Теплый, утренний ветер гладил кожу, пробегая по лицу дуновением нежных губ так же, как когда-то давно, в другой жизни, мама проводила по волосам ласковой ладонью, взъерошивая непослушные волосы, и шептала на ушко: «Вставай сынок».
Сквозь сомкнутые веки, красными прожилками кровеносных сосудов будило солнце. Требовательно гладило солнечными лучиками щеки, лоб, брови, и губы, которые сами-собой, непроизвольно, растягивались в блаженной улыбке.
Где-то, совсем рядом, шум собирающегося в путь войска. Всхрапывание недовольных лошадей, смех и незлобные переругивания ратников. Привычная суета, ставшая обыденностью в жизни нашего героя. Он давно не спал, но вставать не было никакого желания. Совершенно не хотелось возвращаться из блаженной неги в суровый мир.
Не надо его за это строго судить. Он такой же человек, как и мы все. У вас разве так не бывает? Особенно когда знаешь, что предстоит трудный день, а тут, в мягкой кровати, под одеялом, так хорошо. Ну хоть чуть-чуть, ну самую малость, совсем немного, задержать этот коротенький миг блаженного счастья. Все потом, а сейчас просто насладится последней беспечной секундой.
— Долго ты еще собираешься притворяться и изображать из себя тупое полено. — Противный голос шишка оборвал последние минуты отдыха, противным, писклявым скрежетом прозвучав прямо в правое ухо. — Вставай, увалень.
Федогран лениво потянулся и не поднимаясь открыл глаза. Прямо перед ним, на фоне голубого утреннего неба с медленно проплывающими, подернутыми солнечными лучами облаками, покачивалась на ветру ветка ели, а там, высоко — высоко, в розовой дымке восхода, купалась ласточка, наполняя душу сентиментальной грустью. Вставать не хотелось совсем.
— Ответь мне на один вопрос шишок. — Не поворачивая головы, спросил Федор и зевнул, прикрыв ладонью рот.
— Давай, спрашивай. — Обрадовался та возможности поболтать, и запрыгнул парню на грудь. — Только быстро. Там медведь с Вулом ждут. Кулеш тебе оставили. Остынет. Его холодным есть, словно покойника обгладывать.
— Тьфу. Ты как скажешь — что, так тошнить начинает. — Брезгливо передернул плечами парень. — Все желание разговаривать пропало. — Он смахнул Ильку на землю, и прыжком встал на ноги. — А эти что, еще не улетели. — Кивнул он в сторону тридцати трех клубящихся облачков душ, в виде человеческих силуэтов, зависших невысоко в небе.
— Куда им лететь-то? Морена их к себе не возьмет, грехов на них много. Предков с богами эти душегубы предали, да и крови на них, невинной столько, что век не отмыться. Тут одним подвигом не отделаешься, тут послужить надо честно, и долго. Вот боги и решают, как с ними поступить. Вон видишь тучка там в далеке. — Он махнул себе за спину рукой. — Там светлые собрались. Спорят так, что искры сыплются. Чего спросить-то хотел?
— А ты не догадываешься? — Усмехнулся парень и продолжил, не дожидаясь длинного монолога в ответ. — Что с засланцем Чернобога в Новгоре? Поймали?
Илька как-то сразу потух и сгорбился:
— Нет. — Вздохнул он. — Моя в том вина. Прогонишь от себя, пойму, и обиду чинить не буду.
— Так. — Вновь сел Федогран и внимательно посмотрел в глаза шишку. — Рассказывай.
— Может сначала покушаешь? А потом и поговорим. — Попытался тот отсрочить неприятный разговор. — Кулеш остынет.
— Зубы мне не заговаривай. Говори, что случилось.
— Ну, в общем…, упустил я подсыла. Глупо получилось. Поначалу-то шло все так, как и сговаривались:
Я в город через лаз кротовый пробрался, приглядывать, за выходящими да входящими, на крыше караулки устроился. Час сижу другой, коротаю. Скучно. Гляжу, Веркула за ворота выскочила. Ну ты ее знаешь. Жена бортника Деньки-хромого. Красивая баба, огонь, тут ничего не скажешь, но вот характер, дюже разгульный. Не зря ее муженек, вожжами частенько охаживает.
Так вот: выскакивает она за ворота, и прямиком в лес, а сама аж сияет вся, улыбкой светится. Ну думаю, тут что-то не так. Пристроился за ней. Пригляжу, думаю. Вдруг она и есть тот подсыл Чернобоговский.
Веркула по тропе немного прошлась, до ближайшего леска, пока от ворот ее видно не стало, обернулась, не идет ли кто следом посмотрела, и шасть в кустарник, и через него, на полянку, от лишних взглядов сокрытую, а там уж мужик Ефросиньи — белошвейки, Фома, поджидает. Вот и чего дураку надо? Жена красавица, искусница, вся из себя княгиня. Но видимо нутро кобелиное взыграло. Ну да не мне кромочнику дела ваши людские судить.
Любовь у них там на поляне приключилась. Да такая забористая, что ох. Загляделся я, на их милования, да так, что про все на свете забыл. Больно уж бурно все проходило. Вот и не заметил сразу, как кусты раздвинулись, и на поляну вышел Денька, хмурый, ну дык с чего веселиться, когда жена да сосед голые по траве катаются, в руках пень трухлявый держит, и все молча, как тень полуденная.
Размахнулся и швырнул в резвящихся любовничков гнилушку эту. Вот же затейник. Не даром ведь первый бортник в княжестве. Пенек этот ульем с пчелами диким оказался. Оземь ударился и раскололся, явив на свет люто обиженный, на такое к нему отношение, рой.
Ну а дальше я вообще счет времени потерял, хохоча и наблюдая за мечущимися по поляне, голыми, трясущими непотребствами любителями запретной любви. Ох, и шустро бегали они в облаке жужжащей напасти. А в это время рычащий, словно медведь после спячки, бортник, вырвал с корнем молоденькую березку. От куда только сил столько набрался, с виду-то сморчок — сморчком.
Дальше еще веселей началось, когда рогатый муж начал пчел от них отгонять корнями вырванного деревца, вот и не скажешь, что хромой, на столько ловко бегал: то к жене, то к соседу, да обратно, только по пчелам все промахивался, неуклюжий, и все по головам да по плечам попадал. Я живот от смеха надорвал. Ну вот скажи, как тут было про все на свете не забыть? Вот и упустил татя. — Он горько вздохнул, о потом прыснул в кулак. — До сих пор отойти не могу, как вспомню ту картину, меня на хохот пробивает.
— Ну вот что ты за существо такое. — Федогран еле сдерживал смех, который сочился слезами из глаз, несмотря на все попытки парня себя контролировать. — Даже разозлится на тебя нельзя. Трепло.
— Этот скоморох тебе причину, по которой подсыла упустил, рассказал. — Чащун с Ягирой подошли тихо, поэтому смеющиеся друзья их не заметили.
— Да. — Вытер глаза Федогран. — После этого, его наказывать рука не поднимается, а следовало бы.
— Что делать-то теперь будем? — Колдун присел рядом на корточки и окутался клубами дыма. — Мне в голову ничего не идет. — Такую задумку гаденыш испортил. — Вытянувшаяся рука деда отвесила смачный подзатыльник, и шишок улетев на несколько метров врезался в дерево, но тут же как не в чем небывало, вскочил на ноги и прибежал обратно.
— Сколько уже можно, дед, я ведь и обидеться могу. — Захныкал он, неубедительно состроив рожицу.
— Ты и обида, вещи несовместимые. — Пробубнил Чащун не поворачивая головы. — Ну так что делать будем?
— Ничего. — Пожал плечами Федогран. — Буду просто поосмотрительнее. Да и друзья поглядывать по сторонам будут повнимательнее. Что тут еще можно придумать?
— Я бы никому не доверяла. — Вступила в разговор Ягира. — Это глупо посвящать в нашу тайну еще кого-то. Врагом может быть любой, даже самый близкий человек.
— Даже ты? — Посмотрел, сощурившись, в глаза ведьме Федогран.
— Что ты хочешь этим сказать. Мальчишка! — Вспылила та и начала вытягиваться.
— Успокойтесь оба. — Рявкнул струей дыма дед. — Не время сейчас выяснять отношения. Федогран прав. Нельзя кидаться в крайности. Названые братья давно доказали свою преданность. Был бы из них кто-то подсылом Лживого бога, давно бы убили парня. Тут другой вопрос. Не проболтались бы. Что знают трое, знают все. Хотя насчет оборотня я уверен, что не могу сказать про Бера. Тот может проболтаться.
— Я с ним поговорю. Пусть он и туговат, и соображает немного заторможено, но, если поймет, что к чему, с него правду клещами не вытянешь. — Произнес Федогран внимательно всматриваясь в небо. Там небольшая тучка, где, со слов шишка, совещались боги, начала быстро приближаться и увеличиваться в размерах. Чащун обернулся, посмотрев туда же.
— Договорились наконец, долго что-то они. — Пробурчал он вставая. — Пошли поближе, послушаем волю божью. Сейчас свое решение выдадут… — И вдруг остановился, осекшись на полуслове, и уставился, недоуменным и восхищенным одновременно взглядом, вдаль. — Сам пришел. Неужто так и не смогли договориться?
По полю, со стороны восхода, шел опираясь на корявый сук дерева, поросшего в набалдашнике весенними листьями, высокий, прямой как струна старик, одетый в зеленую, как утренняя трава, хламиду, спускающуюся до земли. Его густые, длинные, седые волосы, стягивал венец, собранный в венок из листвы всех возможных в этом мире деревьев, и жужжащим там своеобразным ореолом тучей мошки. На одном плече крутилась большая беспокойная, рыжая белка, а на другом дремала, и ухала во сне, полярная сова. Около правой ноги косолапил черный медведь, с сидящей у него на спине лисой, а у левой гордо нес ветвистые рога, с щебечущей вокруг них стаей снегирей, олень. Сзади шествовал важно коричневый, мохнатый мамонт, раскачивая в такт движения белоснежными, длинными бивнями, едва не касаясь ими земли, в окружении суетящихся у ног серых зайцев.
— Это кто? — Федогран смотрел на удивительное шествие открыв рот.
— Год с лишнем уже живешь в этом мире и не знаешь. — Укоризненно произнес Чащун.
— Это Вышень. Судья. — Пояснила стоящая сзади Ягира. — Когда боги не могут о чем-то договорится, приходит он, второй после Рода, и вершит суд. Его слово закон. Никто не вправе оспорить.
Тем временем старик подошел к клубящейся около самой земли туче со спорящими богами. Остановился, грозно сверкнув зелеными глазами, и покачал осудительно головой. Подумал немного, властно махнул рукой, приглашая приблизится к нему замершие невдалеке, в ожидании, неприкаянные души, погибших воинов, из банды Ящера. Вторым взмахом, он поднял с земли небольшой смерч, взметнувшийся и тут же растворившийся в небе, а на его месте, быстро начал вырастать, вывязываясь словно спицами свитер у бабушки, из травы, усеянный луговыми цветами, кресло-трон. Дождавшись, когда он окончательно сформируется, Вышень неторопливо сел.
— Не можете договориться, как всегда? — Зазвучал густой негромкий голос, который, однако, слышали все. — Вот потому-то и напастей столько, в последнее время, сыплется на эту вселенную. Между собой у вас мира нет. Не дело это. — Покачал он головой. — Мое решение будет такое: в последнее время, Черномор, жалуется, что не справляется, и нужны помощники. Раз вам души бывших отступников не нужны, то я отдаю их Нию. — Он властно махнул рукой с корягой, словно это был скипетр, а не обыкновенная палка, и возвысил голос. — Бог моря явись предо мной!
По этому приказу, хлопком распахнулось лазоревым провалом небо, выплеснув вспенившуюся волну пузырящегося моря. Из открывшегося проема, выплыл укутанный моросью, как плащом, новый Бог. В чешуйчатой, серебряной кольчуге, с трезубцем в могучих руках, в короне из острых кораллов, усыпанных каплями жемчуга, одетой на покрытое зелеными, с редкими голубыми прядями, спутанными волосами чело. Он завис над землей, размахивая огромным рыбьим хвостом, словно находился в воде, а не в воздухе, представ всей мощью стихии океана перед судьей.
— Я слушаю тебя Вышень? — Пророкотал он грохотом разбивающейся о скалу волны.
— Ты примешь в своих владениях тридцать три никому тут не нужные души. Определишь их в услужение к Черномору. Эти бывшие тати еще не заслужили прощения, но заслужили шанс очистится. Они будут охранять священный остров Буян под командованием подводного воеводы, и твоим внимательным и строгим приглядом. Отнесись к ним, со всем уважением. Они оступились, но не пали. Эти воины вновь встали на путь истины, не приняв грязной дороги Бога Лжи. Это многого стоит. Я все сказал. — Вышень ударил кривой палкой посохом о землю, словно поставив печать. — Забирай их, и уходи.
Зашелестел шум прибоя в небесном проеме, выплескивая сверкающие на солнце бриллиантами брызги воды, и белесые облачка душ, по очереди, втянулись туда, растворяясь в новой реальности. Вход в мир бога-Ний схлопнулся, словно поставив скромную запятую, в конце очередного приключения нашего героя.
— Спор окончен. — Пробасил судья, и махнув рукой развеял тучу, с притихшими богами, словно ее никогда и не было. Кресло-трон, само собой развернулось в сторону застывшего Федограна. — Подойди ко мне мальчик, я хочу на тебя посмотреть.
Толстые губы бога растянулись в доброжелательной улыбке, но внезапно выражение лица изменилась на суровое, и он рыкнул разъяренным зверем, посмотрев сверкнувшими в глазах углями, в сторону стоящих рядом с нашим героем духов:
— Остальные назад, разговор вас не касается. — Чащун с Ягирой и шишок попятились, а Федор, неторопливо не выказывая никакого беспокойства, приблизился.
Вышень внимательно его рассмотрел, проведя, словно рентгеном, медленно, по телу зелеными глазами, удовлетворенно кивнул, и небрежно махнул кистью руки. Рядом, выросло сплетенное из травы, зеленое кресло, на витых, кривых ножках, состоящих из перевитых коричневыми нитями корней.
— Присаживайся, поговорим. Вот ты какой: «Надежда Светлых Богов», на вид прост, а изнутри кремень. Точная копия своего великого предка. Сильна кровь богатырская. — Произнес судья, смотря прямо в глаза. — Взгляд не отводишь, в душе страха нет. Почему?
— Терять нечего. — Пожал плечами Федор.
— Э, нет. Тут ты или врешь, или не осознаешь. А названые братья? А невеста? Как же они?
— Ты много знаешь обо мне Вышень. Но забыл видимо, что я человек из другого мира. Зачем я тебе?
— Я следил за тобой все время, и никогда ничего не забываю. Ты многое уже преодолел, многое перенес, но ты еще только в начале пути. Я во многом мог бы тебе помочь. — Он отвернул голову и замолчал, задумавшись, а когда заговорил вновь, то так и не повернул лица, все так же рассматривая что-то на горизонте.
— Ты призван сюда спасти правду, а я ее часть. Но увы, мне Родом завещано: «Не вмешиваться в течение земной жизни». Я лишь судья, и то только над богами, над смертными и духами я власти не имею. Ты не представляешь, как это тяжело, видеть, как рушится привычный мир, иметь силы помочь, и не иметь возможности вмешаться и дать бой.
— Ты можешь не вмешиваться, ты можешь подсказать, или хотя бы намекнуть. — Федор едва сдержал себя, чтобы не схватить бога за плечо и не развернуть лицом к себе. — Подумай. Исчезнет привычный мир, исчезнешь и ты сам, исчезнут все правила и заветы Рода, потому что некому будет их соблюдать. Твое бездействие ведет к смерти.
— Ты не по годам умен, юноша, но многого не знаешь. Не все так просто, как кажется. — Он повернул голову и посмотрел прямо в глаза. — И еще, я понял главное. Я понял, почему у тебя нет страха. Ты его убил в себе, и даже не осознал этого.
— Да. Я убил в себе страх. — Федогран вскочил с кресла, и навис над сидящим богом со всей своей юношеской горячностью. — Я сделал это ради них. — Он показал себе за спину, выхваченным из ножен мечем. — Ради того, чтобы жила Алина и ее семья, чтобы жили ее будущие дети, даже если не я буду их отцом. Ради своих братьев. Тех, которые без сомнений и раздумий, так же как и я, умрут ради друг друга. Ради, чуждого мне, жестокого мира, который стал мне домом, и где я наконец понял, что значит жить по-настоящему. Ради тех богов, которых уже забыли в моем будущем, ради тех, уже новых, светлых богов, которых вновь там забывают, поклоняясь рогатому выскочке. — Он сел и отвернулся, вложив оружие в ножны. — Ради этого я убил страх, ради этого я теперь живу. — Он повернул голову и заглянул удавленному богу в глаза. — А ради чего живешь ты…?