинах Чёрного Города — одного из районов Санкт-Петербурга, прозванного так за сосредоточенность на его территории промышленных предприятий, — я заехал в весьма приличный район. И остановился возле недавно построенного театра.
По крыше автомобиля тут же клацнули когти. Я выбрался наружу, захлопнул дверь и строго посмотрел на Джонатана.
— Поцарапаешь краску — будешь платить.
Чайка сделала вид, что испугалась. Суматошно взмахнула крыльями и спрыгнула на тротуар рядом со мной, не забыв при этом воздать хвалу государю императору.
Я посмотрел на явственные отметины на крыше, вздохнул и покачал головой. Джонатан посмотрел куда-то в сторону, делая вид, будто он здесь ни при чём и вообще только что подошёл.
Люди, проходя мимо, с любопытством поглядывали на чайку. В кои веки не на меня — молодого князя Барятинского, чьи фотографии регулярно мелькали на страницах газет и журналов, — а на чайку! Здоровенную и красивую.
— Ну хоть какая-то от тебя польза, — буркнул я.
И, подойдя к зданию театра, толкнул входную дверь.
— Мы закрыты, уважаемый, не работаем! — послышался знакомый голос.
— Вот я и смотрю — никто не работает, одни артисты в стране остались, — проворчал я, входя в полутёмный вестибюль.
Вова, распознав меня, тут же заулыбался и подошёл пожать руку.
— Здорово, сиятельство! Не ждал, право слово. Дверь забыл запереть.
— Да от нас особо и не запрёшься. Верно, Джонатан? — посмотрел я на своего спутника.
— Государю императору — ура! — провозгласил Джонатан.
И взмыл под потолок, где немедленно уселся на люстру. Та угрожающе качнулась, и Вова сделал пару шагов в сторону — на всякий случай. Опасливо спросил:
— Что это у тебя за зверюга?
— Фамильяр. Джонатан Ливингстон.
— Хорошо-о-о… — протянул Вова, сделав вид, что понял хоть что-то.
Аристократом он стал недавно, по личному распоряжению Его императорского величества. Магию только-только начал осваивать. В фамильярах, заклинаниях, магических уровнях и прочей ерунде разбирался пока не очень.
— Ты, это… Надюху, небось, хочешь повидать?
— А тут она?
— Да где ей ещё быть, — фыркнул Вова. — Её отсюда клещами не вытянешь. Каждый вечер клянется, что завтра открытие театра! А сама даже артистов толком собрать не может. А нужен ведь ещё этот, как его… режиссёр! Декораторы — это которые картинки малюют. Свет, опять же кто-то давать должен. Музыку играть. В гардеробе по́льта принимать, в конце-то концов! Полы мыть…
— Так объявления подайте, — пожал я плечами.
— Да подали бы. С артистами её сиятельство Надежда Александровна никак определиться не может, — вздохнул Вова. — Привыкла, понимаешь, к тем, с которыми в Чёрном Городе работала. А, тут, говорит, совсем другой уровень. Вот и мается.
Надежду Александровну Барятинскую, мою сестру близнеца, можно было понять. Театром она увлекалась не первый год. Однако до недавнего времени считалось, что подобные увлечения аристократам, мягко говоря, не вполне подходят. И Надя играла на подмостках театра в Чёрном городе — магически изменив себе внешность, чтобы не дай бог не узнал никто из знакомых.
С недавнего же времени, благодаря протекции Её императорского величества, внезапно оказалось, что в увлечении театром ничего такого оскорбительного для дворянского достоинства нет. Театр, в котором я сейчас находился, был подарен императорской четой Наде на день рождения — в благодарность за то, что сделала моя сестра для их детей, Бориса и Анны.
Подарок Надя получила около месяца назад, но, кажется, пока ещё не успела прийти в себя от счастья.
— Н-да, — только и сказал я.
Надю нашёл на балконе. Она сидела, вцепившись в лакированные перила из светлого дерева, и смотрела на пустую освещённую сцену так, будто там разворачивалось самое интересное представление во вселенной.
— Не помешаю?
Надя вздрогнула, повернулась и, увидев меня, вскочила на ноги.
— Костя! — и бросилась обниматься.
Её трясло, как в лихорадке.
— Ну-ну, полегче. — Я отстранил сестру от себя. — Ты чего?
— У меня свой театр! — театральным шёпотом произнесла Надя.
— Он у тебя уже почти месяц. Всё привыкнуть не можешь?
— Свой. Театр, — повторила Надя.
— Ясно, — вздохнул я.
Всё, что мне стало ясно: определённости с подбором персонала быстро достичь не удастся. Сначала Наде нужно самой наиграться в новую игрушку.
— Государю императору — ура! — раздалось вдруг со сцены.
Охнув, Надя обернулась. Посреди сцены стояла чайка.
— А что, — сказал я, — эффектно! Хочешь, совершенно бесплатно уступлю тебе талантливого актёра? Ему даже роли учить не надо, ночью разбуди — свою реплику скажет. И однозначно украсит собой любое представление.
Джонатан Ливингстон, в подтверждение моих слов, принялся важно разгуливать по сцене. Вёл он себя так, будто зал был битком забит зрителями, и все, затаив дыхание, следили за каждым его шагом.
— Пойдём в буфет, — предложила Надя, после того как я объяснил ей, кто это. — Попьём чайку.
В тот же миг Джонатан оказался на перилах.
— Чайку́, а не ча́йку, — сказал я ему. — Отставить панику! И уберись с лакированной поверхности, сколько можно говорить.
Джонатан, подумав, перескочил с перил мне на плечо — которое уж точно не было лакированным.
Я поморщился. Посмотрел на свой новый, пошитый специально к началу учебного года китель — который был уже изрядно помят на плечах. А ведь еще и суток не прошло с тех пор, как стал гордым обладателем фамильяра…
Н-да. Пожалуй, такими темпами придётся возвращаться в моё любимое ателье и ставить перед мастером новую задачу: вставки из толстой кожи в нужных местах.
— Ах, какой он умный! — восхитилась Джонатаном Надя.
Протянула руку и погладила чайку по голове.
— Ура, — блаженно мурлыкнул Джонатан. — Государю… императору…
— Найдите антрепренёра, — сказал я, сидя в буфете.
Буфет был, разумеется, пуст. Зато чайник я узнал — Вова приволок его сюда из автомастерской. Да и бутерброды явно принёс он же. От Нади ждать хозяйственности не приходилось, она не там воспитывалась.
А Вове явно пошло на пользу вращение в высших кругах. По крайней мере, бутерброды уж точно изменились в лучшую сторону. Вместо колбасы или сала теперь была буженина, компанию ей составляли листы салата и тонко нарезанные огурцы и помидоры. Даже Надя угощалась, не морщась и не закатывая глаз.
— Я сама хочу быть антрепренёром, — заявила Надя, и в её голосе прозвучала самая настоящая ревность.
— Подумай хорошо, чего ты больше хочешь: играть на сцене или всем руководить, — предложил я. — И просто поверь мне на слово: и с тем и с другим ты не справишься. Не потому что ты какая-то не такая. Просто одновременно с этими двумя задачами никто не справится.
Надя глубоко задумалась, даже жевать перестала.
— Ишь, — усмехнулся Вова. — А когда, значит, я ей то же самое говорю — ноль внимания.
Подарочек, конечно, императорская чета преподнесла непростой. Я буквально чувствовал, как Надю рвут на части противоречивые чувства и эмоции.
С одной стороны, она хотела играть на сцене. С другой стороны, ей хотелось управлять театром, коли уж он принадлежал ей. Разорваться Надя не могла. И тут где-то на горизонте появлялась фигура антрепренёра. Человека, который будет всем заправлять, в том числе — актёрами. И вот тут-то и возникал сложный иерархический конфликт: Надя должна будет подчиняться ему, в то время как он должен будет подчиняться ей.
Ничуть не легче, видимо, сложится работа с режиссёром. Который будет нанят Надей и ею же будет руководить в хвост и в гриву… В общем, сплошные сложности.
— Это какой-то кошмар! — объявила Надя, положив недоеденный бутерброд на тарелку. Отодвинула её и уронила голову на стол — не забыв, впрочем, подложить руки. — Мне уже кажется, что я была бы счастливее, если бы просто работала в этом театре актрисой! Зачем мне такой сложный подарок, который меня просто убивает?
— Государю императору — ура! — непререкаемо объявил Джонатан с люстры.
— Ура, — грустно согласилась Надя.
Я молчал, не зная, что тут предложить. Но Вова в этот момент, кажется, принял важное решение.
— Так, — сказал он, промокнув губы салфеткой. — Ладно, поигрались — и будет. А теперь о делах.
Надя подняла голову и со сдержанным удивлением посмотрела на своего жениха.
— Театр, вообще-то, подарили мне, — напомнил Вова, сложив руки на груди.
Ни словом при этом не солгав — формально, по документам, театр действительно принадлежал ему. Надя, чей род входил в Ближний Круг, не имела права обладать никакими предприятиями, да к тому же была несовершеннолетней.
— А тебя, дорогая, я пока даже актрисой не нанял, — продолжил Вова. — Так что пока, значится, этим самым пренёром буду я. А там посмотрим.
— Но ведь… Но… — залепетала Надя.
— Правильно, — от души поддержал я. — Вова дела вести умеет, даже не сомневаюсь. А ты — играй себе Корделию с Офелией и не забивай голову всякой ерундой. Например, тем, где взять деньги на зарплаты актёрам и рабочим, на оплату электричества, — я со значением посмотрел на люстру, которая, вероятно, за час сжирала столько же, сколько какой-нибудь поденщик из Чёрного города тратил за месяц, — воды, прочистку канализации и замену утерянных номерков.
— Канализации?.. — помрачнела Надя.
— А ты думала! — воскликнул Вова. — Я ж тебе о чём уже неделю талдычу? Это — не кукольный домик! Здесь, чтобы всё организовать, столько работы нужно, что голова кругом… — он махнул рукой. — А из дворца, между прочим, уже письмо прислали — когда, мол, первое представление. Очень бы хотелось посмотреть.
— Купила баба порося, — пробормотал я.
Допил чай и встал.
— Ладно, спасибо вашему дому. Однако мы с Джонатаном тут проездом, заскочили с внезапным визитом. Нас ждут великие дела в другом месте. Если что — обращайтесь, может, чем и помогу. Хотя и не представляю, чем тут можно помочь… — Я окинул взглядом огромный зал буфета.
Попрощавшись с Надей и Вовой, я поехал дальше, на этот раз — в Чёрный город. Но стоило мне свернуть на нужную улицу, как Джонатан Ливингстон начал исполнять нечто несусветное. Он метался перед лобовым стеклом, издавая истошные вопли, несколько раз даже задел стекло крылом.
Я, ругаясь, давил на тормоз. Сзади неистово сигналили. Однако чайка не унималась.
Наконец, увидев заправку, которая выглядела так, словно вместо бензина там заливали в баки мочу, я включил поворотник и съехал с дороги. Остановившись сбоку, заглушил движок и выбрался из машины. Джонатан тут же спланировал мне на плечо.
— Так! — рявкнул я. — Это что за выкрутасы, а?
Джонатан в ответ издал протяжный чаячий вопль, от которого у меня заложило левое ухо. Вообще, ругаться на чайку, которая сидит у тебя на плече, это как-то нелепо.
— Давай-ка договоримся с тобой раз и навсегда: ты не лезешь ко мне, когда я веду машину! Иначе я могу просто разбиться насмерть, понял? Ты же вроде умная птица, всё понимаешь.
— Государю императору — ура! — подтвердил Джонатан.
— Ну вот. Давай придерживаться этой продуктивной линии, договорились?
Джонатан нагло, как кот, ткнулся лбом мне в щёку и потёрся.
— Ну вот и что с тобой делать, а?.. — вздохнул я. — Птица-дегенерат — горе в семье… Ладно, поехали. Полезай в салон, может?
Джонатан не стал возражать. Как только я открыл дверь, он ловко порхнул на пассажирское сиденье и замер там, как изваяние. Загляни кто — подумает, что я везу игрушку в подарок ребёнку.
— Взялся же ты на мою голову, — ворчал я, выруливая обратно на дорогу. — Фамильяр… Можно подумать, я просил себе фамильяра! Я б, знаешь, если уж заводить зверюгу — так собаку бы завёл. От той хоть польза есть. Охрана, там. Защи…
Тут дорога сделала поворот, и я обалдело замолчал.
Остановил машину, вышел. Джонатан выбрался вслед за мной.
Мы подошли к груде дымящегося металла, перегородившего путь. Я узнал пару автомобилей, которые ехали вслед за мной, и которые я пропустил вперёд, свернув на заправку. Кроме них здесь был ещё небольшой грузовичок, который, видимо, и послужил причиной аварии. Грузовичок лежал на боку, мешки с цементом или ещё каким дерьмом рассыпались вокруг.
Внутри одной из машин послышался стон.
— Ч-чёрт, — прошипел я и кинулся гнуть и ломать металл.
Бабка Мурашиха — прорицательница, ради которой, я, в общем-то, и оказался сегодня в Чёрном городе, была на боевом посту. Это я понял сразу, как только открыл дверь в её хижину. В тот же миг понял и то, что заявился не вовремя — бабка была не одна. Напротив неё, спиной ко входу, сидела девушка. Она была так увлечена происходящим, что даже не услышала негромкого скрипа двери.
— Так каким же, каким он будет? — допытывалась девушка до Мурашихи.
— Бандюком, — низким хрипловатым голосом ответила прорицательница, внимательно вглядываясь в какие-то предметы, рассыпанные по столу.
— Ка-а-ак? — разочарованно протянула девушка.
— А вот так: за бандюка ты замуж выйдешь. Он грабить и убивать будет, в карты играть, вино пить. А ты — слёзы лить. Ну да недолго промучаешься — посодют в острог твоего благоверного. Там и сгинет. А сама с дитём останешься.
Мы с Джонатаном переглянулись. Чайка стояла на полу и, словно понимая деликатность ситуации, помалкивала.
— Но… бабка Мурашиха, не хочу я так!
— Не хотела бы — не сделала.
— Но бабка Мурашиха, да неужели ж изменить ничего нельзя?
— Судьбу не изменишь, дурында ты этакая! Её лишь выбрать можно, одну, аль другую.
— А если я другую хочу?
— Дак, если бы и правда хотела — давно бы выбрала! Вот, вижу, ходит за тобой паренёк. С ним и счастье, и любовь тебе. Жизнь, долгая и счастливая. Домик вижу хороший… Да только ты ж не глядишь на того паренька.
— Гришка, что ли? — Девушка едва ли не фыркнула. — Этот, из реального училища?..
— А тебе кого надо, дурында? Прынца из дворца⁈ — внезапно взъярилась Мурашиха и вдруг увидела меня. — Ох, ваше сиятельство, явились не запылились! Невеста, часом, не требуется?
Девушка, перепуганная криком, вскочила, повернулась ко мне лицом — грубоватым и веснушчатым. Увидела меня, узнала, побледнела и ахнула от изумления.
— Государю императору — ура! — благовоспитанно поздоровался Джонатан Ливингстон.
— Я, может, потом зайду? — предложил я.
— Да зашёл уже, иди сюда, — замахала рукой Мурашиха. — Дурында эта уходит… Ступай-ступай, королевишна! Жди своего суженого-ряженого, каторжника недоделанного. А про Гришку потом будешь вспоминать, да слёзы лить. Ну, а он-то парень дельный, другую найдёт — поумнее тебя и покрасивше.
Всхлипнув, девушка опрометью выскочила из хижины, я едва успел посторониться. Дверь захлопнулась.
— Заходи, княже, чаю выпьем, — устало произнесла Мурашиха и, переваливаясь, проковыляла к плите. — Не просто так, поди, явилси? По делу какому?
— По делу, — сказал я, подойдя к столу.
— Деловые все какие, ишь!
Я присел на табурет и с любопытством рассмотрел предметы на столе. Это оказались косточки. Мелкие — мышиные, наверное.
— Это ты с их помощью линии вероятности разглядываешь? — спросил я.
— Да куды там, какие линии! — замахала руками Мурашиха. — Было б ради чего их тревожить — ради дуры этакой! Гришка из реального — племяш мой двоюродный. Хороший парень, дельный, да вот сошёлся ему свет клином на этой курице. Ни кожи, ни рожи, ни ума, ни сердца… Тьфу! Ну да пущай потешится, может, душа требует.
Я усмехнулся и покачал головой:
— Ну, Мурашиха… Мошенничество же!
— Ты меня постыди ещё, постыди! — фыркнула Мурашиха. Грохнула на стол две кружки, взяла полотняный мешочек и одним движением широкой ладони смела в него косточки. — В Чёрном городе жить — уже, почитай, мошенничать. А вы-то сами, господа хорошие, можно подумать, чистенькие такие! А ну как один князь из Ближнего круга себе тайников наделал, с деньгами да драгоценностями, а? Да ещё фальшивые документы на всякий случай для всей семьи держит? Это как, по-твоему?
— Понятия не имею, о чём ты говоришь, — объявил я, демонстративно глядя в сторону.
— То-то же. С чем пожаловал, княже?
Пока бабка Мурашиха наливала чай, я вкратце передал ей историю Джонатана Ливингстона.