Наклонился над водой царь. А оттуда «глядел на Петра его будущий град». И случилось вещее видение на Соловецком лабиринте, ровно за год до начала строительства Северной столицы.
Не знаю, насколько верна история, рассказанная Никитой, но Петр Алексеевич действительно побывал на Соловках в 1702 году, то есть за год до основания Санкт-Петербурга.
По словам блаженного Никиты, создавались лабиринты в седые времена, когда «небесная колесница имела не семь, а девять звезд». Я догадался, что небесной колесницей он называл созвездие Большой Медведицы. Если верить объяснениям Никиты, было это около восьми-девяти тысяч лет назад. По его мнению, лабиринты служили для «заборейцев» и моделью устройства мира, и «хранилищем времени» (очевидно, под этим подразумевался календарь), и местом, где проводились обряды и где можно было найти исцеление от болезней и ран.
Свидетелем целительной силы «узелков» я стал сам, когда поранил руку и долго не мог остановить кровь. Блаженный провел меня тогда по спирали к центру лабиринта, затем велел не двигаться и закрыть глаза.
Он что-то прошептал и буквально через несколько секунд приказал:
— А теперь смой водицей кровь!
Я взглянул на руку и не поверил глазам. Рана превратилась в небольшую царапину с запекшейся кровью и больше не болела.
Как утверждал Никита, рукотворные лабиринты были своеобразными календарями. Древние люди определяли по ним время ловли рыбы, сбора лечебных трав и кореньев, промысла морского зверя и другие сезонные работы. Но, как это делалось, блаженный не знал.
А при рождении человека в спираль родового-лабиринта вставляли новый камень. Этот камень становился как бы именным покровителем новорожденного.
Здесь же древние люди закапывали пепел умерших соплеменников. Выложенная из камней спираль-лабиринт будто бы помогала душам мертвых быстрее покинуть землю и унестись в космос в нужном направлении. Однако научного подтверждения тому, что под «мировыми узелками» находятся захоронения, пока не удалось заполучить.
Не только в Беломорье мне доводилось слышать от исследователей и знатоков древних тайн, что лабиринты являются своеобразным накопителем еще неизвестной человечеству энергии.
«Когда пройдешься по его «извивам» к центру, то твои деяния и мысли соберутся там и долгое время будут сберегаться как тепло в неостывшей печи», — поясняли старики с Большого Соловецкого острова.
Здесь, в лабиринте, можно услышать голоса звезд, далеких морей и океанов, ощутить, как бьется сердце земли. Здесь, среди камней, далекое прошлое блуждает в обнимку с будущим. Здесь можно встретить, услышать, увидеть и почувствовать то, что уже было, то, что будет, и даже то, что никогда не случится.
Лабиринт может сам собой менять конфигурацию, по-новому запутывать свои проходы либо вовсе исчезнуть и появиться вновь, подчиняясь неведомым и неподвластным людям законам.
Еще до знакомства с Никитой на беломорских островах Русский Кузов и Немецкий Кузов я осматривал странные сооружения, не менее загадочные, чем каменные лабиринты-узелки.
Называют эти творения древних сеидами. Создавались они так: валун размером с большой письменный стол устанавливался как бы на ножки из камней. На самом валуне горкой складывались маленькие камешки.
Многие из этих валунов издали напоминают животных. В древности жители Беломорья совершали здесь жертвоприношения, ритуальные танцы, просили богов послать им хорошую погоду, удачную охоту и рыбалку, не обижать души погибших соплеменников, особенно тех, кого поглотила морская пучина.
Некоторые сейды не были похожи ни на зверя, ни на птицу. И все же они мне что-то напоминали. Но что?
Я понял это, лишь когда стал спускаться с возвышенности острова к морю и обернулся. При взгляде снизу и при вечернем освещении валуны стали похожи на лодки. Тогда мне пришла мысль, что камушки на лодке-валуне могут олицетворять древних охотников и рыбок.
Количество камней на сеидах примерно соответствовало количеству людей в лодках, изображения которых были на скалах у реки Выг.
Возможно, много веков назад жители Беломорья возводили сейды в память о погибших соплеменниках. А может, их ставили в начале сезона охоты или рыбного лова, чтобы умилостивить богов. Сколько на валуне камешков — столько людей в лодке погибло или отправилось за добычей.
Никита подтвердил мои предположения. Но при этом долго выспрашивал, не трогал ли я камни, не прихватил ли их с собой как сувенир, не побеспокоил ли души древних как-то по-иному.
Расспросы блаженного были не случайны. Заезжий на острова народ иногда «на намять» прихватывал с собой камешки с сеидов.
Потом мне довелось увидеть, как Никита оберегал сейды от пришлых и даже разговаривал с ними. Каждую весну он появлялся на островах, чтобы совершить обряд омовения камней в море.
Бережно сгребал их Никита в свою котомку и подол рубахи, спускался к воде и долго полоскал, при этом что-то приговаривая. Потом снова карабкался наверх с тяжелой ношей и раскладывал камушки на прежние места. Теперь этого уже никто не делает…
Он обещал показать мне «знаки заборейские» и открыть какие-то их тайны. Однако предупредил, что сделает это, лишь когда я стану «подготовленным» и снова приеду в Беломорье.
Как подобное должно произойти? По каким признакам я узнаю об этом? И что вообще означает «подготовленный»? Никита не объяснил, только усмехнулся и пробормотал мне в ответ:
— Через много-много лет сам поймешь…
Но встретиться нам больше не довелось. О последних часах Никиты я узнал через много лет, когда снова побывал на Терском берегу. Старухи из поселка Умба рассказали, как он отправился в последний путь.
В тот год, весной, Никита, по своему обычаю, отправился на острова, где были сейды. Собирался совершить омовение священных камней. И тут произошла беда. Обронил он случайно один камушек в море. Как ни пытался блаженный, так и не смог его отыскать в воде. Загоревал Никита и отправился по беломорским селениям поведать о своем грехе:
— Загубил я душу древнюю… А потому должен принять наказание. Кого из вас обидел — простите и не поминайте недобрым словом… Ухожу вслед за погубленной душой…
Кто верил блаженному, кто посмеивался. Мало ли что наговорит убогий? Но только с той поры Никиту больше не видели.
— Сел он в лодку, — рассказывали старухи, — поднял парус и ушел навсегда.
И странное дело: даже те, кто не верил рассказам Никиты, утверждали, что наблюдали его уход в одно и то же время в разных поселках, в разных уголках Белого моря.
А еще говорили: как только отчалил от берега Никита, сразу стихли волны, и, откуда ни возьмись, опустился на море непроглядный туман.
Не знаю, стал ли я спустя многие годы после встречи с блаженным Никитой «подготовленным» и достойным проникать в тайны времен и народов. Достаточно ли получил для этого знаний? Смогу ли уберечь себя и других от вековых проклятий?
Будущие экспедиции покажут.
Природа часто сохраняет нам удивительные отзвуки прошлого.
Целые столетия, а иногда и на протяжении тысячелетий она
хранит следы древнего человека, пока его потомки обдуманно или
случайно не найдут их и не прочтут по ним о деяниях своих предков.
Стадо насторожилось. Какой-то неуловимый сигнал заставил оленей разом повернуть головы туда, где за рекой Месна уже различались во мгле сопки Анорзеседа. В начале августа заполярная ночь еще очень робкая и едва набирает силы ненадолго пригасить дневной свет. Заболоченная тундровая равнина Канина полуострова лишь на два-три часа впадает в сонное затишье и покрывается темно-синей пеленой.
Короткий ночной сон северной земли. С шумом поднялась на крыло встревоженная казарка, облака налились багрянцем, а от беломорского берега в сторону Баренцева моря потянулась шумная стая гусей…
Их бестолковый гогот вывел оленей из оцепенения. Так и осталось неясным, что же хотели они разглядеть во мгле среди далеких сопок.
Матерый рогач с темным пятном на загривке вдруг отделился от стада. Как ошалевший жеребец, он вздыбился, а потом с силой ударил передними копытами землю. Несколько раз мотнул головой так яростно, что, казалось, вот-вот потеряет рога.
Странные, совсем не оленьи движения.
Вопросительно я взглянул на Василия, но старый оленевод молчал и внимательно наблюдал за непонятным поведением животного.
Наконец, олень успокоился и медленно побрел прочь от стада к реке Месна.
— Что это с ним? — поинтересовался я.