ТЯЖКИЕ ДУМЫ
Октябрь тысяча девятьсот девяносто пятого почти закончился. И вдруг, внезапно и непонятно по какой причине, я стала возвращаться в будущее всё чаще и чаще. Не раз в месяц. И не раз в неделю-две даже, а каждую ночь. После всех редких и плавных возвращений это звучало как зуммер.
Зачем?
В один из дней я размышляла обо всех этих сплетениях реальностей, Листая интернет.
Почему девяносто пятый? Почему я? Реально — почему? Просто, чтоб ещё одну жизнь прожить? Что за бонусы такие от вселенной?
Я не верю в случайности такого сорта.
Я сидела и листала новости девяностых. Все, которые могла найти.
Начала читать от начала. Жуть и мрак. Светлым пятном на чернушном фоне выделалось празднование пятидесятой годовщины Победы в Великой Отечественной Войне.
А, нет. Не выделялось. От возмущения у меня аж дыхание перехватило.
На празднование были приглашены всякие западные партнёры — пиндосы, французы и прочие. Так вот, америкосы, а за ними и вся коллективная шобла, заявили, что решительно осуждают действия России в Чечне. Все на раз забыли, что Чечня — внутренняя территория РФ и дружно начали топить за её независимость. Противодействие боевикам-террористам было признано недопустимым. Нарушение свобод, мать их! Западные демократические страны так возмущались, что даже кушать не могли. И поэтому отказались присутствовать на параде войск, участвующих в чеченской войне.
И никто из Ельцинской команды не сказал им: «Да и пошли бы вы нах!..»
Не-е-ет. Ради звёздно-полосатых со компанией парад был разделён. По Красной площади прошли только ветераны и переодетые в форму военных лет военнослужащие, с соответствующей техникой тех годов. На историческую часть милостиво глядели гости, явно уже чувствовавшие себя здесь хозяевами.
А остальных военных отправили на Поклонную гору. Пинком под зад, фактически!
Какой позор! Испанский стыд!!!
В такие вот реалии меня выкинуло.
Спустя три недели — жуткое землетрясение в Нефтегорске. Сколько народу погибло…
И вот июнь — снова теракт. Банда Басаева в Будённовске. Опять погибли люди.
Это что получается — я пришла в себя в девяносто пятом после последней трагедии, ровно неделю спустя.
Сколько боли выпало на людскую долю в эти годы. Сколько ужаса.
И тут до меня дошло. Это? Это оно? Я читала хроники террористических актов, и в груди собирался холодный комок. Все эти люди умрут? Перенесут издевательства и зверства? Снова? А вот эти детки, погибшие в дыму пожара от рухнувшего прямо на город самолёта? И воспитательница опять сойдёт с ума, потому что будет выводить из огня чужих детей — и снова не успеет спасти двоих родных?
Я оделась потеплее и пошла на берег Иркутского моря. Ходила по набережной часа полтора, смотрела на низко висящие сизые снеговые тучи.
Сколько клятв вы давали в жизни? Я ярко помню одну. Настоящую, произнесённую с горящим сердцем. Мне было всего девять. Правильные формулы давались мне тяжело — не знаю, почему, со стихами, например, никогда проблем не было. Но отчего-то в моей голове эта клятва всегда звучала так: «Перед лицом своих товарищей торжественно клянусь горячо любить и защищать свою советскую Родину…» Наверное, пионервожатая слегка удивилась необычной интерпретации, но поправлять и ломать торжественность момента не стала.
Нет той страны, в которой прозвучала эта клятва. Но Родина моя жива!
Это решение, наверное, может стоить мне жизни. Во всяком случае, одной из. А если спрятаться и отсидеться — да нахер бы мне такая гнусная жизнь сдалась!
И я пошла домой. Даты никогда не были моей сильной стороной (исторические диктанты — тихий ужас моего детства). Значит, мне понадобится больше времени.
А уж встречу как-нибудь придумаем, как организовать. Теория семи рукопожатий давным-давно доказана.
29 октября 1995, воскресенье.
Утром папа как всегда заскочил забрать пошитые постельные комплекты.
— Чай будешь пить?
— Некогда, доча.
— Тогда просто двери прикрой, чтоб неслышно было.
Он сразу сделался серьёзным.
— Что случилось?
— Пока ещё не случилось. И я не хочу, чтоб случилось. Пап… Я помню, ты говорил, у вас в хороших знакомых есть полковник ФСБ.
Отец сощурился, повторил:
— Что случилось?
— Я не могу тебе сказать. Это не тот… уровень секретности, что ли.
— Опять сон?
— Да. Повторяется по кругу. Сотни людей могут погибнуть.
— Ты понимаешь, что это гораздо серьёзнее, чем спортзал?
— Я понимаю. Я должна хотя бы попытаться. Иначе я не смогу себе простить.
Отец выдохнул с длинным и задумчивым «п-ф-ф-ф…»
— И ты хочешь что? Встречу с этим полковником?
— Нет. Я хочу встречу с одним бывшим подполковником КГБ. Совершенно конкретным. В Питере. Бывших, как ты понимаешь, не бывает. Желательно, в неофициальной обстановке. Что-нибудь достаточно уединённое. И открытое. Павловский парк. Петродворец. У меня есть деньги, если надо заплатить. Желательно рублями. Но на крайний случай можем кубышку растрясти с баксами. Тыщ на пять-десять.
— Ой, бля-я-я-х-х-х…
— Пап, надо. У нас недели две.
— Ну ты захотела!
— Хорошо, шестнадцать с половиной суток до критической точки. Надо.
Я в него верю, почти как в бога. Если надо — он сделает.
РАЗГОВОР
14 ноября 1995, вторник. Павловск.
Не знаю, любил ли Пушкин Павловскую осень так же сильно, как Болдинскую. Во всяком случае, здесь было достаточно живописно. Золотая осень в своей последней, тысызыть, фазе. Багрец и прочее.
На воротах висела знакомая табличка, гневно предупреждающая, что на территорию дворца нельзя на лыжах. А так хотелось!
Мы с отцом вышли из такси — не думаете же вы, что он меня хрен знает куда одну отпустил? Папа был мрачен:
— Ну и что?
— Да вон он, в сером плаще. Ждёт уже.
Он был непривычно худощавый. И взгляд немного другой. Нет ещё осознания огромной державы за плечами. Да и откуда бы ей взяться? Он же сейчас у Собчака в команде.
Мда, а не прочти я в прошлом будущем это высокомерное интервью Нарусовой, так бы ничего и не поняла. Как она сказала — тогда, дескать, КГБ была чуть ли не чёрной меткой. Бывших КГБшников никто не хотел брать. А Собчак, смотрите-ка, взял. Пригрел чуть ли не из жалости, типа того.
Ладно, не будем углубляться.
— Пап, ты меня здесь подожди.
— Нет уж, следом пойду.
— Ну, как хочешь, только вне зоны разговора.
— Разберёмся.
И, что характерно, одиноких девушек здесь тоже никто не боялся.
Я подошла, протянула руку:
— Добрый день.
— Добрый. Чему обязан?
— Прошу вас, давайте немного пройдёмся. Меня… смущает, так скажем, близость и скученность дворовых построек.
Он оглянулся на разбегающиеся дорожки.
— Эта?
— Да всё равно, любая, — я невольно усмехнулась воспоминаниям, — Знаете, когда мы сюда в первый раз приехали, с группой студенток, нам выдали такие бумажки-путеводители с указанием в том числе маршрутов. И первое, что я сделала — начала громко возмущаться: что за маршрут номер пять? Тупой какой-то. Никаких достопримечательностей не встречает на своём пути, идёт всю дорогу чуть ли не впритык к ограде. А оказалось, это лыжня.
Он негромко засмеялся. А что, чувство юмора у ВВП всегда нормальное было, все говорят.
Постройки остались позади.
— Скажите, зачем вы хотели меня видеть?
— Я хочу спасти жизни сотням наших соотечественников. И я думаю, что вы способны аккумулировать для этого ресурсы. Пожалуйста, обещайте, что выслушаете меня до конца, и я представлю вам доказательства. И прошу, примите во внимание, что ради этого разговора мы приехали из Иркутска. А мы небогатые люди, в общем-то. Не считая того, что лететь пришлось пять часов.
— Хорошо, допустим.
— Моя семья в курсе, что я — довольно часто — вижу маленькие кусочки будущего. Чаще всего, совершенно незначительные, узнаваемые в момент их… реализации, так скажем. Но некоторое время назад сны стали длиннее, связнее и перестали укладываться в рамки бытовых переживаний.
Он остановился:
— Погодите, вы хотели поговорить о вещих снах? Боюсь, я в этом совершенно некомпетентен. Может быть, вам следует обратиться в какое-либо соответствующее издание? — о, да, всяких пророческих газеток выходило — пруд пруди! — Всего доброго.
Он повернулся, чтобы уйти.
— Вы обещали, — сказала я ему в спину.
Серый плащ замер. Он вздохнул, вернулся.
— Хорошо. Только прошу вас, коротко.
— Как скажете. Завтра будет убит директор «АЗС-Сервис», — он не вздрогнул, только прищурился сильнее, — Через день после этого — президент «Стинолнефтегаза», четвёртого декабря — генеральный директор «Росики». Кажется, это что-то большое, нефтяное, вроде бы в Карелии. Пятнадцатого декабря — генеральный Туапсинского нефтеперерабатывающего. Я не знаю, кто все эти люди. Что это вообще за названия. И по большому счёту, мне как-то всё равно. Они полезли в большие деньги и проиграли. Такие вот волчьи законы. Меня другое волнует. Другие. Простые, обыкновенные люди. Я спать не могу, вижу эти картинки, понимаете? Вы знаете, кто такой Салман Радуев?
Он посмотрел на меня внимательно, едва заметно склонив голову влево:
— Конечно.
— Я вижу сон. Из раза в раз. Больница. Почему-то вижу и взрослых, и детей. И там появляются террористы. Боевики, целый отряд…
Я как могла пересказала историю захвата роддома в Кизляре, со всем её ужасным многодневным продолжением. Без названий. Почему-то боялась, что его могут прослушивать — и прослушать не те, что надо. Сколько было чинуш, направо и налево торгующих с террористами, вы не представляете…
— К сожалению, я не могу вам сказать, где и когда это будет. Хотите, картинку нарисую, как я её вижу? — я достала из сумки планшетку, раскрыла, откинула первую страницу, на которой был мелко распечатан текст, быстро начеркала карандашом: горы, «икарус», валяющийся на боку, что-то взрывается… Вернула верхний лист на место. С шелестом сложила оба вчетверо. Подала ему.
Очень я боялась, что нас подслушивают. Очень.
В листке сначала мелким шрифтом были распечатаны даты, которые помогли бы мне убедить ВВП в достоверности информации.
Ближайшие — дни убийств нефтяных воротил, далее, в апреле — ликвидация Дудаева.
Следом — ещё несколько страшных событий, которые будут происходить одно за другим.
— Понимаете, сны — штука тонкая. Образы, образы. Но я очень надеюсь, что это вам поможет.
Он развернул распечатку. Почитал.
— М… действительно, любопытно.
— Владимир Владимирович, за людей прошу. Помогите. Ну, неужели у нас реально снайперов нет? Надо — найдём. Сибирь охотниками пока не оскудела, вы только скажите.
Он усмехнулся. Забавно звучит? Да и хер с ним! Я людей хочу спасти, иначе зачем я здесь???
— А вы зря смеётесь. После пункта четыре вы мне железно верить начнёте. А после пятого, — это про подробности ликвидации Дудаева, — и подавно. Тут, однако, есть один нюанс. Эффект бабочки. Слыхали о таком?
— А как же. Это из Брэдбери, кажется? Внесение изменений в прошлое меняет будущее.
— Вот именно. Моё настоящее в снах докатилось уже до две тысячи двадцать второго года. Оно уже случилось и пересмотру не подлежит. Но на ближайшие годы я могу давать какие-то подсказки, и они будут близкими по значениям. Хотя, лучше бы у вас всё получилось, и это будущее, то, которое формируется сейчас, стало лучше предыдущего.
Низкие осенние тучи решили-таки разродиться мелкой моросью.
— Пойдёмте назад? — предложила я, — Погода портится.
Мы несколько шагов прошли молча.
— А м-м… на счёт упомянутой политической фигуры…
Единственной значимой упомянутой фигурой был Ельцин.
— Да, он именно так себя и поведёт. Будет нести ахинею, на ходу сочинит про тридцать восемь снайперов, которых нет. Заявит, что во всём виноваты пограничники. Он же даже не знает, что между регионами и областями внутри Российской Федерации нет пограничного контроля, о, боги… И всё кончится ужасно. Если вы ничего не предпримете, конечно. И… на вашем месте я не пыталась бы до него что-то донести. Алкоголь разрушает любые мозги, там уже… — я махнула рукой, — А уж предателей вокруг сколько. Это, между прочим, вам чистить предстоит.
— Мне? — он искренне удивился.
— Ага. И знаете ещё что… Можно ещё одну просьбу, на будущее? Когда с Клинтоном разговаривать будете, не проситесь в НАТО. Даже чтобы почву прощупать. Стрёмно это. Унизительно.
— Я буду разговаривать с Клинтоном?
— Да, год не помню, но вы уже будете президентом. Всё равно он вам в ответ нахамит.
— Погодите — я буду президентом? — вот тут он поднял брови и усмехнулся, — Президентом чего?
— России, конечно! Самым лучшим в истории. Такое моё личное мнение. А в феврале двухтысячного вы приедете к нам в Иркутск, на заседание «Сибирского соглашения». Что это за контора — я понятия не имею. Но с творческой интеллигенцией вы встречаться тоже будете. Надеюсь, я буду приглашена. В конце концов, у вас есть мой номер. Это если я вам раньше не понадоблюсь. Только, пожалуйста, — я посмотрела ему в глаза, — не посылайте ко мне посредников. Никогда. Скажите всем, что я — очередная экзальтированная барышня. Или активистка из направления «настоящий феминизм». Я очень боюсь бандитов. И олигархов. И террористов. И наших звёздно-полосатых партнёров. Кого я только не боюсь, блин… Не хочу я, чтоб меня с пристрастием допрашивали.
— Но вы не похожи на феминистку.
— Это почему? На жизнь способна заработать самостоятельно. В выборе любимого мужчины меня никто не ограничивал. Одеваюсь во что хочу. Имею своё мнение и даже право голоса, — я усмехнулась, — Хорошая тема — феминизм с человеческим лицом. Надо двинуть её в массы, пока девки идиотизма не навыдумывали. Не хотите феминизм — давайте рассмотрим версию культурно-исторического клуба. Пусть я приезжала за преференциями. По знакомству.
— А он есть? Клуб?
— До-о-о. Неформальный, но довольно бодрый. Есть у меня даже заветная мечта: накопить деньжат и какой-нибудь заброшенный пионерлагерь под это дело выкупить. Настроить башенок, домиков, всяких крепостиц. Ох, молодёжь бы заиграла. Фестивали всякие…
— Хорошо. Пусть будет так, — он кивнул каким-то своим мыслям и неожиданно добавил, — Я посмотрю, что можно будет для вас сделать.
КАК БУДТО НИЧЕГО И НЕ БЫЛО…
Мы вернулись домой вечерним рейсом. И продолжили жить, как будто ничего и не было. Я сложила дубль списка происшествий в свой личный дневник и доставала его время от времени — чтобы внести пометки: сбылось — не сбылось, насколько точно. Пока если и были отклонения, в новостной ленте их особо не замечалось. Как и полагалось, шли кровавые разборки в нефтяном секторе. Желающих рвануть на себя нефтяное одеяло стреляли, взрывали, топили и жгли. И четверо ушедших в небытие в конце года бывших хозяев жизни остались только короткими строчками в вечерних новостях. Надеюсь, что ВВП начал работать с моей информацией. Сильно на это надеюсь.
Каждую ночь я ныряла в прошлое и продолжала собирать информацию. И каждое моё утро начиналось с конспекта. Громкие события. Стихийные бедствия. Аварии. Теракты. И всё, что могла — о чеченских войнах. О ключевых фигурах. Безо всякой аналитики — какой из меня аналитик, ну не смешите. Но я очень надеялась, что те кто будет всё это анализировать в разы умнее меня.
Зато память у меня натренировалась — моё почтение!
Ой, забыла вам рассказать! Привёз же отец мне сапоги «приснившиеся». Это сейчас кажется, что всё просто: пошёл — купил. Что тогда люди носили, это же караул. Возьмите самый дешёвый китайский ширпотреб и представьте что-нибудь в четыре раза хуже. Вот примерно так выглядела обувь. То, что было приличнее по качеству, стоило, как правило, бешеных денег. А чтобы вот так, как у папы в магазине — и внешне красиво, и ценник подъёмный — это места рыбные надо было знать. И ещё такой прикол: все приличные сапоги были на каблуках. Все. Потому что модницы только такие и брали. А мне он привёз без каблука. Увидел и «сон» мой вспомнил. И купил.
И шуба моя приехала, ещё в конце октября. Из белой лисички! Ну и пусть она слегка сгущёночного оттенка. Вы представьте, какой это контраст с моим чудовищем из старой синтетической шубы и старого зелёного пальто, которое я на мусорку выкинула! В этой я чувствовала себя просто королевой.
И, как ни странно, шуба эта и сапоги для самой меня были лишним доказательством правдивости моих «снов», почему-то куда более ярким, чем страшные новости. Может быть, из-за их непосредственной материальности? Не знаю.
А в конце октября мир страшно повеселила новость о том, как в дупель пьяный президент России — да-да, Ельцин, — был пойман охраной на улице в одних трусах. На Пенсильвания-авеню, в сотне метров от Белого дома. Такси, видите ли, ловил, потому что ему очень захотелось пиццы. Вот прям щас.
Испанский, сука, стыд.
Но это уже совсем другая история.