29 мая 1741 года началась вторая камчатская экспедиция. Из Авачинской бухты, где находится теперь Петропавловск-Камчатский, вышли два пакетбота: «Св. Петр» — под командованием начальника экспедиции Витуса Беринга и «Св. Павел» — под командованием Алексея Чирикова.
20 июня густой туман разлучил корабли, и дальнейшее плавание они продолжали отдельно. Но оба судна достигли неизвестных берегов Америки. И открытия двух капитанов — Беринга и Чирикова — впоследствии хорошо дополнили друг друга.
Начались характерные для северной части Тихого океана ураганные ветры. Дальше продолжать плавание у американских берегов было опасно. И Беринг решил возвращаться на Камчатку.
Свирепый и затяжной шторм поджидал первопроходцев на обратном пути. Почти семнадцать суток не выпускал он пакетбот «Св. Петр» из своих объятий. Ни опытные офицеры, ни сам капитан-командор уже не могли точно определить местонахождение своего корабля.
4 ноября 1741 года вахтенный увидел землю, похожую на побережье Камчатки. К этому времени почти вся команда болела цингой. Шторм порвал ванты. Пользоваться парусами стало почти невозможно.
Гибель судна и людей казалась неминуемой. Около больного Беринга состоялся совет. Участвовали все, кто мог добраться до его каюты. После споров приняли решение подойти к берегу.
Однако и здесь первопроходцев поджидала беда. Лопнул прогнивший якорный канат, и подхваченное бурунами судно понесло к прибрежному рифу.
Вот она, гибель!.. Люди опускались на колени, молились, прощались с земной жизнью.
Но случилось чудо. Набежала огромная волна и перебросила корабль через камни. Пакетбот оказался неподалеку от берега, в спокойной воде.
Большинство участников экспедиции еще не знали, что земля эта — не Камчатка, а необитаемый, пустынный остров.
Измученные путешественники высадились на берег. Для жилья принялись выкапывать ямы. Сверху их покрывали остатками парусов.
Экипаж «Св. Петра» таял с каждым днем. Только во время высадки на берег умерло 12 человек. Больных укладывали в ямы, прикрывали парусиной и засыпали сверху песком. Это помогало согреться и спасало беспомощных людей от укусов наглых песцов. Их оказалось множество на острове, и они совсем не боялись пришельцев.
Отсутствие на неизведанной земле деревьев возмещалось выброшенным на берег плавником. Питаться в основном приходилось птицами. Потрепанный штормами «Св. Петр» был непригоден к плаванию. Необходимо было строить новый корабль из остатков старого. Но надвигалась долгая, метельная зима, и возвращение на Камчатку отложили на год.
Из 77 человек экипажа в живых осталось только 46.
8 декабря от цинги умер капитан-командор Витус Беринг. Умер он, как и другие моряки, в яме, полузасыпанный песком. Во время болезни командор не разрешал себя откапывать. Под толстым слоем песка, ему казалось, было теплее.
Командование экспедицией принял на себя старший по чину лейтенант Свен Ваксель. На офицерском совете по его предложению остров был назван именем Беринга.
Итак, конец 70-х годов XX века. Теплоход «Петропавловск» замер на рейде в полумиле от берега. Тихая бухта. Белые дюны. Приземистые сопки с плоскими вершинами. На палубе собралось человек двадцать пассажиров с чемоданами, сумками, портфелями. — Ждали высадки на остров Беринга. Был месяц май, но вся земля еще покрыта снегом. И только в селе Никольское снег лежал редкими пятнами.
Никольское — единственный населенный пункт на Командорских островах. С верхней палубы теплохода просматривался каждый домик села.
С берега подошла безымянная посудина — самоходная баржа, похожая на огромное корыто. На ней перевозят людей и грузы с «Петропавловска» на берег. Спустить трап на это суденышко невозможно из-за его малых размеров, поэтому людей высаживают в корзине-сетке из толстых канатов.
Вместе с пятью пассажирами влезаю в нее. Заворчала грузовая стрела «Петропавловска», и мы медленно оторвались от палубы. Покачиваясь, на некоторое время повисли над водой, потом устремились вниз, к суденышку. Едва успели выйти из корзины, как снова заработала стрела.
Наконец, выгрузка закончилась. Мы отошли от борта теплохода.
На бревенчатом причале острова собралась толпа — встречающие и те, кто просто пришел поглазеть на приезжих. Ведь пассажирское судно у острова Беринга — всегда событие. Один раз в неделю заходит оно сюда, а длится навигация с мая по ноябрь, после чего пассажирское сообщение Командорских островов с материком прекращается почти на полгода…
Вместе с моим новым знакомым Михаилом Титеевым, прожившим на Командорах уже несколько лет, мы шли от причала по вязкой дороге.
Тишина в селе. Только чайки жаловались на что-то океану, да где-то за сараями урчал трактор.
Мы поднялись по уцепившейся за крутой холм шаткой деревянной лестнице и остановились у двухэтажного здания. Таких много в селе Никольском.
— Ну вот и наш гранд-отель, — сказал Михаил и кивнул на ближайший дом.
Над одним из трех подъездов большими буквами гордо красовались два слова: гостиница «Чайка».
Маленькая комнатка в гостинице. В окна ломится ветер с океана. Ночь. На рейде, недалеко от берега, замерло судно. Туман за окном то собирался в тяжелые клубы, то превращался в капли моросящего дождя. В разрывах тумана сверкающими тропинками разбежались по воде судовые огни.
Мне жаль людей, которых не притягивают эти огни, тех, кто не слышит их музыки.
Во многих гаванях мира я видел огни стоящих на рейде тружеников морей. В их сиянии кроется какая-то тайна. В них загадки океанов, дальних стран, неведомых земель. Они — братья отраженным в море звездам.
Не спится. Из репродуктора доносится тихий голос: «В Москве сейчас 15 часов, в Красноярске — 19, Иркутске — 20, Хабаровске — 22, Южно-Сахалинске — 23, в Петропавловске-Камчатском — полночь». Девять часов разницы с Москвой.
Бессонница… В который раз раскрываю книгу Свена Вакселя, славного сподвижника командора. Неистовый, энергичный лейтенант возглавил экспедицию в самую трудную для нее годину, во время болезни и после смерти Беринга.
«…В нашей команде оказалось теперь столько больных, что у меня не осталось почти никого, кто бы мог помочь в управлении судном.
Паруса к этому времени износились до такой степени, что я всякий раз опасался, как бы их не унесло порывом ветра. Заменить же их другими, за отсутствием людей, я не имел возможности. — Матросов, которые должны были держать вахту у штурвала, приводили туда другие больные товарищи, из числа тех, которые были способны еще немного двигаться…»
Ветер за окном гостиницы усиливался. Того и гляди, высадит стекла. Наверное, и тогда, осенью 1741 года, был такой же ветер, набатом гремел океан. Только не было этой уютной гостиницы, электрического фонаря за окном, тихой песни из репродуктора.
«…Матросы усаживались на скамейку около штурвала, где им и приходилось, в меру своих сил, нести рулевую вахту. Когда же вахтенный оказывался уже не в состоянии сидеть, то другому матросу, находившемуся в таком же состоянии, приходилось его сменять у штурвала…»
Лишь поздно ночью я смог оторваться от книги. Выключил свет. Завтра рано вставать. А в эту ночь ко мне в гости придут, гремя сапогами, суровые первопроходцы, будут вспоминать страшную осень 1741 года, и Свен Ваксель простуженным голосом продолжит свой печальный рассказ…
«…Сам я тоже с большим трудом передвигался по палубе, и то только держась за какие-нибудь предметы…
Я не мог ставить много парусов, так как в случае необходимости не было людей, которые могли бы их снова убрать. И при всем том стояла поздняя осень, октябрь, ноябрь с сильными бурями, длинными темными ночами, со снегом, крупой и дождем».
Тихое, светлое утро. Солнца нет. В белесом небе кое-где проступают голубые клочки.
Неподалеку от гостиницы — невысокий холм. С него видно все Никольское. Потемневшие избушки, двухэтажные дощатые домики: голубые, желтые, а за ними — квадратики огородов.
На околице села — торопливая речка Гаваньская впадает прямо в океан. Через нее перекинут бревенчатый мостик, за ним, до заснеженных сопок, — береговые дюны.
С холма спускаюсь на главную улицу Никольского. Немноголюдно — рабочий день. Строители ремонтируют двухэтажный дом. Пробегают мимо ребятишки — наверное, в школу торопятся. Женщины катят детские коляски.
Возле афиши нового фильма два старика о чем-то спорят. Увидели меня — замолчали. Два любопытных взгляда прощупали с ног до головы. Определяют: приезжий. Старики-алеуты здороваются первыми, я — в ответ. И снова между ними разгорается спор.
Лишь одна фраза долетела до меня из их разговора: «Спроси Синюю звезду…»
Я вздрогнул и остановился. Но потом подумал, что неудобно сейчас вмешиваться в разговор алеутов, и зашагал дальше.
Площадь в центре Никольского. Над кручей — памятник Ленину. Вдали виднеются чуть окутанные туманом сопки и два островка в океане. Это Арий камень и остров Топорков.
Спускаюсь к берегу. Здесь почти не осталось жилых домов: магазины, складские помещения, мастерские, столовая, библиотека, музей. Старые дома да избы. Не то что в верхней части Никольского.
Откуда пошло название села?