Графство Никкори-Сато невелико. Полдня требуется пешему, чтобы пересечь его из конца в конец, а конный управится за час-полтора по хорошей дороге галопом. Прислугу из «Головы великана» несколько удивило, что ночью из комнаты драгунского офицера не доносилось храпа, которым столь славились кавалеристы, а утром, когда он смурной спустился к завтраку, не понадобилось выносить ночной горшок, ибо он был пуст.
Минуло три дня, копыта худой лошадки вновь лупили в старые камни дороги, человек в черном спешил в «Крысиный хвост» ночною порою. До харчевни оставалось минут десять езды неспешной рысью, когда в свете малой, злой луны Хас узрел он на опушке леса, вплотную подходившей к дороге, зрелище столь странное, что вызвало даже его интерес.
По лесной тропинке, под аккомпанемент треска и грая разбуженных птиц, к дороге почти бок о бок выскочили два всадника. Вернее, как пригляделся и понял наблюдатель, две всадницы. Чуть позади женщина в красном плаще и мужской одежде. Впереди, на хилой крестьянской лошадке, барышня средних лет, в рваном черном платье с развевающимися от скачки черными как смоль волосами.
Не доскакав до дороги метров двадцати та всадница, что была позади, резко вынула из стремян ноги и, совершив головокружительный прыжок, вцепилась в волосы и левую руку той, что была впереди, стягивая ее на землю. Очень быстро оба седла опустели, послышался глухой удар о землю, два тела откатились друг от друга из клуба пыли и земли, поднятой копытами коней.
Жесткая рука в свиной перчатке схватила поводья распаренного вороного жеребца с высоким кавалерийским седлом, того, на котором скакала женщина в плаще.
Меж тем всадница вороного с трудом поднималась. Ей несказанно повезло — при падении она лишь вывернула ногу, и сейчас на ее прекрасном лице запечатлелась гримаса боли и злости. Вторая женщина, судя по всему, пострадала много больше, она лежала среди трав без движенья, высвеченная рубиновым светом Хаса. Со зловещим скрипом сабля девы в плаще покинула ножны, она, с трудом опираясь на подвернутую ногу, двинулась к распростертой на земле брюнетке. В лунном свете лезвие казалось пылающим, текст чеканной молитвы, нанесенной на клинок, неярко сиял, становясь все сильнее при приближении к телу женщины в черном.
Меж тем брюнетка, лежавшая на животе, неестественно выгнулась, страшно закричала и скороговоркой начала выкрикивать слова заговора. Женщина в плаще рванулась к ней, но нога подвела, и она упала на одно колено. Туман окутал преследуемую, и из него было видно, как страшно меняются черты ее изящного, чуть полноватого тела. Как вытягиваются руки, трещат кости, лохмотьями осыпается кожа. Буквально через пару секунд из тумана на всадницу с саблей бросилось воплощение ночных теней, черная тварь с горящими злобой алыми глазами без зрачков. Неимоверно быстро она атаковала с прыжка. Однако дева в красном не растерялась и, взмахнув перед собой саблей, бросилась в сторону. Комья земли и трав взлетели из места, где приземлился оборотень. На его крупной укрытой мехом груди появилась кровоточащая рана сабельного удара, он зарычал и в секунду изготовился к новому прыжку. Женщина в плаще не устрашилась и, выхватив двуствольный пистоль из-за пазухи плаща, разрядила его в зверя.
Место боя окутал пороховой морок, однако движение тени позволило наблюдателю понять, что оборотень устоял, прыжком преодолел расстояние, разделявшее его с опасной жертвой, и навалился на нее сверху. Прижав одну руку воительницы в плаще когтистой лапой к земле, зверь попытался вырвать ей горло зубами. Но та сумела выиграть пару секунд, выставив между своим горлом и зубастой пастью саблю, которую держала свободной рукой после того, как вырвала из бока жертвы, куда она вошла при его приземлении. Своей второй лапой монстр молниеносно, не оставляя противнице никаких шансов, с силой пригнул земле вторую руку женщины в плаще…
Последовал одинокий оглушительный выстрел, рука в свиной перчатке опустила крупнокалиберный пистоль. Пуля вошла оборотню в верхнюю челюсть, вытянутую на манер волчьей, чуть не достигнув переносицы. Зверя швырнуло с добычи, распростертой на земле. Он прокатился кубарем по земле и начал неистово выть, рычать, затем скулить, в попытке вырвать жгучий снаряд, разрывая себе когтями морду и глаза. Очень скоро зверь затих, медленно превращаясь в женщину с почти разорванным в клочья лицом и крупной дырой на месте носа.
Человек в черном спешился, и, ведя в поводу лошадей, подошел к распростертой на земле всаднице в красном. Увидев его, она попыталась подняться, но силы оставили ее, и она потеряла сознание. Весь бой занял от силы минуту, являя собой яркий пример того, сколь легко и быстро можно отнять жизнь.
Она очнулась очень скоро, почти в тот момент, когда человек в широкополой шляпе, бережно сняв ее с плеча, укладывал деву в красном на мягкие травы под сенью высоких деревьев, чуть удалив ее от дороги и места побоища.
— В наше время сложно рассчитывать на доброту незнакомцев, — произнесла она, оказавшись на земле.
— Каждый уважающий себя мирянин должен помогать по мере сил своих церкви, нашей заступнице перед Единым, — ответил он.
Наконец-то сумев рассмотреть ту, которую он неожиданно спас, человек в шляпе понял, что ему попалась не просто смелая воительница, но служительница церкви. Поначалу он принял ее за охотницу на демонов, поскольку красный плащ из крепкой кожи, с узкими рукавами и отворотами, а также шляпа с серебряной пряжкой, высокой тульей и прямыми полями, притороченная к седлу вороного, были фактически форменной одеждой этого ордена. Однако выпавший из-под шелкового шейного платка медальон в виде круга с вписанным в него молотом, объятым пламенем, выдавал в ней служительницу еще более сурового культа — женского боевого ордена охотниц на ведьм. Мужской же костюм в виде камзола под плащ, жилета с несколькими карманами, облегающих гусарских лосиных штанов и кавалерийских сапог был просто данью удобству, поскольку в платье за оборотнями особо не поскачешь. Стальной наплечник с гербом на левом плече, помимо прочего, выдавал в ней бывшую аристократку.
— Воистину, — она попыталась улыбнуться, но из-за боли скорее скривилась, впрочем, даже гримаса боли выглядела довольно мило на ее круглом девичьем лице с темными глазами, чуть вздернутом носиком, и пухлыми щеками. — И церковь благодарит, вас неизвестный путник, — голос был серьезен и сух.
— Меня зовут Уильфрид Вульфштайн, — он коротко поклонился.
— Жанетта де Пуатье. Как вы уже успели заметить, я принадлежу к ордену охотниц на ведьм, — она сделала паузу. — Или вы просто на вырез глазеете?
— Это был оборотень? — он пропустил остроту мимо ушей и кивнул в сторону женского тела в паре десятков метров от них.
— Слава Единому, нет. Оборотни шустрее, с ними я бы предоставила разбираться норманитам, благо, кажется, один есть поблизости. Это ведьма, — воительница неженственно сплюнула. — Проклятое богом и людьми чернокнижное отродье, убивавшее младенцев и использовавшее их жир для того, чтобы превращаться вот в таких тварей, а затем мстить недругам. Единый в милости своей указал мне на нее, а я, впрочем, с вашей помощью, исполнила волю Его. Эта мразь не имеет права топтать благословенные земли Шваркараса! — она замолчала, мрачно ощупывая свой бок. — Кстати, а что за пуля, освященная?
— Нет, святость имеет свойство выветриваться, а я не слышал о достойных служителях Единого в округе…
— Каждый служитель Единого достоин, ибо он признал их! — горячо возразила Жанетта.
— Возможно. Так или иначе, это было холодное серебро. Всегда ношу одну пулю с собой. В Кампани много нечисти.
— Я бы, конечно, еще поразмышляла о том, сколь много еще трудов предстоит слугам его на благо всего рода людского, но похоже я скоро истеку кровью, вы мне не поможете в перевязке? — спросила де Пуатье, бледнея, но очень спокойным голосом.
Раны оказались довольно серьезными: помимо вывернутой ноги у охотницы были четыре кровоточащих дыры в боку и распоротая когтями оборотня рука. Уильфриду пришлось разоблачить девушку, освободив ее от плаща, камзола, жилета и батистовой белой рубашки. Стараясь не слишком глазеть на модное кружевное белье (даже у служительниц культа есть свои пунктики), он перевязал Жанетте руку и бок. А также по ее просьбе развел костер и, вскипятив воду, вылил в котел содержимое небольшого флакона тонкого стекла, который нашел в седельной сумке, следуя инструкциям охотницы.
— Через полчаса помажу раны, и уже завтра буду как новая, благодарю за помощь.
— С моим великим удовольствием… эээ… святая мать?
— Пока еще сестра, — улыбнулась де Пуатье, — но теперь и до рукоположения недалеко. С вашей неоценимой помощью.
— Что ж, если позволите, не буду более стеснять вас присутствием своей персоны, — поклонился Вульфштайн, — меня еще ждут дела.
— Со мной будет теперь все в порядке. Позвольте напоследок…
Жанетта произнесла нараспев: «Единый, как в небесах, так и на земле, промеж всех смертных духом и делом пребывающий, да будет вечно Господство Твое, благослови сего раба своего покорного на дела во славу твою добрые и благородные, не оставь сего скота своего смиренного в благости своей, вовеки!» Из ее рук изошло золотистое невесомое сияние, окутавшее Уильфрида ощущением тепла, заботы и нежности. Впрочем, это чувство длилось не более пары секунд и означало, что Жанетта очень сильна в своей вере, ибо на самом деле человек в широкополой шляпе не признавал Единого, а значит и благословение ему не могло принести пользу. Очень скоро он почувствовал холод и пустоту внутри — побочный эффект не сработавшего благословения — и ненадолго даже позавидовал людям, у которых есть такой бог и такие пастыри. Он раскланялся перед охотницей, сделал знак круга, прочертив его по часовой стрелке, и удалился, по дороге ловко выковырнув дагой из головы поверженной ведьмы серебряную пулю.
Охотница на ведьм проводила своего спасителя тяжелым, вдумчивым взглядом. Она не верила в случайности. Но и не ощущала прямой опасности со стороны этого человека. Значит, решила она, это был дар Единого, который привел этого человека сюда, чтобы помочь в борьбе. Господь следил за ней, и так было всегда. В самые тяжелые моменты ее жизни Единый указывал путь, протягивал руку помощи, оберегал «свою маленькую девочку», как иногда она представляла себя в Его глазах.
Это происшествие придало ей сил, несмотря на раны и лишения, охотница знала, что находится на верном пути. Пути, указанном Небом. Знание укрепило ее волю. Решимость сейчас очень нужна была священнице. Ибо она собиралась творить страшные дела. И Он благословил ее.
Еще Жанетта подумала о человеке в широкополой шляпе. Это был страшный человек. Опасный и жестокий. Прагматичный и наверняка скупой на эмоции. Он убил ведьму недрогнувшей рукой, будто и убивать, и встречать таких тварей ему приходилось неоднократно. Он убил, а потом спокойно вел светскую беседу. Это был страшный человек. Но охотница не боялась его. Де Пуатье вообще ничего не боялась. Это был ее путь. Еще до того, как она отправилась в монастырь, дабы служить господу, она запомнила фамильный щит. Стальные буквы девиза гласили: «Страх — это я!» И с тех пор она никогда не боялась. Жанетта всегда побеждала, ибо знала, тем особым знанием, которое даруется маньякам и фанатикам (хоть и не считала себя ни первым, ни вторым) — она страшнее любой опасности, с которой может столкнуть ее судьба и Воля Его.
Продолжив свой путь, Уильфрид сумел немного поразмыслить о прошедшей встрече. Шваркарас пестрит священниками самого разного сорта, есть среди них люди праведные, благочестивые, честные. Есть, как и в любой церкви, стяжатели, использующие сан ради власти и обогащения. В зависимости от орденов и обетов, священники эти могут быть склонны к жестокости или, наоборот, представлять образец доброты и милосердия. Каждый орден, каждая церковь и каждое церковное общество накладывали на своих служителей, какими бы они ни были ранее, свой особый, сильный отпечаток. Жанетта принадлежала к ордену охотниц на ведьм — одному из самых мрачных и жестоких орденов. Ордену, руки которого, как говорила молва, были по локоть в крови. Охотница показалась Уильфриду приятной и благочестивой девушкой, а нежные черты обманчиво детского личика непроизвольно вызывали доверие, теплые, дружеские, если не сказать больше чувства. Но человек в широкополой шляпе видел, как сражалась женщина, непреклонно и уверенно. В ней не было страха, не было сомнений, она нашла своего врага, загнала и уничтожила. Не без помощи. Но важно другое — милая, вежливая и образованная Жанетта принадлежала к особому виду священников, как редкому, так и страшному. За ее благочестием скрывалась стальная воля и готовность любой ценой выполнить свой долг. Сомнения и сожаления не были присущи таким священникам, а люди для них представлялись лишь подзащитными, пока они были на стороне Господа, и мишенями при смене сторон. Он не знал, стала ли она уже холодной, отстраненной, безразличной к боли и страданиям рациональной фанатичкой. Но подозревал, что очень скоро Жанетта сможет стать одной немногих, даже среди представительниц своего ордена, кого молва напополам зовет святой или чудовищем.
Судьбы в «Крысином Хвосте»
Теперь его ждал «Крысиный Хвост».
Харчевня была полна дыма и смрада. С прошлого раза ничего не изменилось, все те же мрачные, часто увечные, изуродованные люди, все те же беседы полушепотом, о горе все чаще и реже — о счастье воровском, недолгом.
Согнав от столика у стены двух прокопченных углежогов, присел, скрипнув лавкой, так, чтоб можно было обозревать зал и вход, черный человек с алмарским акцентом Уильфрид Вульфштайн. Кивнул виночерпию, что стоял у бочки, окруженный страждущими, ожидающими милости со стороны пирующих. Принесли виноградной водки, злой и кислой. Напротив Уильфрида плюхнулся тощим задом на скамейку Рен Кот, жадно хлебнул из протянутой оловянной чаши, крякнул и занюхал рукавом. Выпить было приятно, да и говорить с черным нелюдем так было легче. Рука, на которой не хватало мизинца, была замотанная в относительно чистую тряпицу.
— Рассказывай, — голос сухой, жесткий, деловой.
— Человек это мирный, ученый, книгочейный, однако боится кто-то за него, охрану из опытных нанимают. Звери, не люди. Клаусу за то, что возле поместья крутился, когда поймали, нос отчекрыжили, видать, нужный он кому-то. Ездиет, говорят, к графинюшке нашей, кочергу ей в место причинное, да к маркизу, гуляет редко, все больше дома торчит. Больше не вызнали пока, — парень перевел дух и опять хлебнул водки.
— Молодец, ты поведал вещи очевидные, теперь ищи среди них зерна тайного, запоминай, выискивай, подозрительное усматривай и мне докладывай, в следующий раз послезавтра.
Рен буркнул: «Да у благородных все, сука, странное!» и собрался уходить.
— Стой, — голос застал Рена в полуприседе, — ты, случаем, не знаешь женщины, видимо из деревни, что к северу отсюда, в получасе езды максимум, чернявая, чуть полная, красивая, черное платье носила.
— Носила?! — вырвалось у Рена. — Это Анцента, — затараторил он. — Знахарка наша местная. Она мне палец залечила, когда вы отчекрыжить изволили, и наших часто пользовала, из тех, кого патруль не добил. И девок, если у кого роды тяжелые, всегда выхаживала, а тем, кого, например, господин проезжий у деревца приголубить решал, она потом помогала от бремени неправого избавиться. Скотину лечит… ну и все такое… а по ночам, — Рен зажмурился от приятных воспоминаний, — к серой речке у болотца купаться иногда ходит, без ничего совсем…
— Она умерла, — голос был будничным и безразличным.
— Как?! — парень почти кричал. В трактире на это никто не обратил особого внимания. Внезапно стало обидно и грустно. Анцента умерла, а этот гад так буднично об этом говорил, будто вошь раздавили. Горло стиснула злоба, даже не так страшно стало.
— Оказалась ведьмой, убивавшей младенцев и обращавшейся в оборотня.
— Брехня, — Рен закрыл лицо руками, чтоб черный человек не видел предательских слез, выступивших на глазах, — морфилась, бывало. Когда четверо улан проезжих Гезку, мельникову дочку, в рощице прижали, обратилась она верно в волка зубатого и прогнала их. Ну и что с того?! — вскричал он, — Гезке тогда девять годков от роду было! А что детишек убивала — то брехня! Добрая она была, — мрачно закончил Кот и, не останавливаемый, побрел из трактира наружу. Хотелось виноградной водки, кислой и злой. Но еще больше хотелось оказаться как можно дальше от этого свинокожего демона.
Вульфштайн задержался после ухода парня, расспрашивая прочих своих конфидентов. И потому стал свидетелем картины занимательной и в чем-то поучительной.
Дверь распахнулась и ударилась о стену, едва не задев Уильфрида. В зал, бряцая серебряными шпорами, вошла недавняя знакомая — Жанетта де Пуатье: правая рука на сабле, в левой — зловещий двуствольный пистоль.
— Волей Единого и именем Благословенной Церкви Шваркараса, по праву слуги Ордена охотниц на ведьм, я, Святая Сестра Жанетта де, Пуатье объявляю: не далее как двумя часами назад мною была в нескольких милях отсюда предана священному суду и скорому упокоению богопротивная чернокнижная ведьма. А там, где встретилась одна, будет и вторая, ибо зло имеет привычку плодиться. Посему сейчас, в этом месте над всеми присутствующими я объявляю инквизицию, сиречь расследование, для изыскания скрытых чернокнижников, в грехе погрязших и беззаконии. Всем оставаться на местах.
«Сама, значит, суду предала и упокоила, видимо, своими ручками», — усмехнулся Уильфрид, впрочем, не особо заботясь о лаврах ведьмобоя.
Двое особо шустрых парня рванули через заднюю дверь, у одного на щеке было клеймо «вор», у второго на лбу — «еретик». Вульфштайн быстро заткнул уши, бухнул выстрел, первого пуля сразила наповал, второму досталось в ногу, но он все-таки успел выскочить, метательный нож, брошенный кем-то из посетителей, настиг его уже на улице.
— Благодарю, — кивнула Жанетта невысокому кряжистому наемнику с кордом на поясе и глазами мясника, довольного своей работой. Наемник истово сотворил знамение круга и поклонился.
— Итак, — Жанетта подошла к столу, находившемуся у дальней стены зала, стол тут же освободился. — Властью, данной мне Единым и Орденом, объявляю о начале инквизиции. Каждый, кому есть, что сказать о кознях темных сил, пусть, не робея, сядет сюда, — она указала на лавку напротив, — и поведает мне, дабы обрести защиту и благодарность Церкви.
Далее де Пуатье начала «исповедовать» харчевенный сброд, иногда даже записывая показания в небольшой блокнот красной кожи толстым черным грифелем.
Вульфштайн искоса поглядывал на охотницу. Приятные темные глаза стали суровыми и сосредоточенными, в них горел праведный огонь, огонь костров и ладанок. Но работала она без фанатизма, быстро, собрано, делово, не священник — чиновник. Полезное умение — менять шкуру. Уильфрид оценил сходство.
Перед священницей сидели сейчас не люди — факты, набор сведений для отыскания ведьмы. Работа шла легко и споро, но за спиной охотницы, вернее, в ее бумагах, уже начинали вырисовываться клещи и дыбы для тех, кто не все сказал.
Тех, кто, по ее мнению, сообщал что-то важное, она заставляла вставать к стене и ждать более подробной беседы. Тех же, кто не представлял интереса, отпускала, одаривая благословением. Эти люди, грязные, изуродованные, злые, уходили от нее, сияя блаженством на клейменых лицах, радуясь так, как будто прикоснулись на мгновенье ко Всевышнему, наполненные верой и просветленные. Даже в рутинном, чиновничьем труде она сохраняла огонь веры.
И текли слова:
— Рогнеф, лесоруб, как есть чернокнижник, уходит в лес рано поутру, а возвращается затемно, и вырубки его всегда самые лучшие, и зверь его неймет, и жена красивая да румяная, да дети все живехонькие уродились, да в отца, да и не пьет он и налево не ходит, ей-ей чернокнижник! — говорил селянин с сизым носом и впалыми щеками.
— Благословляю тебя, сын мой, да не коснутся разума твоего замутненного зависть и глупость, иди с миром, — отвечала Жанетта, одаривая его золотым сиянием.
***
— А проходил через нашу деревню мальчуган, годков четырнадцать, все выспрашивал про книги да фолианты древние, колдовские, не припрятал ли кто чего от давних времен, обещал золотом платить. И одет был чудно, как из сказок прям, — говорила толстая баба со следами оспин на лице, теребя в руках полы серого от грязи передника.
— Странная одежда — это серый балахон, плоский стальной наплечник и остроконечная шляпа? — спрашивает Жанетта скучающе.
— Истинно так, госпожа!
— Сестра.
— Святая Сестра! Истинного говорите, будто сами его видеть изволили, — поражается толстуха.
— Ученик гильдии колдунов, — задумчиво говорит сама себе де Пуатье. — Встань к стене, дочь моя, побеседуем подробнее с тобою позже.
***
— Зрел я своими глазами, матушка… — говорит тот самый кряжистый наемник, без труда отнявший жизнь беглеца.
— Сестра, — привычно поправляет Жанетта.
— Да, да, — кивает крепыш, — так вот, зрел я своими глазами, как кирасир полка золотого, с которым мы на Ильс де Парфю воевали вместе, целовал перед боем фигурку, фемину обнаженную представляющую, и его в бою ни одна пуля не брала. А после боя он ту фигурку в тела разъятые врагов своих погружал, пока кровию она вся не пропитается.
— Давно ли было то?
— Почитай пять годков утекло.
— Хорошо, — вздыхает охотница, — расскажешь мне сейчас чин того кирасира, имя, род и все, что помнишь о нем, потом свободен будешь, благословляю тебя, будь и впредь столь стоек и зорок в поисках скверны темной среди людей.
Она одаривает наемника золотым сиянием, но потом вспоминает:
— Ах, да, а ты со службой профосской не знаком случаем?
— Ну как же, сестрица, — хитро ухмыляется крепыш, — сечь да ногти драть, то умеем мы.
— Хорошо. Эй, человек, — обращается она к виночерпию, — налей-ка сему молодцу за счет церкви! — затем опять к наемнику: — Присядь пока в уголке, позже пригодишься мне еще.
***
— Эх, а Анцента-то ведьмой оказалась, — говорит растрепанная женщина, поправляя порванное на груди платье, ухмыляясь ртом, где гнилые зубы чередуются с позолоченными, выглядывая из-под алых, помадой вымазанных, губ. — А ведь у нее и доченька есть. Говорят, в сельцо Лермэ ее она отдала, видать, папане, от которого прижила, сбагрила.
— Корень сие дите, если не врешь ты, дочь моя, силы чернокнижные восприять мог, посему слова твои проверить нужно будет со всем тщанием, — кивает с легкой улыбкой де Пуатье. — Становись к стеночке до срока.
Харчевня быстро опустела. Осталось полдюжины человек, чьи рассказы вызвали интерес охотницы на ведьм. И тут взгляд ее пал на фигуру темную, в дыму плохо различимую, одиноко у входа сидевшую. Она рассерженно встала и, решительно бряцая шпорами, пересекла зал.
— А тебе что же, сын мой, нечего поведать церкви? — вопросила властно.
— Почему же, — ухмыльнулся человек в черном, поднимая взгляд из-под полей шляпы, — недавно зреть мне довелось, как некая воительница храбрая, жизнью рискуя, долг свой исполнила и ведьму злокозненную умертвила…
— О! Это вы, Уильфрид, — улыбается Жанетта, сразу преображаясь, и облегченно садится на место, где недавно сидел Рен. — Прошу простить, не ожидала встретить вас здесь!
— Взаимно сестра, взаимно, — все еще улыбаясь, кивнул Вульфштайн. — Скажите, и много ли дают расследованию подобного рода мероприятия?
— Очень надеюсь, что это не было сарказмом, — нахмурившись, произнесла де Пуатье.
— Ни в коем случае, — человек в черном был серьезен и сдержан. — Это лишь интерес к методам церкви, не более.
— Опасный интерес, впрочем, ничего крамольного в ответе на него я не вижу — результаты бывают просто неожиданно продуктивны. Ведьмы коварны и осторожны, чернокнижники хитры и опасны, но никто не может полностью контролировать свое поведение, а Шваркарас многолюден. Кто-то где-то всегда что-то видел, и спрашивать нужно в первую очередь в таких местах, среди бродяг, крестьян, наемников и, конечно же, воров. Крестьяне много лучше господ знают своих соседей и места где живут, прочие же постоянно в пути, в поисках хлеба насущного, много видят, много помнят, и знают немало.
— Весьма мудрое замечание, — вновь улыбается Уильфрид. — Никак не ожидал, что за вашей молодостью скрывается такая опытность, но что, если не секрет, вы будете дальше с теми, кого отобрали?
— Я по-прежнему склонна считать это лишь любопытством.
— Всецело заверяю вас в этом.
— Дальше я найду хороший подвал, — Жанетта наклоняется к черному человеку, — и буду их пытать, пока они не вспомнят все подробности дел, о которых заговорили. Часть из них что-то скрывает, вторая не договаривает. А двое или трое в сговоре и пытались сбить меня с верного следа намеренно, а значит, они что-то знают, и скоро это буду знать я.
— Бесподобно, — искренне восхитился Вульфштайн, но голос его был чуть заметно насмешлив. Минутное наваждение молодости и обаяния девушки вновь развеивается, уступая место образу сурового, неподкупного инквизитора.
— Именно, — победно улыбнулась де Пуатье, не замечая странного оттенка. Она довольна собой — верный путь указан Единым.
— И еще один, последний вопрос. Мне довелось поговорить с одним из местных, до вашего прихода, похоже, многие здесь любили почившую ведьму, и были ей весьма благодарны за добрые дела. И, похоже, мало кто из них верит, что ведьма могла совершать столь гнусные поступки, кои вы ей приписываете.
— Хорошее замечание, — улыбка охотницы становится зловещей. — Открою вам, мой друг, секрет — ведьмы не живут в избушках на курьих ножках в лесу. Не живут они и в темных замках, сотрясаемых раскатами грома и молниями, те ведьмы ушли в небытие вместе с Эпохой Черного Неба, когда они правили миром. Ведьмы живут среди людей: среди аристократов свои, среди крестьян свои, в городах… и в городах тоже. Они стремятся стать незаменимыми, погружая окружающих в тенета своей лжи, порока, обмана. Они делают так, чтоб их захотели покрывать, если что-то пойдет не так, и потому они творят так называемое добро, выполняют обязанности повивальных бабок, дарят детишкам подарки, приходят показывать чудеса на свадьбы и праздники. Они замыливают взгляд селян, когда начинают пропадать дети. Когда в лесу начинает пропадать чуть больше лесорубов, чем следовало. Когда зимние ночи становятся холоднее, чем должны. Селяне уже не подозревают «святую» ведьму, нет, более того, они идут к ней за помощью, с просьбой защитить, оградить, утешить, покупают амулеты, несут подарки, отправляют дочерей помогать ведьме по хозяйству… — Жанетта больше не улыбалась. — Что они наговорили вам? Она лечила? Помогала при родах или способствовала абортам, защищала крестьян от злых господских солдат или еще что-то в этом роде? Еще бы, и потому, когда у этих ленивых скотов болел пальчик, они бежали к ней, а не ехали в ближайший монастырь Бога-Целителя. Они шли к ней за утешением и помощью в улучшении урожая вместо того чтобы за честную десятину позвать священника Бога-Пастыря. Я узнала о том, что здесь что-то не так, когда местный священник сообщил в орден, что паства перестала быть откровенной с ним, а многие стали пропускать службы. Они тупы и ограничены в своем стремлении к комфорту, в своих маленьких закрытых мирках, они оказываются столь слепы, что готовы любить и обожать ту, которая вот-вот сожрет их с потрохами. За это краткое уютное блаженство дурачье платит своими бессмертными душами. А я лучше разрушу их тела, чем стану подкармливать чернокнижников! — последнюю фразу охотница произнесла на весь зал, осмотрелась, увидела ужас на лицах и смущенно умолкла, затем продолжила. — И только из-за того, что вы спасли меня на той опушке, я не спрашиваю, кем был тот, с кем вы говорили, и что вы делаете в этом вертепе, Уильфрид. Однако мое терпение не безгранично.
Человек в широкополой шляпе молча встал, глубоко поклонился девушке в красном плаще, развернулся на каблуках и быстро покинул харчевню.
«У каждого своя правда».
Изящество рутины
Марк де Эль, обитавший в добротном, но не роскошном одноэтажном особняке, окруженном необходимым минимумов хозяйственных построек и небольшим диким парком, оказался вежливым и гостеприимным хозяином. Антуану он выделил место для ночлега в правом крыле шестнадцатикомнатного здания. Это была довольно крупная уютная комната с большой кроватью, вместительной бадьей-ванной, огромным окном, забранным некачественным, но настоящим стеклом с видом на заросший вьюнком и вереском парк со старыми, внушающими чувство умиротворения, деревьями. К комнате прилагалась симпатичная служанка, на четверть носившая в крови отметину рода людей-зайцев, что выражалось в симпатичных пушистых заячьих ушках и пушистом хвостике, располагавшемся чуть повыше аккуратной попочки, в остальном же это была нормальная женщина, весьма страстная к тому же.
Не обманул Марк и касательно развлечений, коим во множестве предавались немногочисленные, но веселые аристократы Никкори-Сато. Прожив в гостях у сенешаля всего-то десять дней, драгунский лейтенант ус пел поучаствовать в трех дневных охотах, двух небольших балах, которые давала в своем замке графиня, ну, и в великом множестве пиров и пирушек с уже упоминавшимися господами из трактира «Голова Великана», в ходе которых Антуан уверил обжору Торна де Шальгари, что буде он отправится в Люзецию, то будет хорошо принят в столице, ибо там обожают людей, способных много есть и ценить изящную кухню. Алексу де Гизари он отсоветовал пытаться начинать учиться магии, ибо сия наука постигаться должна с детства, и отметил, что молодому книгочею более пошло бы отправиться учиться в университет или же поступить в обучение к какому-нибудь достойному колдуну, ибо магия требует таланта, а колдовство — усидчивости. Дирк де Кабестэ отменно помогал драгуну не терять боевую форму, неизменно каждый день посвящая пару-тройку часов фехтовальным спаррингам, оказавшись в этом деле умельцем, но не виртуозом. Для своего же рачительного хозяина де Рано пообещал узнать о возможностях контрактов на снабжение армии для Никкори-Сато. Хотя гостеприимный Марк продолжал надеяться на большее со стороны «постояльца», проявлявшего все больше интересных и подозрительных странностей типа любви к ночным прогулкам.
Само собой, довелось коронному лейтенанту познакомиться и с графиней Стефанией, оказавшейся чуть полноватой женщиной лет тридцати-тридцати пяти, сохранившей свежесть молодости и блиставшей горделивым аристократизмом в купе с безупречными манерами. Столичный офицер был ласково принят хозяйкой окрестных земель, он был приятен в общении и обходителен, а графиня постепенно приближалась к тому возрасту, когда красивый мундир и сила молодости начинает оказывать на женщин особенно сильное впечатление.
Двор графини был невелик, и особо помимо означенных аристократов там выделялся лишь известный в узких кругах ученый, Алан де Мелонье, естествознатель, алхимик, энциклопедист, травник и поборник высокого искусства механики, кою даже пытался некогда изучать у гартарудов и в Сетрафии. Сей фрукт также, благодаря красоте своей и экзерсисам поэтическим, был всеобщим любимцем, как при дворе графини, так и соседей ее, в первую очередь при дворе Клермона Жана де Шаронье, который тесную с графиней дружбу водил. Где, к слову, так же обреталась и сестра Алана — Лили Бартолла де Мелонье, отличавшаяся кротким нравом, скромностью и музыкальными дарованиями. В первую голову, Алан был популярен среди дам, как благородных, так и сословия подлого, и часто злобу на него местные купцы да фермеры имели за поруганных жен и дочерей. Говорили даже, что лакеи часто видели его после балов и приемов вечерних, порою темной, возле покоев графини гуляющим. Впрочем, от слухов мрачных, а в большей степени от кулаков крестьянских да купеческих, берег молодого ученого его друг и товарищ, в гостях у него находившийся — монах святейшего Ордена Норманитов, брат Бенедикт. Сей мрачный субъект, когда не сопровождал Алана и не спал, практиковался во владении клинками — норманитскими ножами особыми. Кои у них на каждый случай разные были — прямые да обоюдоострые на людей, сиречь еретиков да врагов церкви злостных. Зазубренные да несколько лезвий имеющие — дабы цельные кусцы мяса вырывать из жертв, и кости ломать — на нежить богопротивную, кою, чтобы издохла, только на куски рвать и надо. И другие были особой закалки — на хаос, на демонов, на нечисть и прочие. И до такого истовства доходил Бенедикт в бдениях своих воинских, что даже светиться начинал от благодати тем же золотистым духовным светом, которым, как мы ранее видели, при благословении Жанетта, охотница на ведьм, паству одаривала.
Столь страшен был норманит, что дуэлировать с ним даже храбрец Торн де Шальгари опасался, и в том честно признавался:
— Лучше уж с обрыва на камни головой вниз, смерть быструю принять, чем дать на дуэли этому быстрому как черт мяснику себя кромсать. А потому и Мелонье до сих пор не нанизал никто как букашку на клинок, ибо сей святой человек завсегда по дуэльному кодексу вместо Антуана за чемпиона драться становится и дуэлянтов изрядно поубавил он уже в краях, где им бывать приходилось.
Орден Норманитов всегда заслуженно пользовался славой учреждения элитного и серьезного. Монахи-норманиты были повсеместно известны как шпионы и непобедимые бойцы. Орден был чрезвычайно невелик, но обучение, которое проходили там монахи, могло сравниться одновременно с лучшим университетским и отменным воинским образованием. Норманитов учили особым техникам боя, с помощью которых они могли легко побеждать любого противника, поскольку услуги их требовались тогда, когда пасовали все прочие. Эти монахи сражались с опасными чудовищами, высшей нежитью типа вампиров, воплощенными демонами, адскими отродьями, искаженными воителями хаоса. Благодаря отменной выучке они, как правило, побеждали. Равно поэтому, а еще из-за их ценности и редкости, использовались они в крайних случаях. Чаще же братья-воины, великолепно образованные, знакомые с множеством дисциплин, начиная от этикета и заканчивая юриспруденцией, использовались в качестве шпионов церкви. Они следили за герцогскими домами и излишне ретивыми королевскими ставленниками, предотвращали развитие опасных еретических идей и пресекали заговоры. Действуя в колониях и метрополии, норманиты везде преследовали двойной интерес — престиж церкви и благополучие государства. И, несомненно, те из государственных сановников и церковных институтов, кому удавалось заполучить норманитов к себе в союзники, вытаскивали в жизни счастливый билет. Норманиты не были самым могущественным орденом, и в воинском искусстве с ними могли сравниться священники Бога-Шевалье, с любым соперником сражающиеся на равных шансах, или, например, бронированные витязи из Ордена Бога-Паладина. Но орден норманитов из шваркарасских боевых орденов был, пожалуй, самым элитным и целеустремленным, а потому пользующимся неувядающей славой.
Библиотека Хранителей Знаний. Краткие выдержки о истории и природе стран Южного Архипелага Гольвадии: Королевстве Шваркарас, Республике Ригельвандо и Алмарской Империи, полученные из источников разных, достоверных до степени достойной преподнесения дражайшему читателю
Республика! Это звучит гордо! Мать ее!
— Республика! Прислушайтесь к этому звучному слову. Подождите. Подождите. Не отпускайте его от себя. Подумайте хорошенько. Что за чувства оно будит в душе? Заставляет ли сердце биться быстрее? Наполняет ли чувством гордости? Позволяет ли осознать свой уникальный статус? Если нет, то, возможно, вы шпион из Шваркараса или Империи, или откуда-то еще, в любом случае — лучше покиньте класс, пока я вас не вычислил. Ибо каждый истинный ригельвандец, услышав слово «республика», обязан понимать, что это не просто набор букв, это нечто большее. Нечто, из-за чего ваши отцы и деды открывали новые земли и преодолевали опасности моря, нечто, из-за чего ваши прадеды проливали кровь в войнах освободительных и завоевательных. Нечто! Что заставило наших предков учиться торговать, воевать и творить лучше, чем кто-либо другой во всем мире.
Республика — это общее дело. А значит, и общая ответственность. А значит, и общее благо, когда вся огромная государственная машина и множество совершенно незнакомых вам людей исподволь трудятся для вашей пользы, это действительно воодушевляет. Королевства и Империи, деспотические теократии и магические союзы построены иначе. Там всегда есть кто-то, ради кого убиваются все остальные, и это весьма печально. Ведь сам факт того, что из этого человека, как из всех, идет кровь, и он точно так же, как и прочие, допускает ошибки в математических уравнениях, нивелирует его статус. Более того — рождает в сердце обиду, ведь это очень печально, когда ты идешь в бой, например, за короля, платишь королю налоги, создаешь для него картины и музыкальные произведения. А он пьет, жрет, допускает ошибки, а в конце еще и дохнет. А следующий может вообще отменить все предшествующие решения, да еще и объявить тех, кто сражался за старого короля, предателями, а тех, кто прославлял его, бездарями, не нашедшими лучшей темы. Помимо прочего, это просто обидно, да к тому же несправедливо.
Республика зиждется на иных основаниях. Она не идеальна, более того, она сложна и громоздка. Но есть один аспект, существенно отличающий республиканскую организацию от иных форм властной структуры государства.
В республике нет отдельных людей, допускающих ошибки. Само собой, есть Приватпатриций и прочие правящие патриции, есть ригельпатриции, главы гильдий, цехов, торговых союзов, олигархи и прочие могущественные личности.
Но ошибки они допускают не в одиночку, каждый из тех, кто правит нашим прекрасным Ригельвандо, является не отдельной фигурой, не кем-то, предоставленным нам богом или древними законами.
Каждый негодяй или герой, которого мы видим у власти, приходит туда в результате нашего выбора, демонстрируя волю и решение если не всего народа, то большей его части. Да, в выборах участвуют не все, и, чтобы избираться, требуется пройти серьезный ценз, но это тоже важный элемент системы — так мы ограничиваем доступ к власти голытьбы, которая будет вместо того, чтобы блюсти интересы государства, его разворовывать, насыщая пустые карманы. Каждый из нас участвует в судьбе государства напрямую — неважно, побеждаем мы или проигрываем, страну ведет вперед воля народа, выраженная в крупицах голосов большинства, складывающихся в ту или иную корзину.
С самого низа — все жители страны участвуют в жизни и политике ее. Даже в ранге подмастерья вы высказываете свои мысли мастеру, а мастер, став одним из старшин цеха или получив право голоса на совете гильдии, если посчитает это мнение важным, поведает его, со своей точкой зрения, и так по цепочке.
Через совет гильдии района в совет гильдии города, а оттуда в само Ригельсберме, через патриция гильдии мнение доходит до самых верхов, ибо в том, что касается управления государством, у многих людей может оказаться схожее мнение.
И если оно оказывается достаточно важным, то получает поддержку авторитетного большинства и воплощается в виде закона или распоряжения, влияющего на всю страну.
Это простой пример, но есть и более сложные — Ригельсберме не резиновый, в него могут попасть лишь 129 ригельпатрициев, а желающих попасть туда несравнимо больше, не все гильдии, не все знатные рода, не все цеха и уж тем более не все олигархи имеют силы и возможности достигнуть высокого поста. Но это зависит от каждого из нас, если мы желаем кандидату нашей гильдии победы, то мы должны понимать, что для этого ему потребуются как голоса граждан на выборах, так и финансовая мощь, дабы с блеском провести свою кампанию и обойти конкурентов. А значит, каждый из нас может повлиять на результат, и в первую очередь повлиять своим трудом — если каждый будет хорошо работать, то гильдия будет богатеть и сможет лучше бороться с конкурентами, вместе с гильдией будете богатеть и вы, а значит, сможете пройти имущественный ценз и уплатить взнос за гражданство. Заплатив же взнос, вы сможете голосовать и значит, увеличите число голосов, которые будут отданы за кандидата, который потом будет отстаивать ваши интересы, а если он будет избран, вы с чистой совестью будете иметь право обратиться к нему со своими просьбами и чаяниями, и он не имеет права вам отказать, ибо и ваши усилия тоже привели его на пост. Само собой, в случае с гильдией вам будет еще проще влиять на кандидата, ибо вместе с вами на него будет влиять и мнение совета гильдии, а ведь ваше мнение наверняка сходно с мнением ваших наставников и коллег.
К тому же, получив гражданство, вы и сами сможете избираться в Ригельсберме, а значит — самостоятельно влиять на политику государства!
Таким образом, каждое решение, принятое нашим правительством, это, по сути, если оставить частности — решение народа. Ибо народ напрямую, а также косвенно, трудом и тщанием своим избирает своих представителей и вкладывает в их уста свои мечты и стремленья, и так же народ имеет силу и вес не переизбрать неугодного ригельпатриция, если он обманет народ и не исполнит своего долга. И это основное отличие Республики от королевств, империй, монархий и деспотий, в Республике ваша судьба находится в ваших руках, и, проявляя должное тщание, каждый может достигнуть высот небывалых или же также имеет право не стараться и сгинуть в безвестности, но главное — по своей воле! А не по воле тирана или устаревшего догмата. Начиная от Приватпатриция, что возглавляет Ригельсберме, Дивалпатриция, что стоит над министрами, Верховного Судьи — Крейгпатриция, Генерала-Патриция, членов Ригельсберме, глав гильдий и союзов и заканчивая последним рудокопом, судьба каждого в государстве в его руках и за каждым стоит государство.
Как вы видите, за каждым решением, за каждым жестом и словом, за каждым шагом любого важного лица государства стоит масса стараний, усилий, надежд и чаяний народа Ригельвандо.
Так черт побери! Проявляйте к ним уважение, когда будете резать их глотки!
Запись лекции «О Республике» наставника неофитов Силенцийской Гильдии Убийц, профессора Джакомо Джакорди. 12 синтариса 809 года от о. А.И.