Мать повернулась лицом к двери, едва Лёня ступил на порог, и начала без всяких предисловий:
— Ты что же, издеваться надо мной вздумал? Я с ног сбиваюсь, на двух работах жилы выматываю, верчусь с утра до ночи, а ты мне так платишь за мою заботу? Вчера в школе не был, сегодня на совете отряда прорабатывали! Долго ещё такие новости о тебе прикажешь выслушивать? Долго терпение будешь испытывать?
Лёня молчал, прижавшись к косяку. И его молчание, должно быть, сильнее раззадорило мать — держа руки за спиной, она стала медленно приближаться.
— По-хорошему учительница советует разговаривать, по-мирному… Но запомни, Леонид, достукаешься, не посмотрю, что вырос, запомни!
Она помахала указательным пальцем перед Лёниным носом. Невольно отстраняясь, Лёня поднял руку с рейками, и мать, как будто только этого и ждала, сразу вцепилась в рейки и выдернула их у Лёни.
— Опять, опять! — еще больше расходилась она. — Разные глупости на уме, да? Здесь палки, там проволока! — кивнула она на тумбочку. — Ну, так я отучу тебя от этого, отучу!
Неся перед собой рейки, она решительно двинулась из комнаты.
Предчувствуя недоброе, Лёня крикнул:
— Не надо, мама!
Она не обратила внимания на его слова. Тогда он, выбежав вслед за ней, попробовал задержать её в коридоре, но и тут она оттолкнула его.
Всё ещё не зная, что она задумала сделать, Лёня опять закричал:
— Мама не надо!— И, рванувшись на кухню, увидел: мать стоит уже около пылающей печки и, цепко ухватившись за рейки обеими руками, готовится их сломать.
Не помня себя от ужаса, Лёня бросился вперёд и тоже уцепился за рейки:
— Отдай!
— Пусти, щенок!
— Не пущу, отдай!
— Ах, так?
Хлёсткий удар по щеке заставил Лёню отпрянуть. В тот же миг раздался треск ломаемого дерева и полетели в печку обломки.
— Товарищ Галкина! Да что вы делаете? — подбежала Елена Максимовна. Она выхватила из материнских рук остатки реек, встряхнула мать за плечо. — Опомнитесь!
А в печке уже завывал обрадованный огонь, жадно обнявший сухое дерево.
И тогда, закрыв лицо руками, низко пригнувшись, Лёня ринулся прочь. Он выбежал в коридор, хлопнул дверью на лестничную площадку, выскочил из подъезда и помчался, сам не зная куда, лишь бы подальше отсюда — от злой и жестокой матери, от безвозвратно погибших реек, от свидетельницы его позора — соседки-старухи.
Земля летела под ногами, встречный ветер бил в лицо, а левая щека нестерпимо горела.
Так пробежал он без остановки целый квартал, потом вернулся назад и, оказавшись почему-то на противоположном углу, снова бросился вдоль домов. Он мчался так, пока не нырнул в щель забора, на зады сараев. Тут он забрался на какие-то доски в углу и, прижавшись к шершавой стенке, долго не мог прийти в себя, тяжело дышал и поминутно вздрагивал.
Погибли рейки! Рейки, которые он сделал ребятам! Рейки, ради которых они с Возжовым занимались сегодня весь вечер! Рейки с колечками, которые он сам придумал приладить, чтобы вышло как можно лучше!
Мать ни с чем не посчиталась, изломала, бросила в печку да ещё ударила его по щеке! Неужели всё это произошло наяву, а не приснилось, не померещилось?
Нет, не снятся шершавые доски, не снится безлюдный закоулок, не мерещатся рваные тучи, стремительно бегущие над головой. Оттуда, из темноты, всё ощутимее наплывает ночная прохлада, забираясь под курточку. Прижимая руки к груди, Лёня начинает дрожать уже от холода, поглядывая из своего уголка на окна окружающих корпусов.
По двору проносится протяжно:
— Леони-и-и-ид!
Ага! Вышла! Забеспокоилась. Ну и пускай! А он будет сидеть здесь всю ночь, но домой ни за что не вернётся!
Зашелестел ветер листьями, скопившимися за сараем. Резким порывом отпахнуло край курточки. Жалобно засвистела струйка воздуха в щели забора. И тучи на небе стали угрюмее, тяжелее.
Возвращаться всё-таки придётся!
Окно, задёрнутое занавеской, светилось. А дверь в квартиру была не заперта.
И Лёня опять с неприязнью подумал о матери: «Ждёт, караулит».
У соседки в комнате тоже горел свет — пробивался в тёмный коридор узкой полоской. Лёня прошёл к себе, стараясь не шуметь.
Мать стояла у тумбочки и глядела в окно на улицу, о чём-то задумавшись. Она не обернулась, только глухо сказала:
— Ешь, на столе приготовлено.
Не ответив и не глядя на мать, Лёня торопливо разделся и лёг, отвернувшись к стенке.
Он слышал, как мать пошевелилась. Шаги её замерли у самой его кровати.
— Вот что, Леонид… — произнесла она по-прежнему глухо и сурово.
Если бы в голосе её была хоть капелька ласки, Лёня, наверное, несмотря на свою обиду, вскочил бы и бросился к матери, чтобы поделиться с ней отчаянным горем: «Ну, зачем, зачем ты сожгла мои рейки?»
Но мать оставалась неприступно суровой. Она хотела загладить свою вину, продолжая во всем осуждать непутёвого сына. Даже руку опустила ему на голову не так, как опускала когда-то в далеком детстве, проверяя, нет ли у Лёни жара.
Лёня повёл плечом и сбросил с себя тяжёлую руку, родную и ненавистную руку, ударившую его по щеке. И что-то сразу защипало в носу, пришлось крепко сжать зубы, даже зажмуриться, задержав дыхание.
Мать постояла немного и, отойдя в глубину комнаты, погасила свет — тоже легла.