Каюта встретила леденящей душу пустотой. Тишина. Никого. Сколько времени прошло? Голова раскалывалась, тошнота подступила. Малейшего движения достаточно, чтобы вызвать приступ.
— Поздравляю, вы до сих пор живы! — всплыл Сафф.
— Ой! Тише! Зачем так громко? У меня сейчас череп треснет.
— Вы использовали чрезмерно большое количество стимуляторов. Разумеется, у этого есть побочный эффект. Если вам это поможет, то Сидера ещё спит. Пока спит. Пришлось использовать транквилизаторы.
— Настолько перекачалась?
— Не только. Искусственное повышение и без того большой агрессивности в условиях стресса привело к нервному срыву.
— Последствия?
— Потенциально: запой.
— Этого не хватало. Когда каждый на счету, терять таких бойцов непозволительно.
Он почесал ухо. Новым протезом. Сафф учёл пожелания и сделал его куда менее чужеродным. Точнее, полностью повторяющим рукав и перчатку скафандра, который Эмбар, по понятным причинам, снимал редко.
— Спасибо.
— Сожалею, пока я не нашёл способ вырастить новую конечность. Продолжаю исследования.
— Буду ждать. А что ещё делать?
— Не вижу иных вариантов.
Он откинул голову. После сна без задних ног хочется ещё долго валяться без дела, надеясь на возвращение нерушимого покоя и бездействия.
— Что Совет?
— Отправился на позиции Белых щитов. Предположительно, новым местом их дислокации станет родной мир мидду. Туда же отправилась группа рыцарей во главе с Аррасом.
— Он выжил?
— Более чем. Однако перелом руки потребует времени на лечение.
— Меня не рука его волнует, а голова. Что Варайн?
— Остался здесь с большей частью Варраден. Я заметил, что оставшиеся преимущественно из традиционного набора, а отколовшиеся — из официального. Ур заявил, что отправил их защищать Внутренний Круг.
— Пытается сохранить лицо. Если конфликт выйдет за пределы Варраден… Полная секретность. Никому ни слова. Даже высшему командованию, если потребует. Никакого раскола нет, никакой драки не было.
— Принято.
— К слову, а где «здесь»?
— Мы у врат Правдина. Большая часть 616-й линейной армии уже перебралась на эту сторону и зачищает окрестности. Петрара полностью уничтожена, однако спасены тысячи ополченцев и их семей, сумевших спрятаться или защититься. Оценив тактику противника, я выдвинул гипотезу, что «стая» наиболее эффективна в карательных операциях, а для боя используются одурманенные солдаты и гули.
— А ноосфера?
— Гипотетически, стимуляция центра агрессии мешает внушению. Пока данная теория не обоснована, однако имеется значительная доказательная база. Как телепатия связана с агрессией — не ясно. Возможно, доминанта блокирует любой контроль сверху. В настоящий момент информация доведена до командования.
— Хельмут уже тут?
— Нет. Он остался на Правдине. Требует немедленно явиться для личного отчёта. Временно вы лишены должностей и полномочий, за исключением тех, что подразумевает ваш приказ.
— И всё же одно дело я сделаю.
Сняв погоны, которые не имеет права носить сейчас. Сняв все медали с парадной формы. Сняв ленты и таблички. Он надел чёрный мундир с красным нутром. Медленно. Тяжело. Болезненно. Не без помощи машины. Отправился проститься с той, которая так неожиданно оставила его. Боль уже не была такой острой. Такой горячей, жалящей. Но все ещё оставалась свежей. Когда-нибудь останется болезненный шрам, а пока на его месте зияет рана, каждое прикосновение к которой несёт страдание. Как всё резко опостылело! Как мир резко краски потерял! Печаль. Печаль.
Так как полномочия его аннулированы, Оклайн по-дружески попросил Отто передать тело. Тот не отказал, однако на прощании не появился — ему своих людей хоронить надо. Будить Сидеру не стали. Пусть отдыхает. Они с Раеккой никогда не были закадычными подругами, да и не хотелось никого привлекать. Обряд должно свершать в одиночестве.
Обмазав горючим маслом холодную, бледную Райну, Эмбар запер её в пустом шлюзе. Закрыл глаза. Долго-долго стоял без движения. Молился ли? Вряд ли. Боги не отвечали на призывы раньше, есть ли смысл обращаться к ним теперь? Теребя рубиновое ожерелье — последний подарок, посмертный подарок, он обращался к ней. Тихо. Неслышно шевелил губами, произнося то, что так и не успел. А потом нажал на кнопку.
Вспыхнуло яркое пламя. Полминуты — остался горячий прах. Нежно собрав его в небольшую урну, Эмбар долго сидел над ней. Долго. А потом обмотал красным атласом и поставил в мягкий ящик в небольшой мастерской. Он похоронит её там, на Астракарне. Туда, где она ни разу ни была, но куда хотела попасть. Так пусть же последнее желание исполнится. Потом. Потом. Он вернётся туда. Рано или поздно. А она подождёт. Она умела ждать.
Опустошённый, разбитый и обессиливший, Эмбар вышел на перрон. Шум лагеря не отвлекал его от печальных мыслей. Глянув в последний раз на ночной, мрачный силуэт некогда прекрасного, а ныне выгоревшего Зеркального города, он сел на поезд.
Просвистел гудок. Щёлкнули тормоза. Состав тронулся с места в портал. Небольшое свечение во время перехода — квантовая граница — и вот, без последствий, они перенеслись в туманность Омега, на сотни световых лет, за одну секунду.
Эшелон вылетел напротив контрольной башни. Вольно поприветствовал коллегу, разгоняющегося навстречу, и ринулся вперёд.
Правдин — типичная метрополия Союза. Небеса вечно закрыты слоем непроглядных слоистых облаков дыма и химикатов. До самого горизонта, на сколько хватает глаз, — песок, песок, песок, изредка прерываемый стеклянными холмами или торчащими обугленными костями из барханов руинами. Тут нет жизни. Даже бактерий. Атмосфера токсична настолько, насколько возможно — краска с керамики сходит за один короткий дождик. На каждом поезде, на жёлтых аварийных метках всегда есть потёртости и царапины — следы падения крохотных капель кислоты.
Несмотря на пустынность, тут весьма прохладно. Геотермальной активности нет: буровые галереи на огромной глубине переводят жар ядра планеты, заставляющий двигаться континенты, землю трястись, а вулканы извергаться, в энергию для тысяч фабрик и заводов, что не останавливаются ни на миг. Отсюда их не видно — жизнь человека за пределами городских стен коротка, в зависимости от запаса воздуха и удачи не получить пробоину, напоровшись на старый кусок керамики или не подорвавшись на брошенном снаряде.
Сколько сокрыто под жадными серыми песками, не знает никто. Иногда они расходятся, обнажая давно умерших солдат или бежавших преступников, остовы обугленной техники или брошенные колониальные купола, которых уж нет ни на одной карте. А потом снова смыкаются, заглатывая излишне любопытных. Делать в пустошах нечего. Разве что умереть.
Город на горизонте. Следуя продуманным до мелочей планам, все они похожи в общем и различаются в мелочах. Все строятся вверх, вокруг центрального шпиля, достающего до низкой орбиты. К нему пристыковываются пустоходы и шаттлы, несущие грузы со всей системы и разносящие новую кровь прочь. Каркас в виде конуса или пирамиды, обстроенный сотнями небоскрёбов и труб, сложной ажурной конструкцией напоминающих кость. Они в равной степени выполняют жилые функции и поддерживают стержень конструкции, подобно контрфорсам кафедрального собора, потому необходимы и практичны, несмотря на заоблачную стоимость.
Нижний километр, однако, лишён излишеств и являет собой голую бетонную стену с турелями и амбразурами, ангарами и складами. Первая линия обороны, казармы гарнизона, центр разведки и инфраструктуры.
Поезд заехал на вокзал — главные ворота в город, расположенные достаточно высоко, чтобы барханы никогда их не достигали. Воздух тут непригоден, потому все обязаны ходить в скафандрах, если не хотят сжечь лёгкие и глаза. А потом и всё остальное.
Эмбар отдал планшет захудалому таможеннику, дабы тот проводил его мимо серых стен к шлюзу. Тут всё выполнено в минимализме и направлено на функционал. Ни одного украшения. Ни одной лишней надписи. Дальше появились бледные плакаты: «Человечество превыше всего», «Не болтай», «Бойся чужаков», «Мы последний оплот человечества во Вселенной», «Млечный путь наполнен угрозами», «Труд — спасение от голода», «Встанем плечом к плечу против врага», «Наше существование зависит от вклада каждого», «Государство напрягает последние силы, напряги и ты!». И тому подобное. Некоторые повторялись, отличаясь лишь степенью обветшалости, другие же являлись шедеврами оригинальности.
Важны не они, не бумага и пустые лозунги, а люди, что их скандируют. Тут, на таможне, одни худые измученные лица без выражений. У многих шрамы от кислоты. Многие кашляют. Атмосфера душная, вентиляция едва справляется с такими объёмами.
Пара жандармов в красно-синих мундирах усадили Оклайна в машину и поехали по людным улицам. Толпы радостно кричали на параде в честь некоей великой победы, придуманной местными властями. Победы над несуществующим врагом на несуществующей войне. Ибо чтобы убедить народ потерпеть, нужен внешний враг и враг внутренний, желающий нести разрушения и хаос. И голодные уставшие существа сами потянутся к власти, единые в порыве ненависти к тем, кто хочет отобрать у них последний пузырёк строительного геля из аминокислот. Полиция бдела, выискивая среди крикунов излишне отличающихся. А потом уводила их под всеобщее улюлюканье.
Наказание за прегрешение одно — смерть. Никто не разбирается в тяжести и причинах. Кто не подчиняется власти — умирает. Таков закон. Кто требует что-то от государства — предатель. Кто ворует, чтобы не умереть с голоду, — предатель. Убивает и насилует — предатель. Клеймо ставят без разбору, а остальные только и рады — авось порция казнённого достанется им, доложившим о нарушении. И так повсюду.
Люди абсолютно уверены — они последние. За пределами их мира нет ни одного человека. Все мертвы. Все убиты злобными чужаками. Всем им нужно встать единым фронтом против угроз и ереси, сопротивляться им до последней капли. Учат тут лишь этому. Навыки для работ граждане получают через маски — болезненный метод передачи навыка удалённо. Оклайн сам им активно пользуется для обучения, но проблема в том, что маска — это маска. Она не даёт знаний. Она лишь говорит, какие кнопки в каком порядке нужно нажимать, чтобы получить результат. Ни один человек, и корпорации за этим следят, ни один не знает, как именно машины делают то, что они делают. Откуда берётся ток, чем они набивают брюхо, почему должны спать с этими, а не с теми — вопросы не их толка. Они должны трудиться, размножаться и восхвалять безупречных руководителей.
Для них выпускают отдельные газеты, снимают отдельные фильмы и режиссируют отдельные новости. Никто из них не узнает правды. Никогда. Они знают о Земле. Для них она как элизиум — рай после смерти. Они не помнят о корнях. Они думают лишь о выживании, а подачки от государства воспринимают, словно манну небесную. В их головах нет места мысли, что возможно существовать иначе. А кому она всё же придёт, тот скоро отправится на переработку. Похороны тут проходят своеобразно.
Если кто-то доживает до преклонных лет — туда же. Общество не может позволить себе содержать немощных, инвалидов и стариков. Все они уничтожаются без капли сожаления.
На других мирах иногда встречаются совсем иные схемы воспитания: есть миры клонёров вроде той же Зарты, где всем занимаются бесполые болванчики. Уровень жизни там на порядок выше, но сама жизнь является имитацией. Клоны никогда не выходят за пределы программы, выжженной в их разумах на стадии созревания. Бывают и способные к размножению или просто имеющие пол клоны, как для развлечения, так и восстановления повреждённого генофонда. Их заказывают, когда число мутаций переваливает за красную линию. Есть богатые миры со свободой для всех, наподобие Равенны. Но это исключения, их по пальцам можно пересчитать.
А есть Плеяды. Основанные «Афиной» колонии ближе всего к тому, что должно было получится в теории. Однако они раздроблены, враждебны и отказываются признавать чью-либо власть. Полисы и номы гордятся своей независимостью и только рады подложить свинью соседу.
Трудно представить, что виноваты протоколы Союза. Те самые, которые писались на глазах Оклайна на Старой Земле. Начинали их, разумеется, ещё до катаклизмов и войн огромные армии умов с машинами, не имеющими равных, а кончали четырнадцать выживших гениев своего дела в бункерах под бомбёжку, с тем, что осталось от техники былых времён. Разумеется, в их трудах что-то ошибочно, что-то нужно и можно улучшить, а что-то просто недописано. Как, например, боевые протоколы. Рогозов погиб, не успев создать правила отступления. В последние часы он молил, чтобы потомки кончили его работу уже в новых мирах. Не кончили. Не потому, что не хотели. Не могли.
Когда колонисты прибыли в будущий дом, протоколы оказались идеальны. Они обеспечивали существование человечества в любых условиях и при любых ресурсах, а стандартные схемы позволяли восстановить цивилизацию за пару десятилетий из каменного века в паровую, а потом и в космическую. Нет предела совершенству, но поселенцы оказались слишком зависимы, слишком поглощены выживанием, чтобы тратить ресурсы на улучшение того, что и так отменно работало.
В тот час, когда Тринадцать колоний обратились к небесам, протоколы стали чем-то нерушимым. Догмами, абсолютом, аксиомой. Всё мышление строилось на строчках, написанных стариками в последние их годы. Стариками вдохновенными, желающими лишь лучшего и надеющимися на него. Протоколы — это вершина эволюции, они сделали человечество сильнейшим в галактике, описали каждую опасность и придумали противодействие ей. Всё: от планов пустотных баталий, до времени трансляции ежедневного лозунга — прописано и описано по пунктам, как и что делать.
Магнаты, спасшиеся владельцы брендов, которые использовали колонисты, после образования Союза сделали всё, чтобы выдавить самостоятельность. Они не хотели появления конкурента. Став монополистами, заморозили прогресс, отчего каждый день гибнут миллионы. Из-за недописанной вовремя строчки кода.
Однако в проколах есть и иные построения общества, вплоть до утопии! Но их боятся. Если у всех есть всё, какой же смысл в богатстве? Технологии Союза позволяют обеспечить народ не просто минимумом, а весьма приличным ассортиментом товаров и услуг. Но тогда люди начнут думать. Начнут сопротивляться. Начнут требовать перемен. Этого нельзя допустить.
Эмбар не знал, как оно получилось — никаких сведений не дожило до сего дня, а кто может рассказать — молчит. Но рано или поздно, аристократы и магнаты догадались, куда деть избыток, поглотить который они никак не могли. Они нашли идеальный пылесос сравни чёрной дыре, способный впитывать ресурсы без малейшей отдачи. Армию.
Да, Оклайн сам военный, но он командир колониальных войск! Это не просто стрелять, куда прикажет командир. Это целая наука. Они первопроходцы, инженеры, строители, пустотники, геологи и ботаники. Они должны были представлять авангард, смело шагающий в неизведанное. Они — лучшие из лучших, Варраден от лица людей. Специалисты, служащие на благо обществу и ставящие процветание его выше очередной медали на груди. У них и звания весьма условны. Увы, пожить в этой роли не удалось ни дня.
В Союзе уже нет колониальных войск, потому пришлось ему восстанавливаться в регулярной армии, в кастрированном аналоге того, к чему он готовился все последние годы на Старой Земле. Забавно, но он был первопроходцем собственной родины. Правда, чаще «закрывал», чем «открывал». Последний во всём. Последний, как всегда. И почему он не стал наёмником в Плеядах? Тогда не пришлось бы стыдливо прятать голову, отводить глаза от того ужаса, которым стали благие намерения. Хотели ведь как лучше, а получилось хуже, чем всегда. Авторы протоколов стёрли бы их подчистую, если бы знали, чем они обернутся. Возможно, стоило лучше подходить к набору экипажей? Эх… Если бы не было коррупции. То, возможно. То, может быть…
Машина заехала в лифт, поднялась на верхние уровни, прошла через обработку в шлюзе и вышла в свет. В прямом смысле. Если внизу царил грязный полумрак, то тут на освещение не скупились — прожекторы сияли не хуже солнца. Засаженные деревьями аллеи, танцующие парочки на площадях в нарядах из ткани от модных ателье, чарующие ароматы булочных и ресторанов. Тут кормят не баландой, настоящими, натуральными продуктами без грамма глутамата!
Играет уличный оркестр. Дроны разносят напитки. Протяни руку…
— Не высовываете конечности из окон, — осадил жандарм.
— А куда деть стаканчик?
— Выкиньте.
На мусор сбежались уборщики, а сам асфальт под ним дотёрли до скрипа.
Красота! Барокко и ампир, бутики и кафе, желтизна и зелень, словно пазл, сливались в картину процветания. Тут мягкие законы, нарушать их никто не спешит. Тут мягкий воздух, за составом которого бдительно следят. Тут чистота и порядок, поддерживаемые армией машинной прислуги.
Жизнь любого отсюда, даже недоросли, не умеющей читать и писать, стоит тысячи Оклайнов. Голубая кровь составляет лишь десятую часть процента от всего остального населения, но ей принадлежит всё: они менеджеры корпораций, администраторы, командиры. Они — отдельное общество со своими правилами и этикетом. Они стоят над большинством, которое даже не подозревает об их существовании.
Любой обмен между уровнями не одобряется — от атмосферы до отходов — разделяется всё. Ведь для некоторых тут может стать оскорблением даже факт того, что его недоеденную трапезу отдали ничтожной черни. Да, они знают о ней. И им всё равно. Они-то живут хорошо! Отлично! Так какая разница, что там у тех, внизу? Они ведь тупой скот. И что печально, сами в том убеждены и ведут себя соответственно.
Так как смешения нет, аристократов снабжают преимущественно машины разного рода: от пылесосов до автокузниц. Единственные низкородные, коим разрешено появляться тут, так называемый «средний класс». Более-менее надёжные и способные, они составляют примерно тысячную часть процента. То есть на одного середнячка приходится примерно сто аристократов, однако жизнь первых ценится наравне с крестьянской. Нисколечко. Первые в очереди на расстрел, они несут всю ответственность и не имеют права защититься. Единственная привилегия — появляться на верхнем уровне без сопровождения — не работает. Их легко узнать по серым постным лицам, а аристократы оскорбляются таким бескультурьем. Да…
Вот и покои генерала Хельмута. Он с Киля, там сословная система куда сложнее, потому он без зазрения совести говорит напрямую с Оклайном, а не через посредника. Келлер всей душой поддерживает Союз и его режим, считая его истинно верным. На таких людях, достаточно инициативных, но лояльных, и держится весь Союз: иначе он бы давно встал, руководимый закостеневшими чиновниками, приросшими к столу. Местничество тут норма.
— Обождите, Его сиятельство заняты, — сообщил дворецкий.
Стоя в прихожей, обитой зелёной тканью с золотым гербом Келлеров, страшно прикоснуться к чему-либо. Всё выглядит так, будто только что из магазина. Ни одной потёртости, скола или царапинки. Настоящие деревянные стулья с шёлковой обивкой, покрытые ровным лаком, портреты семейства — высокородным военным разрешено вступать в брак, механические часы с метровым маятником. От всего исходила аура богатства, состоятельности, власти. Такого не было даже в покоях Райны. Грустно.
Наконец тайные переговоры кончились, и Эмбара пустили в кабинет Хельмута. Тот, бледный, сидел за огромным столом, аккуратно заполненным техникой разного толка, и внимательно разглядывал новоприбывшего, будто впервые его видел. На руке блеснул изумрудом перстень.
Молча поклонившись, Оклайн ждал, пока генерал заговорит первый.
Дверь позади открылась. Он не шелохнётся.
Внезапно в шею вонзили шприц.
— Что?!
Его тут же скрутили и заковали в наручники. На голову натянули пластмассовый мешок с усыпляющим газом. Оклайн дёргался, кричал, пока мышцы не ослабели. Пока из горла не вырывался один тихий стон. Что? Почему? Откуда? Зачем?..
Тело ослабело. Сознание улетучивалось в парах. Он грохнулся на пол, где его связали и поволокли прочь.