Минуло не более пары дней с тех пор как юный Реймунд Стург столкнулся с непредвиденными трудностями, обозревая логово своей первой цели, как в графство Никкори-Сато герцогства Кампань, управляемое вдовой графиней Стефанией де Никкори-Сато, по двум дорогам — королевской, широкой, грязной и утоптанной тысячами ног, с севера, из благословенной Люзеции, и герцогской, довольно узкой, но зато уложенной крепким камнем, с юго-запада со стороны Люзона, прибыли два путника, первый, в блеске молодости и почета, — днем, второй — незаметно, ночною порою, стараясь не привлекать излишнего внимания.
Сим двум путникам — маскам Реймунда, предстояло обеспечить устранение Алана де Мелонье, аристократа, ученого и в высшей степени подозрительного молодого человека…
Что такое трактир? Вопрос сложный, философский и важный. Настоящий трактир, расположенный на королевской дороге — это вам не деревенская забегаловка и не городской кабак. Это заведение солидное, статусное, приносящее владельцу доход и почет.
«Голова великана на зеленом лужку» как раз был таким трактиром, расположенным на дороге, ведущей через графство Никкори-Сато на юг, через прочие Кампанские земли к морю, в герцогство Люзон. Заведение щеголяло выполненной искусным живописцем вывеской, в реалистичной манере изображающей валяющуюся на зеленом лугу отрубленную голову великана с вываленным языком, и представляло собой добротное двухэтажное каменное здание. Оно было обрамлено пристройками в виде конюшни, кузни, хлева с разнообразной скотиной, амбара и даже небольшого нарядного домика цирюльника, по несчастливой случайности расположенного возле пяти деревянных будочек нужников с прорезанными в дверях изящными сердечками.
Сам трактир помимо дверей из кухни и комнат хозяев имел три входа, как и положено столь великолепному заведению. Первая располагалась как раз со стороны уже означенных нужников, вели к ней вымазанные навозом гнилые деревянные ступени, а сама она была выполнена из толстых досок, окованных железными пластинами, давно проржавевшими, для крепости. Дверь эта вела в чадный и темный зал, куда свет пробивался через небольшие окошки под самым потолком. Там стояли простые столы и грубые широкие лавки, в правой от входа стене располагался крупный очаг. А под прочими стенами была навалом раскидана солома, завшивленная и редко меняемая. Этот крупный и мрачный зал предназначался для представителей подлых сословий — крепостных, крестьян, ремесленников самого низкого статуса, пастухов, бродячих актеров, воров, разбойников и прочей шушеры, с которыми приличные люди не хотели иметь ничего общего. Кормили тут плохо, но зато недорого, спать можно было, если приплатить, на лавках или бесплатно на соломе в углу.
Вторая дверь была много приличней, к ней вели добротные каменные ступени, сама она была обита кожей и имела небольшое смотровое окошко, через которое охранник — в данном случае старый одноногий гренадер — мог обозревать новых гостей, желающих проникнуть в помещение, дабы сразу отшибать тех, кому там находиться не полагалось.
Чистый и просторный зал был уставлен круглыми столами разного размера и простыми деревянными стульями, укрытыми шкурами. Два камина, свечные люстры и в дневное время три больших, забранных дешевым матовым стеклом, окна обеспечивали надежное, хорошее освещение отделению трактира, предназначенному для людей сословий средних — солдат королевской армии и унтер-офицеров, зажиточных ремесленников, купцов среднего и малого достатка, чиновников, музыкантов, слуг благородных людей и прочих людей, которым посчастливилось иметь твердый доход и свободное происхождение. Кормили здесь добротно, но без прикрас, а спать можно было отправиться по трескучей лестнице на второй этаж в небольшие уютные комнатки с кроватью, сундуком, рукомойником и небольшим окошком с видом на двор.
К третьему входу вела отличная полированная мраморная лестница, у входа же стояло двое нарядных лакеев, которые, завидев гостей, немедленно отворяли створки дверей из красного дерева с изящной резьбой и позолотой. За этими дверьми открывался воистину впечатляющий, но довольно небольшой, помпезный зал, освещаемый не менее чем сотней свечей в дорогих канделябрах и бронзовых люстрах. Тут были диванчики из драгоценных пород дерева, обитые мягким плюшем, изящные столики на тонких ножках и мягкие стулья с резьбой. Тут подавали, причем не от каминов, а из отдельной кухни, самые разнообразные блюда, способные удовлетворить взыскательный вкус, а для отдыха гостей были предназначены расположенные на втором этаже спальни (с отдельными комнатками для слуг) с видом на густые кампанские леса. Само собой, этот шик был доступен лишь для представителей великой Церкви Единого и блистательной аристократии, реже и по особому приглашению сюда так же могли пускать наиболее состоятельных купцов, желавших сорить деньгами и терпеть взгляды, полные неприязни и презрения. Этот зал имел охраняемую аляповатым амбалом в ливрее дверь в соседнее помещение для средних сословий, откуда иногда благородные господа могли пожелать пригласить кого-то себе на забаву или позвать слуг.
По королевской дороге прогрохотали копыта. Властной рукой, затянутой в черные краги, солдатам у рогатки при въезде в графство был предъявлен дорожный пас. Документ на имя драгунского коронного лейтенанта Антуана де Рано, Алого Люзецийского Имени Его Королевского Величества драгунского полка. С правом беспрепятственного передвижения по землям Его Величества в метрополии, равно как и в колониях, включая дороги герцогств, маркизатов, графств, земель баронских и рыцарских.
Уже через пятнадцать минут поджарый вороной конь, еще сохранивший толику боевого задора своих далеких хмааларских предков, вносил своего всадника в распахнутые ворота «Головы великана на зеленом лужку».
— Заботься о нем как о своих детях, нет, лучше! — пророкотал молодой офицер, передавая поводья и серебряный линар белобрысому служке. Офицер светился молодостью и благополучием, он залихватски улыбался, излучая уверенность в том, что цепко держит удачу за хвост. Так себя умели вести только настоящие столичные аристократы.
Проследив за тем, как парень начал водить коня по кругу во дворе, остужая после скачки, аристократ двинулся к парадному входу в трактир.
По мраморным ступеням прогрохотали медные подбойки ботфорт, лакеи поспешно распахнули двери и, оставив на пороге горстку навоза с улицы, осыпавшуюся благодаря небольшому, но полезному бытовому заклятью, в зал вошел молодой крупный человек в форме драгунов шваркарасской армии. Приталенный алый жюстокор выгодно подчеркивал отличную фигуру. Черные краги блестели и пахли свежей кожей. Жилет и камзол блистали шитьем и пуговицами с королевскими пиками. Кюлоты были пошиты согласно последнему писку задушенной моды, а ботфорты красовались стальными шпорами. Форменный наплечник с соответствующей чеканкой и перевязь с палашом выдавали зрителям коронного лейтенанта — баловня судьбы, получившего от королевства шанс скакать при повышеньях через звание.
Взяв на локоть узкую треуголку, драгун быстро осмотрелся:
«Шесть столов из двенадцати заняты, аншлаг для четырех часов дня, двое у окна, мичман и гардемарин, явно нездешние, наверняка получили отпуск из-за начавшегося сезона штормов и едут красоваться в столицу. Дама в дорожном платье и две девицы, с удивлением глазеющие на меня, тоже нездешние. Видимо, леди везет дочерей или подруг из провинции, представить ко двору. Человек в черном сюртуке, сидит в углу, а рожу сморщил — как уксуса хлебнул. Не волнуйтесь, господин сейцвер тайной канцелярии, не трону вас. Трое с синими плащами на стульях и при тяжелых шпагах, мушкетеры из Люзона, тоже проезжие. Этот вообще пьян, а еще священник. А вот эти четверо подойдут — одежда явно не дорожная, лица без признаков пыли и усталости. Парики слишком пышные для дорожных, да и сорочки чистые и свежевыглаженные. Едят умеренно. Пьют вино местное, и сами, видимо, отсюда, вот вы-то мне и нужны, господа».
И объявил, продолжая источать силу и сытое довольство:
— Приветствую блистательное благородное собрание, дамы и господа, солнце ярко светит, птички щебечут, а Его Величество здравствует! Так пусть будет Единый благосклонен ко всем нам, в милости своей безбрежной способствуя исполнению дел добрых и важных!
Сняв перевязь палаша и кинув его трактирному прислужнику: «Почистить!», драгун двинулся к компании из четырех молодых людей, сидевших у дальнего окна зала и неспешно беседовавших, потягивая вино под сыр из хрустальных бокалов.
— Приветствую, господа! Разрешите рекомендоваться — шевалье Антуан де Рано, Алого Люзецийского Его Величества драгунского полка коронный лейтенант! Вижу, у вас веселая компания, а я столь долго в дороге, что куртуазное общение мне необходимо более, чем капля влаги умирающему в пустыне, — он быстро повернулся в сторону возникшего за плечом официанта, — Шампанского, любезный, на пятерых, — и вновь обратился к недоумевающим аристократам, которых избрал собеседниками, присаживаясь на один из двух остававшихся свободными стульев, кидая на второй треуголку и парик со стальным прутом, вплетенным в косицу: — А не желаете ли услышать, как мне с моими ребятками удалось поймать прямо в часе езды от славной Люзеции печально известного Рене Лиса сам-семь, за что и отпуск мне был дарован с крепким кошельком от короны в придачу…
Выбор оказался верным, талантливо рассказанная история, шесть бутылок шампанского под куропаток и легкий солдатский юморок позволили уже к вечеру Антуану де Рано обзавестись новыми друзьями из благородных аристократов, вассальных роду Никкори-Сато. Тучным и простоватым шевалье Торном де Шальгари. Угрюмым, любопытным книгочеем Алексом де Гизари. Поэтом и бретером Дирком де Кабестэ и сенешалем графства, ведающим казной и предприятиями, умным циником Марком де Эль. Последний, собственно, и пригласил ищущего развлечений и приятной компании после утомительных месяцев службы драгунского лейтенанта погостить в своем поместье, расположенном неподалеку от замка графини. Обещая, что осенний сезон этого года в землях графини и ее соседа маркиза де Шаронье будет в высшей степени насыщенны балами, охотами, пирами и прочими благородными мероприятиями. И при этом удовольствия эти будут столь просты и изящны, что с легкостью позволят отдохнуть и забыться в сельском кампанском колорите от помпезности столичной жизни Люзеции. Антуан, изначально собиравшийся к морю, не без труда, но дал себя уговорить, и через пару дней переехал к сенешалю.
Молодые люди, с которыми так легко сдружился Антуан, были законченными провинциалами, отягощенными всеми и всяческими недостатками, свойственными жителям лесистой Кампани.
Торн де Шальгари был сыном известного охотника и не столь ценил увлечение отца, сколько его результаты. Оленина, кабанятина, мелкая и крупная птица, зайчатина и медвежатина — это были любимые слова тучного аристократа. Он ценил хорошую, сытную кухню и, как большинство полных людей, был добродушен и нетороплив в беседах и делах. Люзецийский офицер восхитил Торна, продемонстрировав, как нынче в столице принято правильно есть куропаток. Новый метод тут же пополнил коллекцию кулинарных знаний сына охотника, а новый товарищ — список уважаемых знакомых (в душе презирая столичную знать, Торн, как и большинство провинциалов, тянулся за модой на свой манер).
Алекс де Гизари отнесся к знакомству без энтузиазма, его никогда не впечатляли бравые вояки без капли разума в светящихся молодеческим идиотизмом глазах. Юноша из небогатой аристократической семьи всегда мечтал о службе на пользу королевства в каком-нибудь достойном министерстве. Если не в тайной канцелярии, то хотя бы в геральдической палате. И более всего в людях уважал ум и взвешенность суждений. Де Рано под куропатки и шампанское показался ему еще одним шумным разгильдяем. И так было до того момента, пока новый собеседник не проявил себя. Лед между де Гизари и Антуаном растаял, когда тот весьма подробно и последователь рассказал о достижениях современной шахматной мысли в столице и о клубах умной, стратегической игры, которые он предпочитает в Люзеции. Окончательную приязнь книгочея драгун завоевал, многословно и положительно отозвавшись о текущем Канцлере, коего провинциал почитал лучшим из живущих людей. К тому же офицер сразу же пообещал похлопотать о принятии де Гизари в дипломатическую службу по возвращении. Алекс, конечно, не поверил, но предложение было лестным.
С Дирком де Кабестэ проблем вообще не возникло. Бретер и сын бретера, юноша всегда был новым знакомствам, а особенно знакомствам, сулившим если не хорошую дуэль, то хотя бы отменную практику для его клинка. А многочисленные истории о ратных подвигах и столичной светской жизни вызвали живое возбуждение в душе поэта. За полдня драгун и провинциальный дуэлянт стали близкими товарищами, несомненно, сойдясь взбалмошными характерами.
Но интереснее всего дело обстояло с циником де Эль. Марк с самого начала почувствовал в шумном драгуне какой-то изъян, нечто интригующее и подозрительное. В ходе беседы, глядя, как столичный франт мастерски охмуряет его друзей, сенешаль думал о том, что этот человек не тот, за кого себя выдает. Он не драгун, во всяком случае, не просто драгун. Не без оснований де Эль мнил себя знатоком душ. Он очень надеялся, что новый знакомый окажется как минимум шпионом, а возможно даже королевским комиссаром области Кампань с тайной инспекцией. Провинциала ослепили звездные перспективы карьерного роста. Представляя большой кабинет в столичном особняке, сотенный штат подчиненных, миллионные доходы и всеобщее признание, де Эль сразу решил завлечь столичную шишку в свои тенета. Первым, очень хитрым и дальновидным шагом партии по соблазнению де Рано Марк посчитал приглашение драгунского офицера пожить у себя.
Плащ и грязь
Той же ночью по каменному тракту, тянущемуся со стороны гор, минуя разъезды патрулей графской кавалерии, в Никкори-Сато прибыл на худом жеребце, одетый в простые темные дорожные одежды человек в широкополой шляпе, старавшийся скрывать в редких разговорах со встречными путниками свой алмарский акцент.
Субъект сей поселился в деревенской придорожной харчевне «Крысиный хвост», где не было различий меж богатым и бедным, и в малом чадном зале, пропахшем копотью, вонью телесной, гнилью подвальной да жиром свечным он затесался среди бедняков, крестьян и сброда различного, в сем месте, не зная других убежищ, обретающегося и слушал разговоры.
— Косой опять на дело пошел, жена замучила, вот и двинулся себе на горе, — говорил дюжий детина с вырванными ноздрями и тавро «вор» на лбу.
— И? — вопрошал беззубым ртом тридцатилетний старик с жилистыми руками галерника.
— Вот тебе бога душу мать и «и»! Разъезд, графинюшкины люди, отужинать спешили, нашли у него самопал-пистоль да осинку-то им и отягчили, болезным. А Марта — сука, неча было мужика тиранить.
— Эва…
***
— Ох, чорт меня попутал с вами связаться, мусью, — говорил худой крестьянин с отчаянием в глазах.
— Не скули, если б не я, тебя маркиз за недоимки уже со света сжил бы вместе с детишками, а я тебе денег дал и с судьей потолковал, чтоб скостили тебе прежние прегрешения. Отдай мне Лизку, ей уж двенадцатый годок пошел, самое время, самый сок. Я жениться хочу, осесть, детишек плодить, — говорил мрачный тип в кожаном колете, густо усеянном стальными шипами, и улыбался безгубым ртом с гнилыми зубами, и блестел единственным глазом, и привычно смахивал со щеки гной, текущий из пустого провала второй глазницы…
***
— А давай, Пьер, подадимся за моря, там, говорят, господ нет, оброка никому платить не надо. Заживем свободно, раздольно, под солнышком жарким, — говорил румяный парень, потирая спину с рубцами.
— Эх, Жан, а как же детишки мои, Берта, мама? — отвечал мрачный мужик, комкая в руках войлочную шапку.
— Да наживное это все, Пьер, и детишек новых наделаешь, и из племени какого-нибудь возьмешь себе тигрицу с титьками пушистыми, а мама, маму жалко, так ведь она ж хворая, ни за хворостом послать, ни с детьми посидеть, и так помрет скоро…
***
— Синий королек твою коронку на пике шарил, а ты и невдомек, что горец утек, — говорил парнишка в красной рубахе и добротном жилете с медными пуговицами, и озорством недобро блестели глаза его.
— Ишь, че удумал, байстрюк, ты прячь-ка на девку холодну, будет тебе, и так на златой свирели честно сыграю, — отвечал ему худой бородач дрожащим от страха голосом и сыпал на стол из мешочка серебряные монеты.
И насторожился человек в широкополой шляпе, приметил нужное и ждать стал.
***
— Эй, парень, — крепкая рука вцепилась в руку тисками, прижав к коже спрятанный в рукаве стилет.
— Пусти, дяденька, — отвечал мальчишка лет четырнадцати в красной рубахе, — ей-ей помощь кликну, а тебя стукнут и за овином прикопают.
— Сядь, — рука с силой кинула парнишку на соседний стул за столом у стены у выхода из «Хвоста», — дело есть… денежное.
В руке показался, мелькнув проблеском надежды меж пальцев в свиной перчатке, золотой ор.
— Так бы сразу, — парень зачарованно смотрел на монету, то появляющуюся, то исчезающую.
— Знаешь эти края? — монета мягко легла на стол, ладонь накрыла ее сверху.
— Да, почитай, шесть годков тут маюсь, — тощая рука мальчишки нервно приплясывала пальцами по краю стола.
— Воров, убийц, лиходеев местных знаешь? — ладонь с монеты убралась в сторону.
И вот он — момент счастья, схватить у идиота золотую радость и рвануть со всех ног прочь из «Хвоста», где стало тухло и гнусь развелась.
Схватить вышло, рвануть нет, грабли у гада в черном как у борца. Схватил, гад, за руку, когда успел только, второй за волосы, и об стол! Больно, в кровь губу разбил, и Кислый из угла ухмыляется, гнида.
— Остыл? Продолжим, монету оставь себе, — на стол легла ладонь, и там снова засверкало — две монеты — в край стола с легким стуком вошла дага. — Чуть серьезней.
— Угу, — парень кивнул.
— Имя?
— У нас того не спрашивают, уж то ты знать должон, дядя, — окрысился подросток, утирая кровь с разбитой губы грязным рукавом.
— Имя… — звучало недобро, злобно, по чести, так звучало.
— Рен Кот, — ответил Кот дрожащим голосом.
— Допустим, — на стол легли шесть монет, вдобавок к двум прошлым. — Это за терпение и губу, забирай и смотри, чтоб тебя не похоронили по выходу отсюда…
— Это мы завсегда, — ухмыльнулся Рен.
— Очень хорошо. Запоминай. Ты должен узнать за две недели все, что сумеешь об Алане де Мелонье, благородном, что живет на холме, коим заканчивается Сен-Клерская дорога. Как живет, с кем общается, когда спит, что ест, сколько у него прислуги, когда и куда ходит, что за слухи о нем люди городят. Запомнил?
— Ага, — кивнул Кот и очень честно улыбнулся.
— Зови в дело кого хочешь, за тщание приплачу. Пока кладу в венце дела пятьдесят оров, может, дам больше, если узнаешь что-то особенное. Дело верное, ну а попадешься — сам дурень, а меня не знаешь. Теперь иди, встретимся тут через три дня, еще поболтаем.
***
Рен дневал в пастушьем шалаше, на дороге на юг в Люзон, собираясь начать все сначала, на те деньжищи, которые у него были это было несложно, ночью он собирался двинуться дальше.
Во сне ему виделся черный человек в широкополой шляпе. От человека веяло жутью. И выходило, будто это был не богатый простофиля и даже не лиходей тертый. Выходило, это нелюдь был, тварь бездушная, бессердечная. И горели из-под шляпы алые глаза. И проступали кривые когти через свиные перчатки. Муторный был сон, тяжелый, терзал злодей мальца, не отпускал, ловил когтями и хрипел: «Делай!», а из пасти валил густой черный дым, пахло серой и почему-то сухим сеном. Было страшно.
Сон его нарушил запах гари — шалаш горел, быстро. Сбивая огонь с волос и одежды, Кот выскочил из шалаша и с разбегу налетел на что-то очень твердое. Над ним возвышалась могучая фигура в темных одеждах, голос с чудным акцентом, голос из харчевни, произнес:
— Не пытайся меня обманывать, Рен, лучше принимайся за работу…
Цепкие руки схватили ладонь парнишки, блеснула сталь, потом последовала нарастающая боль. Ночной кошмар обернулся еще более страшной явью.
— Перевяжи и отправляйся выполнять мое поручение. А твой мизинец я оставлю на память, — на колени Кота упал батистовый белый платок. Пацан машинально приложил его к обрубку на месте правого мизинца.
Позже Рен Девятипалый станет одним из лучших шпионов на службе короны Шваркараса, его первый урок ремесла был очень болезненным, и оттого на протяжении всей последующей жизни он будет ненавидеть алмарцев. И бояться людей в черных одеждах.