НЕ...
Последнее слово не дописано: черта скользнула вниз, в угол целлулоидного окошка.
Серёжа обернулся к Шурке, но долго не мог ничего выговорить,
— Шур, — сдавленным голосом спросил Серёжа, — а они все... а их всех... убили? Если бы хоть кто-нибудь был живой — ведь подобрали бы?..
Шурка возразил:
— Вот и нет! Могло взрывом отбросить! А раненых в госпиталь увезли... а потом они выздоровели!
От таких слов у Серёжи появилась некоторая надежда, но у самого Шурки её не прибыло, и он задержал вздох, чтобы скрыть это.
— Шур! — сказал Серёжа. — Но ведь... Ты только подумай! Ведь такого ни у кого не будет! Если это взаправду с войны... Никто не ожидал, даже штаб — а мы вдруг принесём! Это из всей игры — самое главное окажется!
— Угу... — без всякого оживления ответил Шурка.
— Думаешь, нет? — растерялся Серёжа.
Шурка поднял голову:
— Отдадим после линейки. Тогда и разговор будет завтра. Совсем по-другому...
Шурка умолк. Его как будто лихорадило.
Он с удивленьем потом вспоминал: совершенно невыносимо стало сидеть вот так, на одном месте. Что угодно — бежать, или драться с кем-то — только не сидеть!
Он посмотрел на море, на береговую тропу. Взгляд его передвинулся дальше, ещё дальше, потом выше... и вдруг словно споткнулся.
Он не отворачивался; он всё смотрел и смотрел... Он видел точку. Ту самую точку на ровном, как линейка, горизонте, под которой среди деревьев прятался зелёный домик.
Он видел её с непривычной отчётливостью. Никакие мурашки в глазу сегодня не мешали её видеть — она не исчезала и не мерцала. Значит, она теперь намного ближе!
Шурка обернулся назад — прикинуть, далеко ли отошли от лагеря? Заманчиво было убедить себя, что это, пожалуй, четверть пути до зелёного домика: хотя совесть подсказывала — и одной десятой не будет!
Серёжа с рассеянной улыбкой смотрел на него, ещё ни о чём не догадываясь.
— Идти туда... так сразу после отбоя! — глухо, отрывисто, будто одному себе, вдруг сказал Шурка.
Серёжа опять растерялся. Наконец, тихо спросил:
— К зелёному домику? А планшетка? Такую вещь оставить?!
Шурка встрепенулся:
— Степановичи пока подержат!
Послышался сигнал горна. Две ракеты, сначала изумрудная, а немного погодя — малиновая, взвились в небо. Серёжа и Шурка проследили глазами их полёт. Дозорная полоса за считанные секунды проросла макушками, поднявшимися из- за кустов. Конец игры!
Шурка совсем не был уверен — хорошо ли то, что он собирается сделать? Надо было поразмыслить как следует, но... Степановичи уходили! Насилу догнал!
...И вот разведчики остались одни. Готовность ко всему покалывала где-то внутри ледяными иглами, как хорошая газировка, и странно успокаивала.
Серёжа сказал:
— А ведь правда! Главное, день особенный! Другого такого не будет... Пока все соберутся, пока обед, то да сё... только бы на линейку не опоздать!
— Кровь из носу! — мрачно подтвердил Шурка.
— Ведь мы уже... вроде на полпути, правда?
— Пошли! — объявил Шурка.
Ложбиной перебежали вниз. Выбрались на
тропу. С опаской оглянулись назад, но ничего страшного не увидели.
И зашагали, словно по каменным волнам. Долго это продолжалось: на бугор — с бугра, на бугор — с бугра. И никуда в сторону: слева — обрыв к морю, справа — каменистые осыпи или колючки.
Шурке-то было ничего, Шурка всю береговую тропу, как запомнилась с башни, — в голове держал. И в отличие от Серёжи он хорошо знал, как меняется окружающий вид в пешем походе. Вроде минутной стрелки на будильнике: сколько ни смотришь — она не движется, а всё-таки за час — полный круг проходит!
Незаметно скрылась точка на горизонте. Зато почти отвесная каменная стена за зелёным домиком словно выросла ещё на пять этажей, надвинулась на самые глаза. Уже не разбежаться было взгляду путешественника — тут же упирался он в эту стену.
Домик всё так же скрывался в тёмной листве, и лишь иногда — если дорога повышалась — видна была его крыша.
Берег, изрезанный бухточками, заставлял тропинку делать петли: затяжные подъёмы к перевалу, а потом крутые спуски, где легче бегом, чем шагом. По прямой — так вышло бы раза в два короче.
Серёжа устал; он ничего не успевал разглядеть по сторонам; его внимание было приковано к Шуркиной спине. Почему там, где тропа • раздваивалась, Шурка выбирал левее? Или правее? Останавливать, спрашивать — жалко было времени, а кричать на ходу уже не хватало дыханья.
И куда пропал утренний ознобный холодок? Лучи солнца — словно стая оводов, даже через рубашку вовсю кусали плечи.
А какая твёрдая эта тропа! Всё камень да глина — нигде нет упругой влажной земли. И звук — монотонный, через пятки, изнутри в барабанные перепонки: «Тумб-тумб-тумб-тумб...» Не только пятки — даже уши отбило!
Но вот бугры кончились, тропа стала расширяться, расширяться — и превратилась в жёлтую вытоптанную площадку, окаймлённую пучками полуживой от сухости травы. Впрочем, вдоль верхнего края площадки полоска травы сияла настоящей свежей зеленью.
На желтизне глины пепельные пятна с чёрными крапинками углей обозначали места давно отгоревших костерков. Виднелась кое-где ржавь старых банок, белели лоскутья газет. Шурка, наконец, остановился, чтобы дождаться Серёжу.
— Поздравляю! — объявил он. Потом — широким округлым жестом как бы преподнёс Серёже всю эту площадку.
— Ну, что? — не понимая, хмуро спросил Серёжа.
— Что — «что»? — в свою очередь обиделся Шурка. — Первый, вот что!
— Кто первый? Где - первый?
— Родник первый! Я ещё с башни запомнил, а сейчас иду и всё думаю: когда же?!
Серёжино лицо оживилось.
— Нет, правда? — переспросил он и внимательно огляделся. — Так ведь... ничего нету, только глина наверху — сыроватая?!
— Нету?! Это сейчас «нету», когда самая жара! Сейчас только под травой сочится — видишь, какая зелёная! А весной есть, и осенью есть. Вот желобок в глине, совсем затоптан, и камушки затоптаны... А кто-то старался, обкладывал.
Серёжа с восхищением глянул на Шурку. Как это у него всегда: наблюдение к наблюдению, новое — к прежнему, и вдруг — вывод получился! И видишь то, чего глазом не видно. Умом видишь. Вот талант! Нет, с таким командиром — хоть на край света!
Вскоре увидали второй родник. Теперь и Серёжа кричит сзади: «Второй, да?!» Сверху вниз, поперёк тропы — цепочка зеркальных углубленьиц, каждое — величиной с пригоршню. Вода в них прозрачная-прозрачная, а друг с другом лунки соединены мокрыми дорожками. Так уступами и просачивается к обрыву...
Пройдя в гору десяток шагов, нашли исток. Обыкновенной сковородкой можно было накрыть это круглое мокрое место, усеянное — сразу не определишь — то ли очень крупным песком, то ли очень мелкими камешками. Здесь вода была холодная, а там, в последних перед обрывом лунках, ощутимо тёплая.
Отпив прямо ртом (мелко, не зачерпнёшь!) по нескольку глотков и похвалив воду, путешественники зашагали дальше. Тропа забирала всё правей и выше, прижимаясь к самому обрыву.
Подковообразная линия вырезала из камен ной толщи берега уютную площадку пляжа усеянного голубоватой галькой. И с высоты трёхэтажного дома до чего завлекательно выглядел этот открытый морю и отгородившийся от всей остальной тверди маленький мир! Подходящий спуск намечался тут же, у самых ног Разумней казалось пробежать низом.
Крикнув Серёже: «Ты постой пока!» — Шурка стал сползать по уступам.
Всё. Он внизу. Галька скрежещет под его ногами. Шуркино лицо озабочено, он машет рукой:
— Стой, не спускайся! Я сбегаю в тот конец и крикну!
Добежал. Карабкается. Тот край пониже, чем здесь. Но что это? Стоп... Вправо, влево — не за что зацепиться. Осталось над головой Шурки ещё два его роста — до тропинки.
Быстро спустился вниз, стал ходить вдоль каменной стены. Качает головой: в других местах ещё хуже! Ловушка!
Обернулся, кричит:
— Сере-ёж! Ты не сердись! Давай скорей поверху, в обход!
Для понятности рукой в воздухе очерчивает подкову.
Серёжа пожал плечами: а дальше-то что будем делать?
Шурка — уже свирепо:
— Ну, давай, давай! Времени нет!
Серёжа обиделся. Два слова сказать жалеет! Начальник! Ну и ладно...
И, не глядя больше на Шурку, побежал по тропе.
Странное дело! И причина для обиды была у Серёжи, и путь ему достался тяжелей, чем Шурке, но, только он побежал, непонятная радость зазвенела где-то в душе. А обида, как ни пытался он продлить её — заглохла совсем I
Потому что не тащился он больше за Шуркой, как на ниточке; не цеплялся взглядом за его спину; не маялся, разгадывая бесконечный I ребус Шуркиных действий, а был теперь сам | главный, и вся «подкова» была его собственной дорогой, и до другого конца её всё зависело только от него.
В одном месте поскользнулся на мокрой глине: третий родник! Вскочил, побежал дальше На бегу, сам того не замечая, кричал во всё горло: «Аа-оо-эээ-ааа!..»
И даже сгоряча проскочил место, под которым внизу томился в ожидании Шурка. Спохватился, вернулся, переводя дыхание, к самой I кромке, нагнулся — и прямо под собой увидел запрокинутое кверху лицо.
— Я уж думал, ты мимо пробежал, — ворчливо сказал Шурка. — Орёт, как корова.
Серёжа виновато улыбался.
— Ну?! — Шурка был удивлён Серёжиным бездействием. — Верёвку ты потерял, что ли?
Вот оно что! Моток верёвки Серёжа таскал за пазухой во все вылазки, она и сейчас была с ним. Разматывая верёвку, Серёжа видел, как ловко «начальник экспедиции» взбирается на ближний уступ. Верёвки хватало с запасом.
—Там какой-нибудь пенёк или кустик есть — закрепить? — озаботился Шурка.
— Нич-че-го! — с сожалением доложил Серёжа.
— Тогда ложись и держи покрепче двумя руками. И отползи дальше: тут край острый, тоже будет задерживать, чтоб не скользила...
Только Серёжа лёг, не успел животом поудобнее умоститься — как вдруг верёвка натянулась. Он напряг все силы. Верёвка ползла, обжигая ладони.
Нагрузка передавалась толчками, иногда заметно ослабевала. Видимо, Шурка использовал малейшие выступы, чтобы упереться ногой, дать передышку.
— Как ты там? — крикнул он.
— Давай поскорее, — сдавленным голосом попросил Серёжа.
Едва выглянув из-за обрыва, Шурка одним бешеным рывком перекинул себя на эту сторону.
Потом они двинулись дальше, но никак не удавалось шагать рядом по узкой тропе. И с непонятной для Шурки мольбой Серёжа попросил:
— А можно, я пойду первым? Тут совсем уже простая дорога...
Шурка только плечами пожал: иди, если хочешь, разве не всё равно?!
Минуты через две быстрого хода увидали ещё один ключ — но какой! Целый ручей бежал от аккуратного деревянного лотка.
И, хотя виднелась кое-где вкраплённая в глину яичная скорлупа — видно было, что площадку вокруг лотка кто-то заботливо очищает.
— Третий! — за спиной Серёжи вслух присчитал Шурка.
— Нет, последний — четвёртый! — со скромной гордостью поправил Серёжа.
— Как это — четвёртый?
— А так! Помнишь, я наверху споткнулся? Это я поскользнулся, там родник, вода течёт по глине и сохнет.
— Вот чудила! — слегка обиделся Шурка. — Что ж ты не крикнул?
— Я подумал — потом скажу.
Шурка вдруг сокрушённо вздохнул:
— Что значит — без бинокля! Если бы я в бинокль всё рассмотрел...
— Ты и так всё рассмотрел!
— Гляди, фокус покажу! — Шурка вытащил из кармана горсть мелких седоватых камешков, плеснул на них водой. От воды камешки мгновенно окрасились в густые, сочные цвета: тёмно-зелёный, синий, вишнёвый, шоколадный! На них проступили белые, розовые, голубоватые, лимонные прожилки и крапинки...
— Это я там внизу набрал, — объяснил Шурка. — Между больших камней попадаются. Сестрёнке моей, Танюшке... Она в банку положит, нальёт воды...
— Хитрый! — вздохнул Серёжа. — А у меня тоже сестрёнка, тоже Танюшка, ей таких камешков не достанется...
— Дай руку! — Шурка немедленно отсыпал в Серёжину ладонь половину богатства. — Да бери, бери!
— Ну уж... — Серёжа порозовел от удовольствия. — Смотри, самый красивый мне попался! Возьми обратно!
— Да ладно, подумаешь! — Шурка не стал смотреть, чтобы не растравлять в себе мелкой жадности.
— Я тебе тоже что-нибудь подарю, самое- самое, — сказал Серёжа.
На подходе к домику вид местности совсем переменился. Стало влажнее, прекратился беспрерывный и утомительный уклон в сторону моря. Не камень, не глина — здесь уже была настоящая земля. Ровная поляна, зеленеющая сочной травой, шла до самых деревьев, окруживших домик.
И тропа отошла, наконец, от обрыва, не была уже береговой.
Тусклая дощечка, прибитая к колышку, показалась впереди.
Трава становилась всё гуще, и вот — даже ромашка выглянула, странная — не с белыми, а словно ржавчиной обрызганными лепестками.
Печатные буквы на дощечке прояснились двумя словами:
ПРОХОДА НЕТ
Ребята подбежали, присели на корточки.
— Да ну, совсем старая надпись! Лет десять или ещё старей! Значит, уже не считается, — успокоительно объявил Шурка.
Серёжа встал, огляделся.
— Шурка! — сказал он, переходя на шёпот. — А тропинка-то здесь кончилась! Всё. Точка!
Действительно, один слабый след отвильну.' влево, к морю. Другой еле заметно шёл вправо в поисках подъёма по каменной стене, закрывавшей уже полнеба. Если бы здесь подняться — объяснилась бы загадка невидимо! теперь точки на горизонте. Где-то тут, над головой, на плоской верхушке этого гигантского каменного обрыва пряталась неразгаданная точка.
Трава по направлению к домику была слегка примята, но нигде не вытоптана до лысин И одно было несомненно: большинство доходивших досюда шли не влево, не вправо, не прямо, а возвращались по тропе обратно! Шурка однако не сдавался.
— Так ведь тут все взрослые ходят! Они прочитают и подумают: мало ли что... лучше вернёмся... А мы — дети, с нас что возьмёшь? — лукаво заключил он.
— Ты ещё скажи: читать не умеем! — посоветовал Серёжа.
— Да мне же сам начальник заставы сказал, — упорствовал Шурка, — раньше в этом домике был пост...
— Что-то ты раньше по-другому говорил, — засомневался Серёжа.
Шурка вспыхнул:
— А я тебя не заставляю! Можешь подождать меня тут!
— Ага, — с обидой огрызнулся Серёжа, — храбрей тебя нету.
Шурка сорвался с места, за ним — Сергей. Перегоняя друг друга, они лихо домчались до толстых бревенчатых ног домика. Ступеньки вполне исправной лестницы поднимались к его двери.
Ребята перевели дух, огляделись. Так удивительно было наконец оказаться в тени. Таинственной, страшноватой...
Огромные деревья с почти чёрными невиданной формы листьями важно шелестели над головой. От двух больших белых изоляторов под самой крышей домика провода уходили в неизвестность вдоль вереницы деревьев.
Застывая на каждой ступеньке, Шурка и Серёжа поднялись к дверце. Клиновидная щепка была просунута сверху вниз в плоскую металлическую петлю. На щепке у пересечения с петлёй жирно блестела карандашная черта. Приятели переглянулись. — Ещё можно вернуться! — сказал Серёжа, ногтем потихоньку подталкивая щепку снизу.
А Шурка ухватился сверху и вытянул щепку из петли.
Освобождённый металлический язык, неприятно звякнув, откинулся влево. Дверь сама стала бесшумно открываться на ребят. Они невольно попятились на пару ступенек вниз, в полной готовности задать стрекача.
Домик — с окнами во всю стену, коричневым крашеным полом и белым потолком без лампочки — был внутри совершенно пуст.
В окне слева, облитая солнцем, сверкала вдали игрушечная сахарная башня, из которой он впервые разглядел этот домик. За деревьями синело море.
— А здорово тут в пароход играть! — сказал Шурка. — В океанский!
И, поворачивая в воздухе воображаемое штурвальное колесо, скомандовал:
— Малый вперёд! Поднять флаги! Закрыть люки! Полундра на полубаке!
Потом обернулся и прикрикнул строго:
— Эй, там, в машине! Заснули, что ли?
— Шурка! — неожиданно сказал Серёжа. — Там внизу кто-то есть...
Шурка кивнул Серёже: давай, мол, выглянем?
Они шагнули к двери — и невольно отпрянули назад.
Внизу под лестницей стояла большая красивая остроухая овчарка.
Шурка рывком затворил дверь и замкнул её изнутри проволочным крючком.
Минут через пять мелькнула за окном зелёная фуражка, тяжело заскрипели ступени.
— А ну, открывай, нечего крючки ломать! — донёсся снаружи молодой бас. Шурка поднял крючок.
Наклонившись под притолокой, в комнату вступил ефрейтор. Зорко осмотрев ребят, он объявил без улыбки:
— Приказано сопровождать к вашим няням. Выходите!
Опасливо глядя по сторонам, ребята спустились по лестнице.
Собаки нигде не было. Больше её не видели. И потом, вспоминая, часто спрашивали себя: уж не приснилась ли она им обоим в один и тот же момент?
Возвращались прежней дорогой. Ребята впереди, ефрейтор — за ними.
Он шёл, приноравливаясь к скорости ребят, улыбался и часто сдвигал фуражку на затылок.
Но лишь только ребята начинали оборачиваться — моментально хмурил брови, сжимал губы и поправлял козырёк.
Таким он и остался в их памяти, так и в отряде потом рассказывали: грозный молчаливый великан...
...В возбуждённом событиями лагере не могли дождаться вечерней линейки. Приключения, переживания, фантастические слухи, споры очевидцев и всевозможные предположенья — всё это требовало «приведения к общему знаменателю».
Кое-где столкновение мнений грозило довести до драки, и спорщиков усмиряли окриком: «Да потерпите же вы, скоро линейка!»
Всех поразило известие о том, что «главный нарушитель» был задержан в кабинете Дмитрия Игнатьевича. Одни вообще не верили, другие, со ссылкой «своими глазами видели» утверждали, будто Дмитрий Игнатьевич собственноручно связал «злодея», третьи — активисты технических кружков — заявляли, что успех был достигнут с помощью радио, а Дмитрий Игнатьевич только был свидетелем подвигов Славы Малиновского и его команды.
Правдивее рассказывалось про женщину — тут действительно множество народа видело, как было дело. Истомлённые ошибочными нападеньями на ни в чём не повинных курортниц, младшие девчонки чуть было не пропустили настоящую «нарушительницу» (а она не спешила — позагорала, окунулась, и в платье, прилипающем к плечам, шла себе, помахивая босоножками)... Но в двух шагах разглядели: уж настолько «та самая», настолько — точь-в-точь с фотографии!
И раздался вопль, сильнее всех прежних. Несметная орда окружила «нарушительницу». А когда она легкомысленно попыталась вырваться и убежать — огромный живой ком обрушился на неё...
На фоне этих главных событий не привлекла большого внимания смутная молва ещё об одном происшествии. Будто бы двое мальчишек из второго отряда под шумок пытались убежать из лагеря, но их поймали пограничники уже далеко отсюда. За «сто километров».
Трудно было представить, чтобы кто-то всерьёз рвался из Ключевского. Чуть ли не все хотели бы остаться здесь ещё на смену.
Но, к общему удивлению, слух о беглецах начал подтверждаться, едва только выстроились на линейку.
Отдельно ото всех, под охраной четырёх пунцовых от важности рослых девчонок, стояли, потупившись, два мальчугана из второго отряда.
Ребята мельком взглядывали на них. Но вот хорошо знакомым движением руки Дмитрий Игнатьевич призвал всех к тишине.
Общее желание исполнилось: неожиданностей в игре было — хоть отбавляй.
Кто сыграл «нарушителей»? Молодые экскурсоводы из дальнего санатория. Виктор и Алла. За Аллу в штабе игры очень беспокоились: выдумщица, слова серьёзного не скажет, всё шуточки! Однако она точно выполнила договор — не считая неудавшейся попытки убежать от малышей.
А Виктор договаривался чётко, подробно, даже скучновато — но в игре проявил неслыханное мальчишество.
Никого не предупредив, он надел старый милицейский китель без знаков отличия, раздобытый в самодеятельном театре. Совершенно переменил причёску. И в таком виде вышел к дозорной линии.
Дмитрий Игнатьевич всем поставил в пример сообразительных дозорных из второго отряда. Никакие ухищрения не помогли «нарушителю».
Связной Владимир Углов вовремя доложил о нём штабу. Наблюдатель Геннадий Брыкин незаметно преследовал его.
Виктору, тем временем, пришла в голову ещё одна дерзкая мысль. Он решил заглянуть на секунду... в штаб! Похвастаться, что прошёл незамеченным!
Там, кроме Дмитрия Игнатьевича, находилась команда Малиновского: дежурили у своего передатчика. Радистка Вера Бойкова, не растерявшись, прошмыгнула мимо Виктора к двери, закрыла её на ключ, а ключ вытолкнула под дверь.
Виктор метнулся к окну... и увидел внизу Володю Битенкова вместе с Вовкой Угловым. «Всё!» — крикнул Вовка. По условиям игры «нарушитель» считался задержанным, как только дозорные покажут его начальнику штаба.
— Я думаю, — сказал Дмитрий Игнатьевич, — герои дня честно заслужили, чтоб мы не только назвали их имена, но и вручили им небольшие подарки.
Дружные аплодисменты всей линейки утвердили это предложение.
Инженеры Битенков, Малиновский и Забелин, притворно сгибаясь от тяжести, подтащили картонный короб с подарками.
Первыми были торжественно вызваны Вовка Углов и Генка Брыкин. Они получили по сигнальному фонарю с тремя цветными фильтрами и запасными батарейками.
Тут произошла неожиданная заминка. Вовка сначала фонаря не брал и пытался что-то объяснить вполголоса Дмитрию Игнатьевичу. Начальник лагеря, тоже вполголоса, убеждал в чём-то Вовку и вручил, наконец, фонарь.
Шорох восхищенья пронёсся по рядам, когда Вовка и Генка возвращались на свои места: Брыкин включил фонарь и на ходу менял цвета: красный, зелёный, жёлтый...
— Вера Бойкова! — вызвал начальник лагеря.
— Меня? — только на секунду смутилась Верка, но подходила уже гордым шагом, невероятно задирая нос.
Верке — с учётом её научно-технических наклонностей — был подарен небольшой микроскоп. Мальчишки смотрели и вздыхали, а все девчонки словно подросли от гордости за Верку.
Настала очередь малышей. Тут все были — как один, и коллективная храбрость была отмечена тремя коробками шоколадных конфет на весь отряд.
— Филимонов Гоша! Кузовкин Толя! — прозвучало над площадкой.
Гошка и Кузя догадались, что их вызовут. Они шагали уверенно, чинно, с непривычно- благообразным видом.
Ох и досталось им сегодня! После Шуркиного предупреждения они так усердно занялись поисками, что «камни дыбом стояли». Фотоплёнку нашли довольно быстро. Сообщили в штаб (у старшего отряда была прямая радиосвязь с «командой Малиновского», радист дежурил в тылах дозорной линии).
Из штаба передали приказ: немедленно явиться в фотолабораторию, проявить «секретные записи», поскорее высушить плёнку и срочно напечатать большие чёткие снимки, да так, чтобы каждое слово читалось. А выполнив задание, сдать лабораторию в образцовом порядке.
Для Гошки и Кузи приказ этот был — нож острый! Сколько раз уже им влетало за грязь и беспорядок в лаборатории. То ванночку разобьют, то растворы перепутают, то засветят фотобумагу. Прольют — не вытрут, даже не заметят, что под ногами чавкает! И снимки у них были тусклые, нерезкие, не хватало терпения постараться...
Семь потов скатилось с приятелей, пока они выполняли задание штаба. Чуть ли не в первый раз по-настоящему убрали за собой. Весь лагерь их ждал.
И ведь, оказывается, могли они хорошо работать! Отпечатки сделали — просто загляденье!
Штаб решил: Филимонов и Кузовкин заработали по выстрелу из ракетницы. Так что сигнал отбоя подавали именно Гошка с Кузей.
Были отмечены и остальные находки. Малыши занимались «химической разведкой», нашли пузырьки с бесцветной жидкостью. При добавлении нескольких капель из другого пузырька (тоже бесцветных!) — неизвестная жидкость окрашивалась в густой розовый цвет.
В одном из девчонских отрядов услышали странные сигналы и обнаружили спрятанный приёмник, включившийся от часового механизма.
...Настала минута огорчений. В одном из младших отрядов прозевали тайник с игрушечными пистолетами.
Старшие девчонки, образцовые помощницы штаба, сами попались на пустяке. К ним всё время доносился одеколонный запах — они только смеялись, подозревая друг друга: кто надушился? А под пучком травы пролежала всю игру так и не найденная записка — шифрованное сообщение, обрызганное духами...
И, наконец, на переносном экране всей линейке была показана... кинокомедия!
Кое-кто из старших мальчишек во время игры самовольно убегал с участка на поиски здешних кислых ягодок. «Скрытая камера», установленная возле ягодных кустов, автоматически снимала все эти вылазки. Самое смешное, что в комедию попал даже главный конструктор автоматики — ведь он был уверен, что устройство готовится для надзора за малышами! Кадры, где он, воровато озираясь, ломится через кусты — были признаны лучшими во всей лагерной фильмотеке.
— Ребята! — сказал Дмитрий Игнатьевич и вздохнул. — Я понимаю, кто-то лучше справился с заданием, кто-то хуже, одним больше повезло, другим меньше — но ведь все старались! Мне бы хотелось теперь поблагодарить вас всех, всех до единого. Но, к сожалению... — (и тут, как по команде, все взгляды обратились к Серёже и Шурке) — к сожалению, нашлись среди нас два человека, которые по сигналу отбоя отправились гулять — подальше от лагеря... Без зазрения совести... Я не знаю, куда бы они дошли и чтобы мы все сейчас делали, если бы пограничники не привели их обратно. Фамилии этих людей — Горюнов и Девятов. Они из одного отряда с нашими сегодняшними героями, Вовой Угловым и Геной Брыкиным.
И, словно перечёркивая рукой неприятную тему, подытожил:
— До выяснения всех обстоятельств — три дня без купания. А там посмотрим...
Однако «зачеркнуть» на время Серёжу и Шурку Дмитрию Игнатьевичу не удалось.
Вовка Углов, в каком-то исступлении, грозясь даже вызвать отца, убедил Лайне Антсовну отправиться в штаб сразу после конца линейки:
— Потому что если мы сейчас не пойдём, они тогда ни за что пострадают, а я тогда в отряде не останусь, я завтра на линейке фонарик брошу, и ничего мне тут не надо, пускай меня папа с мамой забирают...
Брыкин своим молчанием как бы поддерживал Вовкину скороговорку.
Пришли в штаб, к Дмитрию Игнатьевичу.
Малиновая от смущения, Лайне Антсовна попыталась объяснить:
— Это ребята... Они говорят — срочно! Обязательно...
— Что ж, заходите...
И Вовка заговорил. Слова у него подталкивали друг друга в спину — так школьники мчатся к раздевалке с последнего урока...
Дмитрий Игнатьевич выуживал из этого потока истинный порядок событий. Выходило, что Горюнов привёл в движение всю цепочку, последним звеном которой была «сцена у окна» — здесь, в кабинете.
— Но сам-то он где оказался? Уже за родниками!
— Нет, погодите! — волновался Вовка, размахивая фонариком. — «Бессовестный!» — вы сказали. При всех! А он сначала дело сделал! И разведку подготовил! И нас научил! Выходит, про плохое надо говорить, а про хорошее — не надо?
— Ммм-да-аа... — протянул начальник лагеря.
А через несколько минут в дверь постучалась... другая делегация из того же отряда. Братья Степановичи.
Никифор бережно положил на стол прямоугольный газетный свёрток.
— Это Горюнов и Девятов нашли. Вот, которых поймали... — сказал Арсений. — Ещё до отбоя выкопали. Мы им слово дали, что никому не скажем... Но, раз такое дело...
Твёрдый человек был Арсений, но всё же не каменный! Родной брат еле уговорил его.
— Ну-ка... — Дмитрий Игнатьевич с любопытством развернул газету. Сумка!
С такой же точно сумкой сколько он отшагал по фронтовым дорогам...
— Где, говоришь, нашли? — тихо спросил он у Арсения.
— Да на своём участке, в игре. Им камни мешали за кустом прятаться... Стали колупать, и вот...
«Эх, к линейке не успело!» — подумал Дмитрий Игнатьевич. Тут забежал на минуту Володя Битенков сказать, что, по его мнению, Шурка — славный мальчуган, и «нельзя ли как-то помягче»?
Только Володя вышел — в дверь снова тихо постучали. Дмитрий Игнатьевич даже привстал: на пороге мялись Гошка и Кузя.
— Дмит Игнатьич! — забубнил Гошка. — Мы только насчёт этих ребят пойманных... Вот, который из них тощий, забыл, как звать...
— Горюнов! Шура! — любезно подсказал Дмитрий Игнатьевич.
— Ага, Горюнов! Так вот, он прибегал в самом начале, говорит, приказали из штаба все камни переворачивать: тайник может быть...
Так бы нам... ни к чему было камни-то перекувыркивать. А так, думаем — из штаба... Ну, так и стали двигать... а как увидели —так прямо ошалели! Главное — он так на меня посмотрел... Выходит, не только наша заслуга — и его тоже. Так или не так?
— Спасибо, ребята! — просто сказал Дмитрий Игнатьевич и обнял их за плечи. — Всё рассказали? Ничего не забыли? Спасибо вам большое! Меня, знаете, что радует? Что у нас — никому чужой славы не надо! Вы меня сейчас ещё больше обрадовали, чем во время игры. Ну — идите.
Когда Лайне Антсовна привела Серёжу и Шурку — начальник лагеря уже имел об их личностях довольно полное представление.
Серёжу-то он вспомнил сразу: мальчик, которого привезли с опозданием в длинном красном «лимузине». Вспомнился и Серёжин отец — инженер, изобретатель.
Но по всему чувствовалось: главным затейником был Шурка. Недаром тут целая очередь стояла — заступаться за него!
Ещё Степановичи напомнили: этот Шурка самого начальника заставы про зелёный домик спрашивал. Давно, в начале смены. С дерева он, что ли, разглядел тогда. Просил Битенкова поход туда устроить!
Дмитрий Игнатьевич молча долго рассматривал беглецов. Серёжа опускал ресницы, Шурка — по глазам Лайне Антсовны учуяв перемену к лучшему — отвечал готовым к обороне пристальным взглядом.
Расцепив и снова сцепив узловатые пальцы, Дмитрий Игнатьевич просто спросил:
— Купались?
Шурка обиделся:
— Что мы, купаться ходили?
И Серёжа поднял глаза: зачем нарочно-то наговаривать?!
— Ну вот! — ворчливо рассудил Дмитрий Игнатьевич. — Убегать — так можно, а купаться — нельзя?!
Но видно было, что ответом доволен.
— Домик-то хоть успели посмотреть? — полюбопытствовал он после некоторого раздумья.
— Ну-у! Мы и снаружи, и внутри! — с готовностью доложил Шурка.
— Так. И если бы никто не пришёл?
— Да мы через три минуты уже домой бы помчались! И так ведь до линейки пришли!
Дмитрий Игнатьевич снял со стола газету — ребята увидели планшетку.
— Эх, ребята! Как бы я обрадовался вам, если б вы это мне сами принесли! Сколько раз думал: нет ли у нас следопытов?.. Музей боевой славы устроить бы... — Он прищурился. — Может — один только день без купанья? Так сказать, символически...
Шурка мотнул головой, Серёжа замахал руками:
— Нельзя, нельзя! Вся линейка слышала — три дня, а выйдет — неправда. Тут кто угодно побежит, без всякого соображения... А потом спасай его!
Начальник лагеря кивнул. Серёжа и Шурка подумали, что сейчас их отпустят, — но Дмитрий Игнатьевич молчал и как-то странно на них смотрел.
— Сложные у нас отношения! — промолвил он наконец. — Вы у меня провинившиеся — но и я у вас как будто в долгу... Будут какие-нибудь просьбы — идите прямо сюда!
На утренней линейке Шурка и Серёжа предстали перед лагерем уже в новом качестве. В небывалой тишине выслушали все отряды сообщение об их находке.
А потом, хотя и в отсветах необыкновенного — покатился обыкновенный летний день, прекрасный и обыкновенный день мирной жизни.
...Лайне Антсовна шла навстречу Шурке из канцелярии, и левую руку почему-то упорно держала за спиной.
— Шурик! — задорно сказала она. — Шурик, спляши: «калинка-малинка»!
Посылочный ящичек, чуть больше пельменной коробки, лежал у неё на ладони. Самые крупные буквы составляли приписку: «для Шуры Горюнова».
Шурка побежал к стене дома, в тень, поставил ящичек на каменный выступ. Крышка, прибитая с надлежащим стараньем, долго не поддавалась. Обламывая фанерный угол, Шурка всё же сорвал её.
Сначала увидел то, что явно было добавлено для заполнения пустого места: несколько лодочек, вырезанных неумело, но старательно из толстой, податливой, буро-красной сосновой коры, и кулёк любимейших соевых батончиков «с холодком внутри». На прокладки и обёртки друг Лёша бесцеремонно извёл свои, блистающие пятёрками, прошлогодние тетради.
А вот и бинокль. Шурка схватил его, приставил к глазам... Увеличенные подробности мира обрушились на него, закачались в поле зрения... Неожиданно вплыло лицо Лайне Антсовны — так крупно, что Шурка невольно отшатнулся. Она смотрела чуть растерянно, выжидающе. Шурка оторвался от бинокля, козлом подпрыгнул несколько раз, подтверждая: «Я рад, очень-очень рад!» — и снова приник к окулярам.
И круг света поплыл перед его глазами. Пароходики — чёрные грузовые и белые пассажирские — объявились под своими дымами смешные толстые дядьки, оказывается, приседали шеренгой в тени деревьев взрослого санатория; даже в пустом небе над перевалом обнаружился застывший, неподвластный земному притяжению коршун. Может быть, он тая замер ещё в день Шуркиного приезда — но только сейчас удалось его разглядеть.
Шурка опустил бинокль. И вдруг догадался: надо посмотреть на все с башни! Бросился к Дмитрию Игнатьевичу — так, словно башня могла через минуту исчезнуть.
— Вот! — Шурка показал ящичек. — Я бинокль получил... посылку... Можно мне в башню сбегать? Только посмотрю кругом — и назад.
— У двери, на гвозде — ключ... Дотянулся? Сними... Открывает легко. Там, кстати, и мои бинокль висит, можешь посмотреть. Только осторожно. Это — память о моём друге...
Открывая замок, Шурка думал: как неровно течёт жизнь! То — совсем ничего, а то вдруг — сразу всё! Даже сил столько нету прочувствовать. Уж хотя бы на два дня растянулось...
Как и в первый раз, Шурка видел белые точки изоляторов под крышей. И тогда он поднёс к глазам бинокль. Как всё сразу выросло! Вот серые от времени деревянные рейки, которыми прибита тёмная, в смолистых потёках кровля. Вот окна — в стекле отражается небо, из-за этого внутри домика ничего не видно. А вот и лестница — она скрылась в пятнистой живой тени от листьев.
Потом Шурка посмотрел выше, на каменную стену. Следы многочисленных осыпей казались дорожками наверх. И Шуркино любопытство быстро взбежало по ним к ровно срезанному горизонту.
По этой линии взгляд его заскользил к морю. И вдруг Шурка увидел на давно знакомой черте совершенно новый предмет: какую-то странную треногу.
Шурка оторвался от окуляров — никакой треноги не было, только точка — всё та же.
Опять приставил к глазу нагревшиеся пластмассовые кольца. Тренога! Внутри бинокля она, что ли?
И наконец догадался: точка на горизонте и есть та самая тренога. Три длинных жердины, скреплённые наверху.
Облизывая сохнущие губы, Шурка обернулся: футляр с биноклем Дмитрия Игнатьевича — на крючке, в простенке.
Приподнимаясь на цыпочках с тяжёлым футляром в руках, вскидывая ремешок, как ямщик вожжи, Шурка после нескольких попыток сдёрнул бинокль с крючка.
Присел, отстегнул толстую кожаную пряжку, открыл футляр... Тонкий старинный запах потянулся от тёмно-зелёной с отливом бархатной внутренней оклейки. Бинокль будто целился в Шурку двумя огромными линзами.
Робея под этим пучеглазым надзором, Шурка вынул бинокль и поскорей повернул окулярами к себе. Долго не удавалось сдвинуть их ближе — по Шуркиным глазам. Ага... так... теперь проверяем резкость... Ну, смелее!
Шурка ахнул! Всё было чуть темней в поле зрения этого бинокля — но зато насколько подробнее!
Вовсе это не жердины, а рыжие железные трубы со вмятинами. И наверху — толстые железные скрепы. И не верёвка — скорее, стальные тросы, целых три! С их помощью в железном треугольнике подвешен огромный металлический стакан — пустая снарядная гильза. А из стакана торчало что-то очень похожее на фитиль...
Маяк?
Шуркино воображение разыгралось. Ночь,
война, непогода... Скоро должен высадиться наш десант... Партизанский отряд даёт задание двоим ребятам, Шурке и Серёже...
Под прикрытием темноты надо выйти к заброшенному светильнику и в условленный час зажечь его!
Ребята под лохмотьями прячут бутыли с маслом для коптилок. Вот зажигалка, вот толстый шнур-фитиль.
Командир отряда надевает на Шуркину руку свои часы с зеленовато мерцающими цифрами. Шурка запоминает: в двадцать три пятнадцать!
Идут... Скользко, темно, промокли насквозь. Враги наобум стреляют трассирующими пулями.
Вот, наконец, и вышка. Прятаться негде — надо лежать. Ничего, осталось двадцать минут! Масло уже залито в гильзу, фитиль пропитался...
Кажется, с моря донёсся стук мотора... Сколько на часах? Время! Зажигалка согрелась в руке. Р-раз — и огненный язык ослепил ребят!
Теперь — бегом, к единственному крутому спуску по каменной стене. Там, внизу — ждать наших. Перемахнули, уже спускаемся. Только бы не сорваться! Пулемётные очереди сменились артобстрелом. Недолёт, перелёт — маяк всё светит! По его огню наши катера уже вышли к бухте, которая не простреливается из вражеских орудий.
Бабах! Взрывная волна погасила пламя. Но теперь темнота даже к лучшему — десантники уже бегут по галечному пляжу. Ур-ра-а-а!
Конец фильма!
Большому биноклю ужасно не хотелось лезть обратно в футляр. И напоследок Шурка пробежался взглядом по лагерю: кто чем занят? Не улыбнуться было нельзя: как будто великанская рука подносила к Шуркиным глазам людей, даже не подозревавших, что кто-то наблюдает за ними.
Обнаружился невесть куда запропавший Серёжа. Никуда он не пропадал, а всего лишь, в ожидании Шурки, побежал в палату за своей любимой книжкой о дельфинах. Выйдя из палаты, раскрыл её — да так и застыл на месте.
Мимо него прошли Гошка и Кузя с необсохшими ещё ластами под мышками. Руками они изображали на ходу какие-то обстоятельства своих ныряний — как лётчики, пересказывающие воздушный манёвр.
Пробежал Вовка Углов... Шурка вздохнул: сколько людей успеваешь узнать за смену.. Уже начался обмен адресами. Много их набралось и у Шурки.
В коридоре он вдруг остановился перед зеркалом... Сроду он не гляделся в зеркала — разве только когда подрисовывал усы. Или с очередным синяком — в стекло витрины, по дороге домой.
Шурку удивил собственный взгляд. Не исподлобья, как бывало... без всегдашней готовности огрызнуться, оборониться... Спокойствие, даже уверенность были видны в этом встречном взгляде.
Непривычное новое выражение не понравилось Шурке. «Толстый какой-то...» — заключил он про себя, медленно спускаясь по лестнице.
Странно всё-таки... Живёшь — ни к кому не пристаёшь, сам себе находишь занятия...
Но если есть у тебя своя забота и цель, ты уже не пылинка на ветру, уже не безразличен окружающим, тебя замечают, принимают как своего люди, которых и ты приметил... И ты уже не только сам для себя; тебе хочется что- то для них для всех сделать — и они стараются сделать для тебя что-нибудь. Так наполняется событиями жизнь, в которой тебе ничего не страшно, а только интересно: что будет дальше?!