— Ты, мам, совсем меня запустила, вот я и расту вкривь и вкось, как неухоженное деревце.
Мама наконец улыбается:
— Хватит, хватит болтать, деревце!
Виктор заваривает чай. А что до пирожка, то они оба чрезвычайно любят тесто. Виктору уютно здесь без Аси. И мама вроде бы потеплела, отошла. Сидеть бы и сидеть вот так. Если бы сегодня не пятница. Если бы не уже четыре часа, а в пять — свидание с девочками. Он подходит, чмокает маму в жесткие, пахнущие шампунем волосы.
— Неохота, а надо, — говорит он.
— Долг превыше всего, — насмешливо отвечает мама.
И Виктор замечает вдруг, что она не ставит его в положение, когда надо врать. Давно уже не задает лишних вопросов.
— Мама, — говорит он, — на тебе никогда не женится профессор.
— Это к разговору о дурочках? — улыбается мама. — Ну, спасибо. От семнадцатилетнего оболтуса это уже кое-что.
Виктор выбегает на улицу, спешит, обгоняет.
— Простите… Разрешите, пожалуйста… Дайте пройти…
Вдруг девочки не придут? Он даже не сообразил спросить у них номер телефона. Действительно, оболтус. Ух! Обошлось: Даша ждет у стеклянного кабачка. Одна. Ура!
А что такое пятницы Евгения Масальского?
Разноголосый гомон, слышный еще в коридоре; синяя от сигаретного дыма комната; пальто, в беспорядке сваленные на диване. Вместо лампы свечи, обычные белые, вставленные в стеклянные банки из-под майонеза: свечи не пижонство, а для дела — они призваны поглощать дым и скоро поглотят, вот увидите.
Виктор (он сам бы затруднился сказать — почему) всегда с беспокойством разглядывает собравшихся, особенно новеньких. Здесь что-то от боязни сдать позиции, оказаться частью серой массы. Кто знает, что за интеллекты появятся?
А сегодня он встревожен больше обычного. Имя этой тревоги — Даша: понравится ли Даше? Может, она из другого теста?! Может, ей не нужны картины и стихи?
Да, а где же картины? Они составлены у стены, спиной к посетителям. Разве хозяин не рвется их показать? Нет, — это Виктор знает, — не рвется. Хозяин сидит на краешке все того же дивана и разговаривает с высоким толстогубым парнем (какой-то новый тип!). Оба серьезны и заметно заинтересованы. Виктор останавливается, придерживает Дашу: о чем они?
— Вот если бы вы писали картину… ну… тревожную, предостерегающую… — на низких шмелиных нотах бубнит губастый.
— Есть у меня и такие, — мягко отвечает Женя.
— Тогда скажите, какие цвета там преобладают?
Женя задумывается:
— Пожалуй, больше оттенки желтого, красного… черного.
— Ну вот! — согласно кивает новенький. — Это как раз цвета животных с предостерегающей окраской, знаете, окраска бывает предостерегающей и покровительственной.
— Забавно… — склоняет голову Женя.
— Очень! — подхватывает парень. — Ведь как отдалено от нас первое столкновение сильного животного с черно-желтой тварью, которая всегда оказывалась несъедобной — с иголками или ядом… Столкнулся, испугался, и этот страх закрепился в нем, стал с генами передаваться потомству… А наша древняя… ну… идущая от зверя память удержала. И вот, пожалуйста: для нас тревога имеет ту же окраску!
Женя собирается что-то сказать, но замечает (наконец-то!) новых гостей, неохотно поднимается, однако широкую, теплую ладонь протягивает радушно:
— Привет, Виктор. — И Даше, любуясь ею: — Здравствуйте. Евгений. Даша? Так это вы — Даша? Тут ваша подруга.
— Лидка? Хорошо, что мы не ждали долго.
Лида появляется откуда-то из-за книжного шкафа.
— Простите, ребята! Оказалось, что мой школьный приятель и будущий коллега Алик, — она кланяется в сторону губастого парня, — уже протоптал сюда тропинку.
Лида, в черном свитере и серой юбке, ничем не выделяется среди здешних девочек, которых множество и все плоховато одеты (не одежка, мол, главное).
Даша, пожалуй, очень уж ярка на этом фоне в своей зелено-розовой синтетике. Но красива! Об этом свидетельствует наступившая тишина (открыли и не закрыли рты. Ага!). Виктор жмет руки всем до очереди, счастливо вдыхает знакомый воздух. Ему здесь нравится. Нет, что там — «нравится». Это с некоторых пор — часть его жизни. Главная. И его встречают радушно:
— Привет, старик.
— О, Виктор Александрович! — Это, конечно, кто-то из девчонок. — Ты мою книжку не забыл?
— Ой! Завтра занесу. Знакомьтесь. Это Даша.
— Привет, Даша.
— Здравствуйте.
— Тише, тише!
— Витька, растворись в массе. Романов читать будет.
Виктор, чуть расталкивая девочек, усаживает Дашу на сомнительной чистоты коврик и плюхается рядом: здесь постоянно не хватает стульев.
Миша Романов — высокий, узкоплечий, с белой прядкой у лба и неожиданно тяжелым взглядом темных серых глаз — прижимается торчащими лопатками к стене, поднимает голову и монотонно начинает, постепенно взвинчиваясь, повышая голос, втягивая в это русло голоса, и слов, и представлений все, что находится близ, и все, что отстоит, постепенно, только влейся, и понесет, понесет без передышки, без начала и конца: движение, движение — напряженное, сплошное.
И — без паузы:
Виктор не вникает до конца в смысл этих стихов, называет их для себя по запомнившейся строчке — «Разрубите канаты» или «Мост над страхом», но он ловит их, хватает разинутым ртом, как воздух, они почти его, если бы он умел. Он бы, правда, сделал свои чуть менее патетичными. Но тот же поток беспрерывности, темперамента, напора! Тот же мост — трагический и нелепый, который
Все долго сидят молча. Миша Романов вытирает скомканным платком лицо и руки. Он вовсе не волнуется, просто это дьявольское напряжение — продержать и продержаться на такой звенящей ноте.
— А последнее, Миша!
— В следующий раз. Докончу вот…
Он весь еще там, в яростно вращающемся мире. Щурит глаза: привыкает к другому свету. Дышит тяжело: привыкает к другому воздуху.
Он очень серьёзен сейчас. Совсем взрослый человек. Да он и есть взрослый: студент-физик вечернего отделения, он же чуть ли не начальник цеха на заводе, он же поэт. Всесторонняя одаренность!
Виктор понимает, что это дает право на прямоту суждений, на резкость в движениях: человек крепко стоит на ногах. Право дает, а задевает. Получается, будто его, Виктора, достоинства — веселость, легкость, обаяние — ничего не стоят. А ведь самого Романова тоже тянет подурачиться. И он позволяет себе это, но только когда ему вздумается. И все на каком-то нерве, на лихости… Он разный, этот Романов. Виктору не совсем ясен. С ним трудно. Вот Женя Масальский — другое дело. Он мягче. И он обычно знает, как поступить. Это вселяет уверенность: его присутствие для Виктора — залог того, что все будет как надо.