Прятаться от мира в постели с Хендриком Сольге больше не могла. Нужно было разобраться, что происходит.
— Ты что-нибудь знаешь об этом народе? — спросила она мага.
Шо-Рэй задумался:
— Только то, что они кочуют от Раймини до Гарсарота. Избегают моря, не любят леса и горы. Их земли — степи и пустыни. Пожалуй, что больше ничего.
Мало и ни о чём. Янкелю было велено спрятать загадочную страницу подальше и отправляться в архив — его талант ищейки был сейчас как нельзя кстати. Увы, но всё, что нашёл Янкель, вполне укладывалось в слова Шо-Рэя. Только в одном месте — в черновике письма некоего В. Баголе тому самому Бендо Дамуту — упоминался народ, именующий себя «пти-хаш». Этот странный народ жил в пустыне, носил белые одежды и поклонялся Зелёной искре. Вот, собственно, и всё. Были южане тем самый народом или нет, сказать было сложно. Да если и были, толку от этого знания было ни на грош. И уж точно оно не объясняло, что понадобилось чужакам в Октльхейне, и кто позволил их сюда пустить.
Байвин. Её имя первым приходило в голову. Но Сольге никак не могла понять, как сестра короля могла так быстро измениться. Прежняя Байвин, та, которая заставила отца выдать замуж и отослать подальше любимую наложницу после того, как та родила ребёнка, и взяла с него слово, что он никогда не признает незаконнорождённую дочь, потому что так не было принято ни в одном из королевских родов Октльхейна, та, что следила за соблюдением традиций даже в мелочах, которая велела сжечь всю выкрашенную в красный цвет шерсть, потому что ей показалось, что цвет отдаёт рыжиной и недостаточно глубокий, а там хватило бы на всех юнлейнов с запасом, так вот та Байвин не позволила бы ничего из того, что произошло в последнее время. Нет, что-то здесь было не так, и Сольге очень хотела в этом разобраться. А Сёстрами пусть пока занимается Янкель.
***
Альез и Викейру уже вовсе не собирались уходить. Хотя казалось, что ближе подойти уже некуда, они упрямо спускались ниже и ниже. Глаза Рийин теперь не то что отличить Дневной от Ночного — даже просто разглядеть было сложно. Свет всех оттенков фиолетового, сиреневого, пурпурного бил в глаза, проникал в каждую щёлочку, неся с собой обжигающий жар. Окна занавешивались всем, что попало под руку — только бы получить хотя бы маленький клочок тени, а ещё лучше темноты.
Впрочем, и к такому люди смогли приспособиться. Постепенно в замке установился похожий на привычный распорядок дня. Поднимались все примерно в одно и то же время, так же, почти одновременно, разбредались по своим комнатам, каморкам и кроватям. Даже чужаки, хоть и пытались сначала жить по-своему, приспособились и подстроились под местных. Так было проще и спокойнее.
По «утрам» Сольге, понежничав с Хендриком и получив от него хотя бы слабую улыбку, уходила в королевскую канцелярию. Делать там было нечего, но посмотреть, чтобы всё было в порядке — надо. Заглядывала к королю, проведать и переброситься парой слов с Ийрим. Потом шла куда-нибудь ещё, куда, как ей казалось, нужно было обязательно заглянуть именно сегодня. Одно только место упрямо обходила Сольге. Голубятню. Конечно же, там уже было убрано, но…
Да, вычистили всё на славу. Ни пёрышка, ни капли крови… Сольге разглядывала ещё недавно шумную и пыльную комнату и никак не могла понять, зачем она сюда пришла. Разве что проверить голубей Горто? За мешками с кормом послышался шорох. «Мыши, наверное», — подумала Сольге, но, на всякий случай, заглянула туда.
В самом углу, забившись в почти единственную тёмную щель во всей голубятне, сидели два изрядно измученных голубя: пушистый, словно в мехах, голубь из северных княжеств и какой-то маленький, серый, совершенно неказистый голубок, похожий на тех, что облюбовали крыши почти каждого города или деревни. Охнув, Сольге бросилась за водой — в зерне недостатка не было, а поилки давно были пусты.
Оба голубя были с вестями. Два крошечных письмеца. Одно было от Хаккива — секретаря посланника Севера. Он писал, что в княжествах неспокойно — готовится большой поход на юг, не сегодня — завтра князья выступят со всем своим войском. «Что за чушь? — подумала Сольге. — Какой поход? Или Альез лишила Север своего благословения? Ещё большая чушь». Имя второго отправителя она вспомнила не сразу. Амув, бродячий торговец всякой всячиной. Сольге когда-то давно купила у него безделушку, единственная за целый день торговли, а потом заставила стражу выпустить его из города без пошлины, потому что платить ему было нечем. Амув писал, что встретил по пути войско Светлейшего наместника Аглифанани, направляющееся на север, и он не уверен, но люди говорят, что в Раймини тоже трубил боевой рог. «Ничего не понимаю…»
Была весть и от посланника Горто. «Нашёл. Приеду, как смогу». И всё. Сольге подумала, что, наверное, их изыскания по поводу странностей Небесных Сестёр — самое неважное из того, что сейчас происходит. Но раз уж начали…
Поразмыслив, перед уходом она заперла двух новых голубей в тайной голубятне — мало ли что. Целее будут.
— Что это? — Шо-Рэй вертел письма Хаккива и Амува, словно хотел найти в них ещё что-нибудь помимо написанного.
— Я хотела спросить тебя. Что ты думаешь?
— Такого не может быть. Разве что… — маг посмурнел и внимательно посмотрел на Сольге. — Не кажется ли тебе, принцесса, что мир сошёл с ума? Не держись мы так крепко за Перемирие, я бы решил, что некоторые правители всё-таки собрали свои армии из непосвящённых. Правда, не ясно, почему они идут куда-то, а не захватывают, к примеру, земли соседей.
Сольге показалось, что в комнате наступила зима. Или это был её собственный страх?
— Нет. Это невозможно… Кто посмеет? Перемирие…
— Что Перемирие? — зло перебил её Шо-Рэй. — Пока посвящённые Альез играют в благородство, мы прячемся в Чьифе. Думаешь, это спасает? Я уже говорил тебе, архивариус Сольге: Викейру возвращает ровно столько, сколько забирает, а, к примеру, Щиты каждый раз становятся сильнее. Как ты думаешь, почему? В Чьифе нет крестьян с дубьём или горожан с факелами. Но отдают силу пятеро, а получают обратно — только трое. Ну? Скажи мне, почему? Не потому ли, что кто-то из тех, кто прячется вместе с тобой в цитадели, уже задумался над тем, как бы поделить твою силу? Так чем лучше те, кого благословила Красная Сестра? Твоя сестрица уже пошла против старых традиций. Что мешает сделать то же другим?
— Это невозможно… — прошептала Сольге и выбежала прочь. Она не видела, как Шо-Рэй, укутавшись в свой тёмно-синий, почти чёрный, плащ, бессильно опустился в кресло, как побледнел зашедший на крики и поднявший разлетевшиеся листочки Янкель.
К Хендрику в таком настроении она не пошла. Как доложить о новостях королю, тоже не знала. Нужно было спрятаться, успокоиться и немного подумать. Найти бы тихое место…
***
Небольшой кусочек крыши с самого детства служил Сольге убежищем от проблем. Здесь она пряталась от нянек, от учителей, от сверстников, которые могли бы стать ей друзьями, если бы, по примеру своих родителей, не считали её чудовищем и недоразумением, стоящим не дружбы и внимания, а хорошеньких тумаков.
Скат крыши Детского крыла, стена и край крыши главной части замка надёжно скрывали от любопытных глаз из любых окон, давали тень и, если хорошенько поджать ноги, прятали от дождя.
Сольге опёрлась спиной на стену, обняла колени и закрыла глаза. Как жаль, что нельзя просто зажмуриться, чтобы проблемы пропали вместе со светом. Впрочем, сейчас свет Сестёр был так ярок, что даже опущенные веки от него не очень-то спасали.
От мага, похоже, тоже было не укрыться. Как он нашёл это место, Сольге не знала, да и не особенно хотела знать. Может и по следам — пыли в нехоженых коридорах накопилось столько, что, казалось, будто они припорошены серым снегом. А может… Нет, не интересно. Нашёл и нашёл.
— Я думала, ты уже совсем не можешь встать.
Она не смотрела, но почти услышала, или почувствовала, как Шо-Рэй ухмыльнулся:
— Не хочу — не значит не могу. Берегу силы.
— Думаешь, придётся спасаться бегством?
— Не исключено. В вашем милом королевстве, кажется, принято сжигать таких, как я? Вот только я — тёмный, не дело Тьме — светить и греть.
— Шутишь…
— Только отчасти, принцесса, только отчасти.
Молчание затянулось.
— Я не знаю, что мне сейчас делать, Шо-Рэй, — призналась, наконец, Сольге.
— Как ты поступала обычно?
— Шла к королю… Да, я понимаю, что сейчас его лучше не тревожить, но надо что-то делать…
Она вздрогнула, почувствовав руку мага на своём плече.
— Прости меня, Сольге, я уже расстроил тебя и сейчас расстрою опять. Мне кажется, наступило такое время, когда никто и ничего не может сделать. Нам остаётся только ждать, чем всё это закончится. И надеяться, что закончится побыстрее.
Но Сольге сидеть и ждать не хотела. Оставив Шо-Рэя на крыше, она отправилась к единственному человеку, который имел сейчас хоть какую-то власть. К Байвин.
Принцесса с прекрасным и благостным лицом расхаживала среди палаток южан. По правую руку от неё шёл Питс, мальчишка с конюшни, по левую — Мийви, внучка кухарки. Не сказать, что они оба были довольны происходящим — дети южан щедро, как идущие следом служанки хлеб и сладости, раздавали этим двоим щипки и пинки исподтишка. Но бежать было некуда — Байвин крепко держала обоих за руки. К тому же, за слишком громкий писк или чересчур кислую мину каждый удостаивался быстрого злого взгляда всеобщей благодетельницы.
Сольге собрала всё своё самообладание и окликнула Байвин. Та, если даже и услышала, вида не подала. На второй оклик Бавин улыбнулась ещё шире подошедшей старухе с младенцем на руках и повернулась к Сольге спиной.
— Знай своё место, шавка. Не докучай госпоже, — прошипела ей на ухо долговязая девица из свиты принцессы и тут же состроила такую же как Байвин благостную мину — под ноги ей бросились дети, вырывая из рук блюдо с угощением, дёргая за рукава и подол платья. Благостность быстро слетела, сменившись оскалом, но девица старательно держала лицо — оскал достался Сольге:
— Убирайся! Ты здесь лишняя.
Можно, конечно, было попытаться снова. Добиться, чтобы Байвин выслушала. Хотя бы выслушала… Но для чего? И без того не особенно уверенная в правильности своего решения, Сольге осознала: принцессу ныне не интересовала ни судьба Октльхейна в целом, ни даже хотя бы замка со всеми его обитателями.
— Наш дом — ваш дом! — раздался на площади сладкий и приветливый голос Байвин. — Войдите же, укройтесь от беспощадного света, разделите с нами кров!
«Что она такое несёт?» — подумала Сольге, замешкавшись на пороге детского крыла на долю секунды. Обернулась, охнула и едва успела захлопнуть двери перед рвущимися внутрь чужаками. Да что ж за напасть!
***
Не первой была эта напасть, но далеко не последней.
Впервые это случилось вскоре после Посвящения. Сольге разбудило истошное птичье пение. Неведомая пичуга голосила так, словно из неё по одному выдёргивали все перья. Откуда взялась эта шальная птица, если все другие, каких всегда и повсюду было великое множество, попропадали — то ли попрятались, то ли жару не пережили? И с чего бы ей так вопить в то время, которое измученные светом люди считали ночью?
Птица голосила недолго. И исчезла так же внезапно, как появилась. А то, что октльхейнцы проснулись не так чтоб отдохнувшими и в скверном настроении, так это никого не удивило и не насторожило — почти каждый день одно и то же. Про пичугу никто и не вспомнил.
А она появилась снова. Хендрик, а он в то время уже поселился в Детском крыле, даже не поморщился во сне, а Сольге от этих воплей пряталась под подушкой. Всё повторилось: птица вскоре исчезла, почти каждый проснулся утомлённым и злым. Почти. С Хендриком же было все иначе — бодрее, чем тем утром, он давно себя не чувствовал. Только какая-то смутная тревога мешала ему радоваться вернувшимся силам, все ему хотелось куда-то идти, только куда именно — неизвестно.
К исходу дня всё вернулось, как было. И опять о птице никто не вспоминал. Пока не открылись Врата Альез.
Небольшая зелёная птичка, поменьше дрозда, но покрупнее воробья, сидела на окне и пела. Это были не истошные вопли, а нежная трель, зовущая, щемящая. От звуков её пурпурный свет Сестёр словно распадался на отдельные лучи: алые — Альез — острыми стрелами пронзали клубящиеся ярко-синие — Викейру — не смешиваясь, а словно наоборот, отталкиваясь друг от друга. Не мирил их даже спокойный серебристый взгляд Ночного глаза Рийин, как будто сам радовался освобождению.
Вот только откуда свет? Сольге помнила, что наглухо занавешивала окно. Она швырнула в птицу подушкой — спугнула. Кое-как вернула завесу на место и попыталась уснуть.
Тщетно. Стоило раздаться трели, как свет опять хлынул в комнату. И как бы Сольге ни старалась, избавиться от назойливой пичуги не выходило. Что ж, нельзя прогнать — можно попробовать поймать и, если не свернуть шею сразу, то посадить в клетку и спрятать подальше, в подвал, к примеру — пусть в темноте поголосит.
Сольге затаилась. Птица ждать себя не заставила. Стоило отойти от окна, как она уже прыгала по подоконнику. Красивая. Зелёные перья, яркие, как молодая трава в поле после дождя, а лапки и пёстрый узор на крыльях — голубые, как небо в самый ясный из осенних дней. И такой же, только тоньше и нежнее, узор на шейке, а клюв… Сольге опешила и выронила тряпку, которой собиралась ловить птицу. Клюва не было. На его месте было женское лицо, крохотное — разглядеть его было сложно, — но голова ночной певуньи точно была не совсем птичьей. В этом Сольге была готова поклясться.
Песня оборвалась, не начавшись: птица-нептица её заметила, злобно оскалилась и упорхнула. А Сольге без сил упала на кровать.
Проснулась она позже обычного. Хендрик сидел в изножье кровати и пытался одеться. Выходило у него плохо. Пальцы не слушались, упрямые шнурки не желали завязываться, ремень так и норовил выпасть из рук.
— Куда ты собрался?
— Мне надо идти, — на голос Сольге он даже не повернулся.
— Куда?
Хендрик нахмурился:
— Не знаю. Но надо идти… Ждут…
В этот миг силы его оставили.
Сольге никак не могла придумать, как отогнать птицу. Её не останавливали ни тяжёлые шторы, ни прибитый со всех сторон гобелен, ни придвинутый шкаф, ни даже попытка забить окно досками или заложить камнями. Стоило этой твари запеть, как все преграды между ней и комнатой исчезали. Сольге не высыпалась, ходила мрачная, с тенями под глазами. А птица не унималась. На все попытки отогнать — скалилась и пела громче и противнее. Иногда Сольге уставала бороться и просто разглядывала её, может быть, в поисках слабых мест, может быть, пыталась понять, кого ей напоминает это лицо. Разглядеть было почти невозможно, но Сольге готова была поклясться, что где-то её видела. Где?
Хендрик под эти ночные трели мирно спал. А утром все порывался куда-то идти.
— Меня ждёт моя Госпожа, — сказал он однажды.
— Разве не я твоя госпожа, Хендрик? Разве не я твой весенний цветок? — спросила Сольге.
Хендрик растерянно молчал. Потом просветлел лицом:
— Сольге! Мой весенний цветок! Конечно же! Это ты моя госпожа, куда же тогда я должен идти?
Он вернулся в постель, к ласкам и поцелуям Сольге, и до следующего утра не вспоминал ни о ком, кроме неё. К этому времени, если не считать утренних вспышек, силы совсем его оставили. Что же нужно было этой птице?
***
Оказалось, что Сольге не единственная, кто страдал по ночам. Человеколицая птица не посещала Янкеля, не пыталась пробить стену в комнате Шо-Рэя. Не обсуждали птиц на кухне, за исключением кур и уток, которых становилось всё меньше. Мирным сном спали конюхи и стражники, особенно последние. Сольге не знала, что думать: показаться ей не могло, но почему птицу слышала только она одна?
А потом пришла Улла. После изгнания Анисы отношения с матерью Хендрика у Сольге потеплели, но бесед они по-прежнему не вели. До сегодняшнего дня.
Улла вошла, прихрамывая, а на скуле у неё красовался огромный, налитый синяк.
— Уже которую ночь гоняю какую-то проклятую птицу. Ничего её не берёт, — то ли пожаловалась, то сообщила она. И замолчала, увидев, как изменилось лицо Сольге.
— Не смей говорить мне, архивариус Сольге, что эта тварь мешает спать моему сыну.
— Сыну — нет. Мне мешает.
В доме Уллы всё было так же: нежные трели, исчезающие преграды, злые вопли, когда она пыталась прогнать птицу. Вот только лицо Улла не разглядела — глаза уже не те. Но присмотреться пообещала.
Человеколицые птицы прилетали только в дома посвящённых. Улла поговорила с соседками, с подругами, со старшими невестками — все как одна жаловались на одно и то же. Даже в казармах юнлейнов, где пока разместили новопосвящённых воинов, у кого не было семей, под присмотр добрых девушек из замка и города, и там голосили всю ночь напролёт пернатые твари. И отчего-то совершенно не тревожили южан, захвативших свободные койки.
Затаив дыхание, Сольге остановилась у дверей королевских покоев. Главный из посвящённых Октльхейна, жрец Альез, неужели и его не миновала эта новая напасть? Она не успела даже постучать, дверь открылась, и из неё почти выпала Ийрим, бледная, с запавшими глазами.
— Я так устала, Сольге… Сёстры не уходят, Толфред не встаёт, ещё эта проклятая птица… Я больше не могу…
Впрочем, известие, что ночи неспокойные не только у неё, Ийрим немного взбодрило. Она даже позволила Сольге заглянуть к королю.
— Мой король, мой бедный брат, — прошептала Сольге, целуя руку Толфреда, — однажды Небесные Сёстры вернутся в свою обитель, и ты встанешь, сильнее и мудрее, чем прежде. Только, пожалуйста, не сдавайся.
И всё-таки, кто эта неведомая Госпожа, что пением своих отвратительных птиц поднимает из постели тех, у кого не хватает сил даже для того, чтобы открыть глаза? А о том, что каждый из посвящённых поутру рвётся к этой самой Госпоже, подтвердили все женщины, оберегающие их. И интересно, как обстоят дела у посвящённых других государств? Что же такое вообще происходит?
***
Тайная голубятня встретила Сольге тишиной. Голуби-драконы Горто вообще были молчаливыми, а северный и голубь торговца совсем разомлели от жары.
Изначально Сольге собиралась написать посланнику Горто, в том числе и про птиц. Но новостей было много, мыслей — ещё больше, и она решила сперва отправить голубя в Северные княжества: не ошибся ли посланник Хаккив насчёт похода их армии. Да и про птиц тоже спросить не помешало бы.
Мохнатый голубь лениво поднялся в небо, покружил над голубятней и полетел к лесу. Сольге наблюдала за ним и обдумывала письмо к торговцу Амуву, как вдруг голубь исчез. На какое-то мгновение Сольге показалось, что лес протянул к нему свою ветвь и прихлопнул несчастную птицу. Не везло в последнее время северным голубям в Октльхейне. И это только добавляло тревоги.
А ещё, пожалуй, придётся обойтись без писем. Разве что будет что-то очень срочное.
***
Сольге, злая и взъерошенная, захлопнула дверь, повернула ключ и с грохотом задвинула засов. Пронеслась по коридору, почти взлетела по лестнице, пнула баррикаду из мебели возле двери, что вела в центральную часть замка: теперь, когда замок был полон чужаков, Детское крыло перешло на осадное положение — все двери, кроме входной и той, что вела на крышу, были не просто заперты на ключ и засов, а ещё подпирались ненужной мебелью. Уж больно настырны были чужаки в своём стремлении разделить кров с хозяевами замка.
— Пусти странника в свой дом, и будет тебе мир и спасение! — пробормотала она, выходя на крышу. Так сильно было раздражение Сольге, что сидеть в четырёх стенах она не могла совершенно. — Чтоб вы все провалились разом! Откуда только взялись, странники?
Она не удержалась и плюнула вниз, туда, где были сложены пожитки чужаков. Глупо, но стало немного легче.
— Всё так ужасно?
Сольге была настолько рассержена, что не заметила прислонившегося к стене Шо-Рэя. В пурпурном свете его тёмно-синий плащ казался чёрным, под глазами залегли тени. Здесь, на крыше, в присутствии Сестёр, стало куда заметнее, насколько жадна Викейру — ей было мало магии, она брала куда больше.
— Свалиться не боишься? Или что тебя заметят? — буркнула Сольге.
— Не боюсь. Я же не хожу по краю и не плюю вниз, — маг улыбнулся как-то по-человечески просто, без ухмылок, без намёков.
— Я бы кинула туда чем-нибудь тяжёлым, если бы это чем-то помогло. Но увы, — Сольге улыбнулась в ответ, но совсем невесело. — Что ты тут делаешь?
— Смотрю. Мне надоело прятаться — скучно. А тебе, я думаю, не помешает ещё одна пара глаз.
— Так…
С одной стороны, Сольге, конечно же, была признательна магу за помощь, с другой… Шо-Рэя могли заметить, он мог обессилеть и свалиться вниз, да мало ли, что ещё могло случиться сейчас, когда понятный и привычный порядок вещей рушился на глазах. Но, опять же, много ли было людей вокруг Сольге, кто мог и хотел бы ей помочь, неважно, в чём именно?
— И что увидела твоя пара глаз?
— Ну, например, что вон те ворота, что со знаком Альез, неплотно закрыты, и туда-сюда ходят южане.
— Невозможно! Я сама их каждый день проверяю — они заперты, там стража…
— Значит, их кто-то закрывает, а потом снова открывает. Пойдём, покажу.
Шо-Рэй повёл её по скату крыши туда, откуда были видны Врата Альез. Шёл он мягко, почти бесшумно, но Сольге видела, что каждый шаг даётся ему непросто. Что там! Она сама с трудом удерживалась на горячей крыше, а ведь Сестры на неё даже не смотрели.
— Вот, смотри, — сказал маг и показал в сторону Врат, — видишь вон того толстяка? Если он ходит возле ворот, значит, они открыты.
— А стража где?
Со стражей было всё ясно — если приглядеться, можно было увидеть, что дверь караульного помещения подпирало небольшое такое брёвнышко, как раз по силам тому самому толстяку.
Раскалённая крыша даже через платье обжигала живот, ноги, локти, но ещё сильнее жгло осознание собственного бессилия — никакого влияния Сольге, никаких её сил не хватило бы, чтобы остановить все те немыслимые безобразия, что творились сейчас в Октльхейне. Что сделают полсотни стражников против такого количества чужаков, а их, как казалось Сольге, было не меньше двух сотен? И будет ли что-нибудь значить слово самой Сольге против слова благодетельницы Байвин?
Сольге попыталась встать и зашипела от боли — обожглась.
— Идём отсюда, пока не запеклись.
— Постой, — маг внимательно разглядывал флагшток с бессильно обвисшим замковым флагом. — Я хочу тебе показать ещё кое-что. И это важнее открытых ворот.
Они снова пошли по крыше. Нет, скорее, покрались. Шо-Рэй скинул плащ, чтобы тот не мешал ему и почти пополз в сторону… крыла Байвин? Маг сошел с ума? Путаясь в юбках, грохоча, как ей казалось, на весь Октльхейн, Сольге ползла следом, проклиная Шо-Рэя, жару, все крыши разом и саму себя за то, что послушала мага. А тот, будто ему и этого безумия мало, направлялся к самому краю. Остановился, махнул Сольге — мол, давай ближе, но тихо — и показал вниз.
Это был маленький внутренний дворик. Когда-то королева, мать Толфреда и Байвин, развела в нём сад. Её дочь цветы и деревья не очень интересовали, но и Байвин когда-то заботилась об этом месте, хотя бы в память о матери. Ещё девочкой Сольге не раз пыталась сюда забраться, потому что таких причудливых цветов, таких ярких птиц, таких огромных бабочек не было больше нигде. За что и была бита то самой принцессой, то старой её нянькой, то девицами из свиты. Сейчас же от былой пышности и яркости не осталось и следа. Мёртвые деревья, похожие на руки, взывающие к небу, заросшие одичавшие клумбы, пересохший пруд. И, похоже, запустение пришло в это место задолго до прихода Сестёр.
Дно пересохшего пруда было расчерчено странными знаками, а в его середине сложен костёр. На берегу — кругом — стояли женщины в одеждах южан, только юбки их были расписаны узорами — зелёными и голубыми, как у тех женщин, что Сольге видела на площади, у лавки травника. Женщины затянули заунывную песню, тоскливую, словно зовущую. То, что среди них была и Байвин, Сольге поняла не сразу. Принцесса сняла красное королевское платье, распустила волосы — если сейчас она чем и отличалась от своих спутниц, то только цветом волос и статью. А песня тянулась, тянулась, тянулась… от неё хотелось бежать и прятаться, чтобы больше не слышать. Сольге прислушалась: некоторые слова показались ей знакомыми. Это были, кажется… Имена? Имена! Это были имена! В тоскливых завываниях она разобрала имя Ангыра, Хендрика, ещё нескольких знакомых юнлейнов, потом пошли имена старших воинов, военачальников и… Короля. Имя Толфреда прозвучало последним.
Чем дольше пели женщины, тем ярче разгорался костёр. Пламя росло, крепло, меняло цвет. Оранжевый цвет светлел, бледнел, переходил в жёлтый, а потом стал зелёным с голубыми всполохами, как те ночные птицы. Имена закончились, а песня ещё нет. Но дальше слов было уже не разобрать: то ли это щебет был, то ли вой. А пламя все росло, пухло, пока не взорвалось неисчислимой стаей тех самых человеколицых птиц. Они взмыли в небо и закружились над двором. Сольге и Шо-Рэй вжались в крышу, но стая их не заметила — рассыпалась, расселась на деревьях и кустах. Сад на короткое время словно ожил. На короткое. Стихла песня, и вся стая в то же мгновение снялась и исчезла в вышине. Двор опустел.
Возвращались так же тихо и осторожно. Шо-Рэй подобрал оставленный плащ, закутался в него снова. На Сольге он не смотрел.
Первыми словами они обменялись уже в комнате мага.
— Давно ты знаешь?
— Несколько дней. Пока разглядывал этих… Пти-хаш, кажется, называл их Янкель.
— А как ты узнал, когда они собираются? — не то, чтоб Сольге в чём-то подозревала Шо-Рэя, но привести её на место так вовремя…
Маг устало вздохнул:
— По тени. За светом Сестёр почти не видно, но Глаза Рийин ещё пробиваются. Тень едва заметна, но если приглядеться — можно увидеть. Я увидел и запомнил, где она была. Ритуал каждый день начинался в это самое время. Или ты думаешь?..
— Не думаю. Просто… Ты расслышал, что именно пели эти женщины? И Байвин с ними?
— Не сразу. Но имена твоих брата и возлюбленного расслышал.
Птица явилась как обычно и снова вдребезги разбила ночной покой. Не сказать, что Сольге смирилась, скорее, привыкла. Проснувшись, Хендрик снова рвался к какой-то Госпоже, и Сольге задумалась: а не отпустить ли его? И даже почти открыла дверь, но восторженный вопль Доопти привёл её в чувство. Сольге вздрогнула, захлопнула дверь обратно, и в тот же миг Хендрик снова лишился сил.