Что чувствует человек, когда смерть нависает над ним, щурясь в лицо кровавым оскалом? Наверно каждый свое, и зависит это от обстоятельств? От того, что, или кто, окружает его в данный момент? Она может быть спокойной, и ласковой, провожающей уход в мир иной, в мягкой постели, с непременным присутствием безутешных, рыдающих детей и родственников. Может прихватить на больничной койке, в суете мечущихся от осознания собственного бессилия врачей, разряжающих в уже мертвое тело дефибриллятор. Может скоропостижной, под колесами несущегося из-за поворота по встречной полосе, грузовика. А может быть и так, как у нашего с вами героя, посреди кровавой битвы. С улыбкой на губах. Когда нет больше никаких чувств, в шатающемся от ран и усталости теле, ничего кроме долга и ярости.
Бросившись в последнюю атаку, без всякой надежды избежать путешествия к Калиновому мосту, он хотел лишь двух вещей: убить как можно больше, и умереть рядом с братьями. Все остальные желания отсутствовали, дальше существовали одни инстинкты, вбитые в тело когда-то давно учителем — Яробудом, его жестокими тренировками, и бесконечными болезненными тумаками.
Прорубив узкий, кровавый коридор, полыхающим молниями и мраком мечем, от которого не существовало никакой защиты, в нестройной толпе мечущихся в схватке воинов лживого бога, он встал, прижавшись к спине Вула, и вступил в последнюю схватку.
На плечо взлетел, как всегда, взявшийся из неоткуда шишок, и отряхнувшись по-собачьи, кровавыми брызгами, злобно зашипел.
— Я рад, что сдохну в такой славной компании. С вами было весело, парни.
Отвечать ему никто не стал, и так все было понятно, без слов. Два брата, отражая атаки, и разя противника, медленно пробирались к павшему — третьему. Они жили вместе, сражались вместе, и умереть должны рядом.
Бер был жив. Оружие видимо пробило легкое, и хриплое дыхание пузырилось кровавой пеной на улыбающихся губах. Медведь пытался что-то сказать, но у него ничего не получалось.
— Терпи брат! Я иду к тебе! — Заорал Илька и спрыгнув с плеча Федограна, скрывшись на миг среди топчущихся ног, вновь появился уже на груди умирающего Бера. — Ну и рожа у тебя, брат. — Улыбнулся он ему сжав кулаки, выпрямился и прыгнул в гущу сражения. — Плечом к плечу! — Раздался его хриплый крик.
И тут, словно испугавшись маленького кромочника, и его кровожадного оскала мелких, острых зубов, враг дрогнул.
Прокатившийся нервный вздох, пробежал по рядам и первый из них, отпрыгнув суетливо в сторону, бросился прочь с места схватки. За ним тоненьким ручейком, быстро превратившимся в полноводную реку, помчались остальные. Толкаясь, сбивая друг друга с ног и ругаясь, они убегали с места боя, бросая раненых и мертвых.
Федогран оглянулся и сразу все понял. Из леса, молча, летела конная лава недавней банды Ящера. Впереди, на своей вечно недовольной рыси, пуская как паровоз клубы дыма, спешил, раздувшийся в боевой шар Чащун, а рядом на осле, размахивая посохом-кнутом, Ягира.
Уже спустя мгновение оба старых колдуна были около друзей. Бабка ловко спрыгнула, прямо на ходу, со спины своего удивительного скакуна, и тут же склонилась над Бером.
— Потерпи сынок. Я сейчас помогу. Морена не будет тебя забирать, время еще не пришло, ты нужен ей здесь живым, даже Навьи, по ее приказу, к тебе не приближаются, и не тянут нити жизни из души. На-ка, вот, выпей. — Губы медведя раздвинуло горлышко кожаной фляги, и он, захлебываясь и кашляя, сделал глоток. — Ну вот и хорошо. — Улыбнулась ведьма. — Вот и замечательно. Скоро все пойдет, и боль, и кровоток. — Она положила сморщенную ладонь ему на окровавленный лоб и что-то еле слышно то ли зашептала, то ли запела, перебирая сухими губами слова.
— Ну что, остальные все целы. — Взволнованный Чащун стоял прямо на голове рыси и внимательно осматривал тяжело дышащих названых братьев, переводя взгляд с одного на другого.
— Я ранен. — Прохныкал, сидящий на трупе врага, шишок, состроив плаксивую рожицу. — Мне нос поцарапали.
— Во ведь скоморох. — Пробурчал в ответ дед. — Все тебе шутки. — Он попытался выглядеть серьезно, но не сдержался и улыбнулся.
— А это что, по-твоему, не серьезно? А если воспалится? Потом гангрена? Потребуется ампутация. Как я без носа жить буду? Чем дышать? Я задохнусь? Ты моей смерти хочешь?!
— Заткнись, балабол. Нашел время шутки шутить. — Дед спрыгнул с головы рыси, оставив там облако дыма. — Я серьезно спрашиваю, и не тебя.
— Как вы тут оказались? — Федор уже немного пришел в себя и наконец обрел возможность мыслить здраво, хотя его еще и била нервная дрожь выходящего из тела адреналина.
— Все потом. Сейчас не время для разговоров. Вражин побьем, тогда все расскажу… — Он вдруг резко оборвался на полуслове, и неестественно вытянув шею, словно голодный жираф за высокорастущими вкусными листьям, посмотрел за спину Федограна. — Это еще что?
Наш герой оглянулся, и готовый сорваться с его губ вопрос, так и остался незаданным. Тридцать три воина, из бывшей банды ящера, гоняли врага, рубя спины и круша головы, по полю, а в небе, медленно разрывалось черной кляксой пространство, и оттуда выходил огромный рогатый бог с вороной на плече.
Красный плащ развивался в потоках втягиваемого, потоками урагана, воздуха, в провал иномирного пространства, унося туда же стекающие по нему капли крови. Пылающие гневом, из-под черного забрала шлема, глаза, клубились дымом доменной печи, и сверкали пробегающими в нем отблесками пламени. Они вселяли ужас, на всех, кто посмел, кто осмелился, поднять, на них взор.
Новый бог пришел в мир, нарушив все правила, и растоптав заветы создателя. Такого еще не было. Все традиции, все устои рушились, по одному лишь его желанию, его эгоистичной прихоти: «Стать единственным правителем этой реальности».
Огненное жало топора, на белесой, туманной рукояти, махнуло, оставив за собой протуберанцы пламени, и срезало сразу всех пришедших на выручку княжескому войску воинов, оставив на их месте только дымящиеся кучки пепла. Тридцать три неприкаянные души взлетели в небо, и зависли там облачками неопределенности, не понимая своего дальнейшего пути. Их не ждали в мире Нави, и убили в мире Яви, даже к кромке их не пустят, так как плоть уничтожена чуждым этому миру оружием. Остается только провал иномирья в небе. Но присягать чужому богу, и предать своих они не готовы.
Воспрянув духом, почти уже побежденное войско захватчика, быстро организовалось под руководством своего бога, и выстроившись стеной вновь пошло в атаку, на ошеломленных воинов Сослава.
— Князь ранен!!! — Пролетел над полем брани истерический крик кого-то из воинов, внося в души защитников панику.
Чащун упал на колени, окутавшись облаком дыма, и вознес руки к небу в мольбе:
— Перуне, Отче наш! Гремят во Сварге Синей твой Меч и Щит. Мы, верные дети Твои, слышим Силу Твою несказанную, Силу Праведную, Родом данную, в Коле Жизни Ты лад оберегаешь, род Русичей и нас православных всегда защищаешь. Защити души наши Святыми Перуницами, а тела наши — Огненными Громницами, пусть они нас не трогают, а врагов отгоняют. Горит в душах наших Огонь Сварожий, Огонь Веры Праведной, Святой Божий. Посему с Тобой мы всегда едины, в Триглаве Великом объединены, прибудь к нам на призыв наш! Слава Перуну! — Зазвучал набатом его голос.
Полыхнуло молниями небо и обрушилось в меч Федограна мощью Перуна. Заклубилась мраком земля и просыпалась в копье героя божественным песком Морены. Засвистел тучами урагана ветер залив дождем Стрибога щит парня, потянулись розовые лучи силы из травы и цветов, заживив раны и воскресив почти погибшего боевого коня богатыря любовью Лады.
— Вставайте братья! — Взлетел в седло Чепрака наш герой, и помчался, сорвав коня в галоп, вдоль растерянных воинов. — Боги с нами! Наши дома и семьи за вашими спинами! Умрем, но не пустим нечестивых сеять разор в наших городах и селениях. Не посрамим славу оружия нашего. С нами боги! Сотники! Строить войско в три шеренги. Впереди копейщики, сзади мечники, а крайними — ополчение с топорами. Князя в лес, чтобы ни один волос не упал с его головы.
Федор летел вдоль поднимающегося на ноги, собирающегося в новые шеренги войска, и хрипел команды срывающимся голосом. Он видел, как наливаются надеждой, и яростью глаза, как сила и дух наполняет тела, и в нем самом от этого поднималась вера в победу, он на правильной стороне, и не может проиграть.
Развернув коня к приближающемуся строю последователей Чернобога, он вскинул полыхнувший молниями и заклубившийся смертью меч в салюте, и привстав на стременах, поднял на дыбы Чепрака.
— Наша сила в правде, братья! — Воскликнул он, выплеснув в слова всю скопившуюся мощь. — Победа будет наша. Бей!!!
— Гойда!!! — Взревело неистовством войско, и бросилось, в след за пышущим яростью новым своим вождем — Федограном, в безумную атаку.
— Тебе, Перуну, молимся, чтобы избавил нас от вражеских грабежей! Ты гремишь над нами, и это сила Твоя воистину. Оплодотворяет поля наши, когда дожди с грозами проливаются на них. Ты Всадником скачешь на Белом коне и вздымаешь Меч в небесах, и рассекаешь облака, и гром гремит, и течёт вода живая на нас, и мы пьём её, как источник жизни божеской на земле.
Чащун запел басом, и к нему присоединилась, громко завывая, встав на колени, Ягира.
— Хлада Смерти исполненных. Мановением перста указуешь ты. Смерти Дева Мара Луноликая. Прими же столь редкое. Прими драгоценное. Кровь живую, бурлящую. Кровь жизнью кипящую. Прими же Мара — Прекрасная, в жилы свои, кровью холодной наполненные, жизни напиток из жил смертного. Помоги человеку. За правдой пришедшему. Помоги человеку. Покровительством мертвых. Хлада Смерти исполненных. Мановением перста, указуешь ты, смерти Дева, Мара Луноликая, на гиблых судьбою. Помоги человеку, покровительствуй силой божьей.
Гимн двух старых духов, тянущих руки в молитве к небесам, слился с ревом сорванных в крике глотах воинов, бегущего навстречу смерти.
— Гойда!
Вперед вражеского войска, растолкав строй, пнув огромными кованными сапогами, и зарубив пылающим огненным топором того, кто не успел отпрыгнуть в сторону, вышел сам бог лжи. Перекинул оружие из руки в руку и засмеялся, выплеснув из-под забрала сгусток мрака.
— Я думал за тобой гоняться придется по всему полю, а ты сам, муха навозная, ко мне спешишь. Давай, подходи поближе, я попотчую тебя топориком, а потом выпью душу.
Федогран, привстав в стременах, добавил скорости, вогнав до крови шпоры в бока коня, и полетел навстречу Лживому Богу, укрывшись щитом и выставив вперед, сверкающее безумными глазами разозленного Коломрака, копье. Вот уже видны просвечивающие сквозь рогатый шлем, наполненные всепоглощающей пустотой глазницы. Вот топор взлетает вверх, заносясь огненным следом, для смертельного удара. Вот он уже стремглав летит в голову нашего героя.
Долей секунды проскакивает скоротечная схватка. Подставленный под удар топора, слегка склоненный в сторону щит, вскрикивает от боли раненого Никто, и вылетает из руки, вырванный могучей божественной силой. Он катится по траве, шипя, вылетающим из рваной кожаной обшивки, стоном и ветром Стрибога. Но наш герой этого не видит, ему не до этого, он метает как дротик, копье в грудь врага, но сидящая у того на плече ворона, бросается на встречу, и принимает на себя смертельный удар, взрываясь перьями мрака, медленно оседающими на траву. Федогран, резко сворачивает в сторону, и проскакивает Чернобогу за спину, но тот успевает развернуться, и удивленно смотрит, сквозь металл шлема, вновь занося оружие для атаки.
— Ты действительно хорош. — Гремит глухой голос, в котором уже нет смеха. — Но я все равно убью тебя. Ты влез не в свое дело, червяк. Когда дерутся боги, смертному не стоит вмешиваться. Это для него всегда плохо заканчивается.
— Убей его. — Слышится тихий голос раненого Никто. — Этот бог, сам назначил себя вершителем судеб. Он недостоин жить. Освободи мир от напасти.
— Морена, выпусти меня из этого наконечника, я хочу драться. — Рычит из валяющегося на земле копья Коломрак, скрипя от злости зубами.
Федогран вновь пришпоривает Чепрака. Нельзя останавливаться. Княжеское войско вот-вот схватится в решающей битве с противником. Надо отвлечь черного бога, не дать ему помочь своим воинам. Шита больше нет, надежда одна, на ловкость и скорость.
Топор пролетает в том месте, где только, что была голова парня, и меч, нашего героя бьет в грудь врага, но вспыхивает искрами молний и заревом пламени, столкнувшись с вернувшимся и отразившим атаку оружием черного бога. Вновь Чепрак пролетел рядом, едва не столкнувшись с противником взмыленным боком, и подняв в воздух комья земли, мгновенно разворачивается для новой атаки.
Снова бешеная скачка. Теперь пылающий топор пытается подрубить ноги лошади, но та прыгает словно беря высокий барьер, а меч Федора дотягивается самым кончиком до шлема Чернобога. С противным скрежетом, оставляя на божественном металле искрящуюся, полыхающую молниями рубленую полосу, оружие, отброшенное чудовищной силой, вылетает из руки и кувыркнувшись в воздухе, врезается во вражеский строй, отрубив одному из воинов голову, а второму воткнувшись в грудь.
Федор резко разворачивает лошадь, и на всем скаку, подхватывает с земли, свесившись, как учил Яробуд, держась одними ногами, копье. Но противника нет. Он сбежал, прыгнув в схлопывающийся провал чужой реальности. Испугался чужой бог смелости воина.
Не останавливаясь, сделав вновь головокружительный разворот, сверкающий красными глазами гнева, стеклянный наконечник, тут же полетел нацеленный твердой рукой богатыря, во вражеский строй.
Треск ломающихся щитов, копий и костей, кровавые брызги из разлетающихся от таранного удара враги. Строй прорван. В брешь уже влетает, орущий черным провалом рта с белоснежными зубами на красном от крови лице, Бер, он размахивает мечем как оглоблей, и вселяет ужас. Славно потрудилась бабка Ягира, быстро поставила парня в строй.
Следом молчаливый, сосредоточенный Вул. Точными, расчетливыми движениями, словно швея булавкой, он поражает противника, а у него на плече сидит шишок, и что-то орет, то ли подбадривая друга, то ли оскорбляя противника, в стоящем гвалте голосов не разобрать. Вот и он не выдерживает, рыбкой прыгает в гущу сражения. Нет, это уже не сражение. Это бойня. Воины князя идут как мясники, вырезая все, что шевелится, и не берут пленных. Недостоин жизни тот, кто убивал детей, насиловал жен и издевался над стариками. Даже смерть не смоет позор с их поганой души.
Когда солнце склонилось к закату, показав на прощание, довольную одержанной победой, улыбку Ярила, все было закончено. Трупы свалены кровавой, смердящей кучей, в иссохшее русло реки Смородины, сделав ее точной копией сестры близняшки из царства мертвых.
Свои павшие воины, после тризны были уложены на погребальный костер, и ожидали ритуала. Чащун, Ягира и Щербатый, занимались ранами, промывая, бинтуя, поя отварами, вправляя кости, нуждающихся в исцелении. Пришло время радости и скорби.
***
- Владыка наш, Боже всезнающий — Перуне! Славу тебе пою во время радости и печали. О Тебе помню, потому что Ты податель мудрости, богатства и оберег душам нашим на пути в Мир Иной. Отче над Богами темными-таемными, обрати взгляд свой на душу Внуков Даждьбожьих. Пусть дух их наберется силы в Нави, Душа очистится от скверны и поднимется в Явь. Здесь же мы встретим родича нашего песнями и славами. Тебя, Боже, Перуне, почитая. Сколько звездам сиять в Диве ночном, сколько Солнцу светить во Сварге Синей, столько и Внукам Даждьбожьим славить и выполнять завещания Твои, Владыка наш. Прими души воинов в царствие твое, Морена. Слава Роду.
Чащун, Ягира и Щербатый, пропели молитву синхронно, словно всю жизнь это делали вместе. На последних словах, разверзлись небеса, и прямо из звездного, ночного неба, полыхнула тройная молния. Погребальный костер вспыхнул, мгновенно, сразу и весь, ярким пламенем божественного огня, осветив усталые, и угрюмые лица, стоящих вокруг него воинов. Тяжело далась княжеству победа. Многие жены не дождутся мужей домой.