— Замолчи!
— Молчу.
Выходит мама в очках, с книгой. При ней Ася начинает всхлипывать. Но мама делает вид, что не замечает. Она очень даже умеет прикидываться.
Виктор ставит чашки и разливает чай. Он глазами показывает Асе на духовку. Она грозно сдвигает брови. Виктор пожимает плечами: нет так нет.
— Чувство юмора, — серьезно начинает он застольную беседу, — отличает человека от животного.
— Для некоторых это отличие — единственное, — успевает вставить Ася.
— Браво! — наклоняется к ней Виктор и тотчас же — к матери: — Мам, тетушка назвала меня животным… Грязной тварью! Мама, Ася меня оскорбила!
— Ты мне надоел, — этаким терпеливым голосом отвечает мама, не поднимая головы. — Попил чаю — иди занимайся.
— Мама за тебя, — шепчет Виктор Асе и уходит в свой чулан. О господи! Надо заниматься.
Ася собирает со стола посуду, составляет ее в раковину мойки.
— Тоня! Антонина Викторовна!
— М? — отзывается мама, закладывая книгу очками. — Слушаю тебя, Асенька.
— За мной должен зайти Николай Николаич. Ты с ним поласковей, а?
— Разве я что? — удивляется мама.
— Нет… Просто Виктор так задирается.
— А… уравновесить. Нивелировочные работы. — И вдруг смеется: — А правда, он носит ботинки на каблуках? Витька говорит.
— Тоня, это глупейшая ложь. Ведь он не меньше меня. Тоня, во мне метр семьдесят, я высока для женщины.
— Все вы молодые высоки да голенасты.
— Точно. А он — другое поколение.
— Да, да, голодное военное детство.
— Что тут смешного?
— Я и не смеюсь.
Мама не смеется. Ей, вероятно, немного надоела эта затянувшаяся брачная история. Ей, может, хочется почитать, а не обсуждать проблему роста в узкосемейном масштабе. Виктор это понимает. Но ему еще и просто весело.
— Ася! — кричит он из маминой комнаты, куда выполз с учебником из стенного шкафа. — Ася! По той стороне улицы мечется некто в шляпе. Ты знаешь второго человека, который носил бы шляпу? Да еще при таких ушах!
Ася сбрасывает халат, припудривает нос в коридоре перед зеркалом, накидывает пальто. В это время у двери звонят.
— О, вы уже готовы, Ася! — Низкий ласковый голос восторженно вздрагивает.
— Да, побежали. Впрочем, может быть, чаю?
— Спасибо, не хочу.
Дверь захлопывается.
— Во втюрился! — выкликает Виктор. — Мам, а почему он не женится?
— Не знаю.
— А я знаю. Не решается предложить. Ой, дивное диво. Профессор, да? Голова, да? Мам, профессора любят дурочек, верно? Я тоже женюсь на идиотке.
— Для этого тебе еще надо стать профессором.
— Но игра стоит свеч, верно?
— Особенно перед выпускными экзаменами, — замечает мама.
— Ах, да, мам, тут есть над чем подумать.
Она что-то сердится. Виктор этого ужасно не любит.
— Мам, ну чего ты?
— Ты мне мало нравишься, Витя.
Ну, раз «Витя» — не Витька, не Виктор, а Витя — значит, дело плохо. Срочно надо действовать.
— Мам, дай осознать. Мама, это из-за Аськи?
— Не только. Ты совсем не занимаешься. Не усаживать же мне тебя силой, ты теперь взрослый.
Виктор ничего не может с собой поделать. Он должен, должен быть сейчас серьезным, но ему весело.
— Мам, я исправлюсь. Мам, зато я хозяйственный. Я тебе картошки купил.
— Не мне, а всем.
— Вот я и говорю: я всем картошки купил. А тебе пирожок испек.
— Не паясничай.
— Не веришь? — В голосе Виктора искренняя обида. — Неужели не веришь? Ну, протяни руку, открой духовку. Ага! Видишь! Подогреть чайник? Выпьем чайку. Мы с тобой сто лет не общались.
Мама глядит поласковей. Она любит, когда он, Виктор, «домашний». Прежде они вместе пекли пироги для папы — может, ей вспомнилось то время?! Во всяком случае, теперь он ей не так мало нравится. Зря это она говорит, что шарм (хм, «шарм»; лучше сказать — обаяние) не качество. Очень даже качество.